Господи,  какая  чушь!..  За переделку
человека   брались  организации  на  много   покрупнее   и   поглубже,  чемъ
коммунистическая.
     -- Кто же это брался?
     -- Хотя бы религия.  А она передъ  вами  имеетъ  совершенно неизмеримыя
преимущества.
     -- Религия -- передъ коммунизмомъ?
     --  Ну,  конечно... Религия  имеетъ передъ вами-то преимущество, что ея
обещания  реализуются на томъ свете.  Пойдите, проверьте... А ваши уже много
разъ  проверены.  Темъ   более,   что   вы  съ   ними   очень  торопитесь...
Социалистический рай у  васъ  уже  долженъ былъ наступить разъ  пять:  после
свержения буржуазнаго правительства, после захвата фабрикъ  и прочаго, после
разгрома белой армии, после пятилетки... Теперь -- после второй пятилетки...
     -- Все это -- верно, история -- тугая баба.  Но мы обещаемъ  не мифъ, а
реальность.
     --  Скажите,  пожалуйста,  разве для  средневековаго человека рай и адъ
были  мифомъ, а  не реальностью?  И рай-то  этотъ  былъ  не  какой-то куцый,
социалистический, на одну человеческую жизнь и на пять фунтовъ хлеба, вместо
одного. Это  былъ рай всамделишный -- безконечное  блаженство на безконечный
периодъ времени... Или -- соответствующий адъ. Такъ  вотъ  -- и {179} это не
помогло... Никого не  переделали... Любой христианинъ двадцатаго века живетъ
и действуетъ  по  точно такимъ же стимуламъ,  какъ действовалъ римлянинъ две
тысячи летъ тому на задъ -- какъ добрый отецъ семейства.
     -- И отъ насъ ничего не останется?
     -- И отъ васъ  ничего не останется. Разве только  что-нибудь побочное и
решительно ничемъ не предусмотренное...
     Чекалинъ усмехнулся... устало и насмешливо.
     -- Ну что-жъ, выпьемъ что ли хоть за непредусмотренное.  Не  останется,
вы  говорите... Можетъ быть, и не останется... Но если что-нибудь въ истории
человечества и  останется -- такъ отъ насъ,  а не отъ васъ.  "А вы  на земле
проживете, какъ  черви слепые живутъ,  ни сказокъ про васъ не разскажутъ, ни
песенъ про васъ не споютъ"...
     -- Ежели говорить  откровенно, такъ  насчетъ  песенъ -- мне въ  высокой
степени плевать. Будутъ обо мне петь песни или не будутъ, будутъ строить мне
монументы  или  не  будутъ  -- мне  решительно  все  равно.  Но я  знаю, что
монументъ --  это людей соблазняетъ...  Какимъ-то таинственнымъ образомъ, но
соблазняетъ...  И всякий  норовитъ  взгромоздить  на  свою  шею какой-нибудь
монументъ. Конечно, жить  подъ нимъ  не очень удобно -- зато монументъ... Но
строить  его  на своей  шее  и  своей  кровью?.. Чтобы  потомъ  какая-нибудь
скучающая  и ужъ  совсемъ  безмозглая  американка  щелкала  своимъ  кодакомъ
сталинския пирамиды, построенныя  на  моихъ костяхъ --  это извините. Въ эту
игру я, по мере моей возможности, играть не буду...
     -- Не вы будете играть -- такъ вами будутъ играть...
     -- Въ этомъ вы правы. Тутъ -- крыть нечемъ. Действительно играютъ. И не
только мною... Вотъ  поэтому-то милостивые государи, населяющие культурный и
христианский  миръ въ  двадцатомъ веке после Рождества Христова,  и  сели въ
лужу мировой войны, кризиса, коммунизма и прочаго.
     -- Вотъ поэтому-то мы и строимъ коммунизмъ.
     -- Такъ сказать -- клинъ клиномъ.
     -- Да, клинъ клиномъ...
     -- Не очень удачно... Когда  одинъ клинъ вышибаютъ другимъ -- то только
для того, чтобы въ конечномъ счете вышибить ихъ оба...
     -- Вотъ мы и вышибемъ всