еспорядки" - к ним присоединились и такие рабочие
выступления, как знаменитая Ленская история. Был и 1905-06 год.
  Центр страны нищал с каждым годом. Убийства министров стали
повседневной хроникой. По поводу убийства П. А. Столыпина Л.
  Тихомиров писал:
  "На разбитых щепках некогда великого корабля, с
изломанными машинами, пробоинами по всем бортам, с течами по
всему дну, при деморализации экипажа... П. А. Столыпин ...умел
везти пассажиров во всяком случае с относительным
благополучием..."
Со смертью П. А. Столыпина окончилось и это благополучие:
  ушел последний государственный человек бывшего правящего слоя,
остались "бессильные старцы". Некогда великий корабль остался с
капитаном (Царь) и с пассажирами (народ). Но совершенно без
экипажа.
  И, - параллельно с этим, - Россия в культурном и
промышленном отношении шла вперед семимильными шагами так
не шел никогда в истории ни один народ! Если все по-прежнему
нищал центр страны, то росли и богатели ее окраины. Если
стремительно росло народное образование, то вся сумма
"образованности" принимала все больший и больший
антинациональный характер. Россия последних десятилетий
стояла на первом месте в мире по литературе, музыке, театру,
балету и выходила на первое место по химии, физиологии, медицине,
физике, и в то же время организация Церкви, армии и
администрации находилась, может быть, на самом последнем месте
среди культурных стран мира. Русская знать, у которой
освобождение крестьян выбило из-под ног ее экономическую базу,
стояла накануне полного разорения - нищеты. И даже больше, чем
нищеты: полного банкротства. И осенью 1916 года был возобновлен
проект столыпинских времен: убрать монархию и этим по крайней
мере остановить социальный прогресс страны для того, чтобы
спасти знать.
  Так, - на данный момент, - завершился круг внешних и
внутренних противоречий. Русская поэзия, которая видела безмерно
дальше чем русская профессура, еще устами М. Ю. Лермонтова
предсказывала:
  Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет...
  И, почти через сто лет, А. Белый повторил это страшное
пророчество:
  Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя...
  Черный год настал. Россия исчезла в СССР. Монархия пала
жертвой комбинации из внешней опасности и неразрешенных
социальных противоречий внутри страны. Основное из этих
социальных противоречий заключалось в том, что страна
бесконечно переросла свой правящий слой, что этот слой социально
выродился, что монархия оказалась без аппарата власти, но
очутилась в паутине предательства, - предательство и по адресу
царя и по адресу народа.
  И Февраль, и Октябрь, и поражения всех Белых армий
находят свое фактическое и логическое объяснение именно здесь. Но
отсюда же, из всех этих трагедий, мы обязаны извлечь наш
трагический урок и попытаться возродить монархию российскую -
без народной нищеты, без систематических цареубийств, без
крестьянских и рабочих беспорядков, без военных неудач и без
старого правящего слоя, который, впрочем, история сдала в
окончательный архив и без нас. Пытаясь восстановить идею русской
национальной монархии, мы также не вправе заниматься тем, что у
нас называется "программами", - попытками предусмотреть все
или, по крайней мере, все заранее спланировать. Мы должны также
дать себе отчет и в том, что единой монархической программы нет
и быть не может.
  МОНАРХИЯ И ПРОГРАММА
Монархия по самому своему существу предполагает наличие
разных партий. Монархия стоит над всеми ними. Она их
уравновешивает и она их обязывает к сотрудничеству. До появления
в эмиграции Народно-Монархического Движения эмигрантские
монархисты говорили сначала вслух, потом вполголоса, потом
шепотом о реставрации всех или почти всех старых сословно-
классовых привилегий. Сейчас об этом не говорится даже и
шепотом, но кое-кто все еще говорит про себя: "Авось, все-таки
удастся!" Из столкновения идей народной и сословной монархии
после Второй мировой войны родилось промежуточное течение,
которое волей-неволей было вынуждено принять положения
Народно-Монархического Движения. Этим объясняется
существование в эмиграции ряда монархических организаций. Они
вызваны не личными самолюбиями, а объективным ходом вещей. В
будущей России возникнет ряд монархических партий -
крестьянская, рабочая, какие-то интеллигентские группировки,
какие-то одинаково монархические группировки или партии будущего
торгово-промышленного класса. Их интересы будут противоречивы
  - как в некоторой степени противоречивы и интересы города,
который хочет покупать дешевый хлеб и продавать дорогой ситец, и
деревни, которая захочет продавать дорогой хлеб и покупать
дешевый ситец. Тех деталей, которыми ныне занимаются
эмигрантские программы, мы предусмотреть не в состоянии. Мы не
можем сказать даже и того - в какой именно степени будет или не
будет восстановлено, или введено так называемое крупное
землевладение, ибо, когда эмиграция говорит о крупном
землевладении, она подразумевает дворянское сословное
землевладение. Дворянское же землевладение не имеет, собственно,
никакого отношения к "аграрному вопросу", ибо если раздел всех
форм крупного землевладения между крестьянами дал последним
прирост их земли только в 13%, то чисто дворянское землевладение
наделило крестьянство еще меньшей добавочной площадью.
  "Крупное землевладение" - есть только псевдоним дворянского
землевладения, а дворянское землевладение, не играя никакой
экономической роли, - является только псевдонимом дворянского
правящего слоя.
  Планировать "аграрную реформу" мы не можем все равно. И
если мы говорим о земском самоуправлении, то мы должны сказать и
дальше: именно это самоуправление - под каким-то контролем
Верховной Власти - будет устанавливать те формы
землепользования, какие разные земства найдут нужным для разных
областей России, с ее совершенно различными локальными
условиями. Мы не можем проектировать "реформ суда", ибо мы не
знаем, с каким человеческим материалом будет восстановлено хотя
бы элементарнейшее правосудие России. Мы не можем говорить о
будущих рабочих организациях, ибо мы не знаем, как распределится
русская промышленность между государственной, земской, частной,
концессионной и прочими формами. Но мы можем установить
некоторые общие желательные нам принципы: сильная Царская
власть, сильное земское самоуправление, сильное народное
представительство, гражданская и хозяйственная свобода для всех
граждан Империи. Всякая конструкция, поставленная дальше этих
основ, будет конструкцией, построенной на песке. Однако, есть одна
основная вещь, которую мы уже и сейчас можем видеть. Она
сводится к тому, что западно-европейским влиянием на внутреннюю
историю России пришел конец. И этот конец мотивируется
следующими объективно данными факторами:
  1. Мировая культурная, политическая и хозяйственная гегемония
Европы кончена навсегда. Ее колонии - потеряны, ее империи
распались, ее попытки единения и властвования провалились.
  Европа была "первой силой". Сейчас она пытается играть роль
хотя бы "третьей силы".
  2. Как бы ни оценивать Вторую мировую войну, она вызвала в
русском народе ощущение силы, пусть и обманутой, но все-таки
силы. Советская пропаганда, со свойственной ей невероятной
гибкостью, играет на этом чувстве силы и дискредитирует всю
западно-европейскую культуру - большей частью не без
основания и не без успеха.
  3. Русская эмиграция, и старая и новая, очутившись в Европе не на
положении богатых туристов, а на положении бедных
искателей труда, может быть, и незаметно для самое себя, но
категорически пересмотрела все те побасенки о "стране святых
чудес", которыми питалась вся русская интеллигенция до
войны.
  4. Тот социальный слой, который строил свое социальное
существование на западно-европейском крепостном праве -
исчез бесследно.
  5. Тот новый образованный слой, который родился или вырос в
последнее полустолетие - вырос из народа, из "нации" и
настроен чрезвычайно националистически, понимая под
национализмом не шовинизм, а очень яркое и очень ясное
ощущение своей национальной индивидуальности.
  6. Период послереволюционной слабости - неизбежен, но долго
длиться он не может. Пример Новой Экономической Политики
показал с неоспоримой ясностью, какие огромные целительные
силы имеет в себе страна.
   Следовательно,
7. Страна, имеющая совершенно новый правящий и ведущий слой,
страна, покончившая с преклонением перед заграницей, страна,
идущая по путям бурного роста будет поставлена перед тремя
возможностями:
  А. Искать нового образчика для подражания. Этим
образчиком могла бы быть Северная Америка, если бы все
исторические и географические и прочие предпосылки не
были бы так различны.
  Б. Пытаться повторить пути коммунистического
утопизма, - в лице меньшевизма или солидаризма и пр.,
  - что НЕ исключается.
  В. Искать своих собственных дальнейших путей.
  Дальнейшие собственные пути не могут быть найдены без
учета уже пройденных. Поэтому русскому народу вообще, а русской
интеллигенции, в особенности, надо спокойно и объективно
оглянуться на все пережитое и совсем заново, в свете всего нашего
опыта, пересмотреть все наши прежние взгляды и на психологию и
на историю русского народа.

                               ЧАСТЬ ВТОРАЯ

                                ДУХ НАРОДА

                                 БЕЗ ЛИЦА

  Свою знаменитую книгу Д. Менделеев назвал "К познанию
России". Эта книга, действительно, много сделала "к познанию
России". Но Россия, в том разрезе, в каком ее рассматривал Д.
  Менделеев, оказалась только пространством, территорией,
страной, в которой некий, нам, в сущности, вовсе неизвестный народ
"X", строил, строит и будет строить свое хозяйственное бытие.
  Вместо русского народа, на той же территории мог оказаться
всякий другой народ, - выводы Д. Менделеева были бы приложимы и
к нему.
  Приблизительно на той же точке зрения стоят и иные
исследователи русских судеб. Сократовский рецепт "познай самого
себя" выполняется так, как если бы мы в целях самопознания стали
бы изучать: квартиру, в которой судьбе было угодно разместить нас
на постоянное жительство, соседей, которыми судьбе было угодно
нас снабдить, окружавший ландшафт, систему отопления и дыры в
крыше. Жилец этой. квартиры, с его талантами и темпераментом,
привычками и формой носа, как-то остался вне внимания
исследователей. Им, собственно, должна была заниматься история.
  Вот, история и повествует нам о прошлом и квартиры и жильца:
  какие там были пожары, как туда врывались воры, какие семейные
дрязги происходили под крышей нашего "месторазвития" и как, в
сущности, мало понятным путем стены этой квартиры
раздвинулись на одну шестую часть земной суши. Молчаливо,
предполагается что сам жилец тут не при чем. Были такие-то и
такие-то географические, климатические, экономические и прочие
явления, обстоятельства и даже законы - и вот они-то
автоматически создали Империю Российскую. А жилец? Жилец тут
не при чем.
  История страны должна была бы быть биографией народа.
  Историки в общем и пытаются быть биографами. История
Аппенинского полуострова - страны, которая раньше была населена
римлянами и теперь населена итальянцами, делится на биографию
двух народов: одного, который создал Римскую Империю и другого,
который Римской Империи не создал. Людей интересует не страна,
а народ. Не столько география, сколько биография. Но биографии
народов у нас, в сущности, нет.
  Если вы возьмете в руки любую биографию любого великого
человека, то вы сразу найдете в ней попытки установит
определяющую черту характера этого человека: его "доминанту",
как это назвал бы я. Мальчишка Ломоносов, с его знаменитыми
тремя копейками в кармане и с его жаждой науки; Эдиссон, с его
типографией в вагоне железной дороги; Пушкин, с его
царскосельскими стихами; Наполеон - в военном училище; Ленин -
в гимназии или Бисмарк в своем Шенхаузене - у всех них с самого
юного возраста, четко и ясно проступает доминанта их характера,
то, что впоследствии определи их судьбы, то, что как-то отличает
их от других людей; от и сверстников, однокашников и даже
братьев. Никто и никогда не пытался установить "закона", по
которому Ломоносов стал ученым, Эдиссон - изобретателем,
Пушкин - поэтом и прочее, - но всякий историк норовит
установить закономерность следуя которой народ послушно
шествует по путям, предуказанным Спенсером, Контом, Гегелем,
Киплингом, Марксом, Рорбахом, Лениным, Розенбергом и еще
несколькими сотнями философов, историков, геополитиков,
мыслителей, пророков и прочих светочей человечества.
  На путях всех этих шествий происходит целый ряд
неприятностей. Во-первых - светочей развилось до очевидности
слишком много. Во-вторых, те пути, которые они нам освещают -
ведут в диаметрально противоположные стороны. В третьих, все
законы, которые они для нас открыли, - полностью исключают
друг друга. В-четвертых, - в силу всего этого, вместо дальнейшего
продвижения по путям прогресса и прочего, мы погружаемся во все
больший кабак.
  Древний Рим создал империю, которая в смысле организации
человеческого общежития, стояла выше сегодняшней Европы
настолько, насколько современная Европа стоит выше Рима в
техническом отношении. Самолетов у Рима не было - но были и
водопроводы и всеобщее обязательное обучение, многое такое, чего
нет и сейчас. "Науки" в Риме не было. Место сегодняшних светочей
человечества там занимали авгуры. Они гадали по внутренностям
жертвенных животных и результаты своих научных исследований
сообщали массе в качестве того, что мы сейчас назвали бы "научной
неизбежностью". Авгуры имели перед философами, политико-
экономами, геополитиками, историками и прочими то подавляющее
преимущество, что они сговаривались заранее, вероятно, не без учета
всей политической обстановки данного момента. И не без
предварительных совещаний с деловыми людьми тогдашнего Рима.
  Авгуры не запирались в кабинетах и библиотеках, не питались
цитатами и не говорили о "законе". Они кроме того, были умными
людьми.
  В результате всего этого римская масса получала один
единственный, простой и ясный рецепт. Она в него верила. Он
спаивал ее единством цели и воли. Вековая практика показала, что
  - в противоположность нынешним светочам - глупых рецептов
авгуры не давали. Если бы они давали глупые рецепты, то Римская
Империя не создалась бы. Или, иначе, - если бы нынешние светочи
давали бы неглупые рецепты, то мы с вами не сидели бы там, где мы
имеем удовольствие сидеть в результате философского прогресса
последних столетий.
  Рим времен его роста и расцвета вообще не имел истории
прошлого, но он имел историю будущего: в "Сивиллиных Книгах",
хранившихся в храме Юпитера была изложена вся будущая история
Рима. Книги эти хранили, читали и толковали те же авгуры. В
общем эти книги были неизмеримо разумнее нынешней науки: они
хоть что-то - но все-таки предсказывали. Потом они погибли при
пожаре, и Рим остался без истории своего будущего. Историки его
прошлого помогли ему очень мало.
  Сейчас авгуров у нас нет. Или - что еще хуже - их стало
слишком много. Они путаются друг у друга под ногами, обзывают
друг друга всякими нехорошими словами и вместо честного вранья о
кишках жертвенного барана, занимаются выискиванием "законов".
  Законов этих нет. Или, если они и существуют, то ни мы, ни тем
более светочи, не имеем о них ни малейшего представления. Есть
некие коллекции отсебятин, имеющих в виду партийные интересы и
формулированных в полных собраниях сочинений Конта, Гегеля,
Маркса, Ленина, Розенберга и прочих. Есть перечисление
исторических фактов, собранных в полных сочинениях Олара,
Моммзена, Карлайля, Ключевского, Платонова или Покровского. -
фактов подобранных и подогнанных под определенную философски-
партийную программу и долженствующих иллюстрировать
железные законы марксизма или расизма, гегелианства или
кантианства, идеализма или материализма. Сейчас, сидя в нашем
сегодняшнем положении, мы обязаны констатировать тот
прискорбный факт, что бараньи кишки были и умнее и научнее
марксистской "прибавочной стоимости", гегелианского "мирового
духа", розенберговской высшей расы и сталинской генеральной линии.
  Я не хочу этим сказать, что бараньи кишки были потрясающе
гениальны. Но они были умнее всех генеральных линий, философий и
систем современности: на них, на бараньих кишках - хоть что-
нибудь все-таки было построено...
  Итак: историки ищут законы, и выискав законы,
подыскивают факты, которые, должны соответствовать законам.
  И замалчивают те факты, которые в данный вариант законов не
влезают никак. Никто не пытался объяснить жизненный путь
Ломоносова или Эдиссона законами, заложенными в архангельской
тайге или в товарном вагоне. Но всякий историк пытается
втиснуть жизненный путь русского народа в свой собственный
уголовный кодекс. Из этого научного законодательства не выходит
ничего. Но пропадает и то, что все-таки можно было бы уловить:
  - соборная, коллективная, живая личность народа, определяющие
черты его характера, основные свойства его "я", отличающие его от
всех его соседей. И его судьбы, отличные от судеб всех его соседей.
  В результате всего этого мы остаемся и без
"закономерности общественных явлений" и без неповторимости
личной биографии. Остаются: произвольные коллекции фактов,
подобранных на основании произвольных отсебятин. И все это
оказывается гораздо глупее и неизмеримо хуже и бараньих кишек и
сивиллиных книг. Иначе - опять-таки - мы с вами после трех
тысяч лет "европейской культуры", не сидели бы в нашем нынешнем
положении.
  Римские авгуры, по всей вероятности, были полуграмотными
людьми. Но они жили в среде очень разумного, политически
одаренного народа, были, конечно, в курсе всех событии данной эпохи
и не были обременены никакими теориями. Их точки зрения были
примитивно правильны - примитивны, но правильны. Философия
Гегеля представляет собою мировой рекорд сложности и
запутанности - и мы присутствуем при полном провале двух ее
вариантов: немецко-расистского и советско-марксистского. В
Берлине вместо "мирового духа" засел маршал Соколовский, а в
Москве, вместо диалектического рая, сидит Чека. Я предпочитаю
бараньи кишки.
  Мое основное, самое основное положение сводится к тому,
что никаких общественных наук у нас нет. То, что мы привыкли
считать общественными, гуманитарными, социальными науками
есть вздор. Или, как по поводу советских настроений писал
подсоветский поэт Заболотский:
  Только вымысел, мечтанье,
Праздной мысли трепетанье,
То, чего на свете нет.
  И, в результате этих трепетаний, -
Все смешалось в общем танце
И летят во все концы
Гамадрилы и испанцы,
Ведьмы блохи, мертвецы.
  Летим тоже и мы.

                  * * *

  Мое утверждение о вздорности общественных наук вообще и
истории в частности, не грешит, конечно, нехваткой смелости.
  Фактические доказательства этому утверждению можно найти в
нашем всеобщем полете во все концы. Есть и некоторые
"документальные" улики.
  Один из наших крупнейших историков, специалист по
истории Западной Европы, автор учебников, трудов и прочего -
проф. Виппер как-то раз признался, что никаких методов
исследования национальной жизни у историков нет.
  "Мы ведь никто и никогда не занимались исследованием
относящихся сюда вопросов, у нас нет описания национальной
жизни, национального творчества, у нас нет материала для
сравнений и заключений. Наши диалектические, платоновские и
другие методы, которыми мы до сих пор орудовали - богословская
схоластика и больше ничего".
  (Проф. Виппер: "Круговорот Истории", Москва-Берлин, 1923,
стр. 75).
  В другом месте той же книги, на стр. 60, короче и резче
сказано то же самое:
  "У нас по вопросу о жизни наций ничего не сделано, я бы
сказал, ничего не начато".
  Можно было бы предположить, что это пессимистическое
признание вырвалось у проф. Виппера более или менее случайно, в
минуты горького похмелья, пришед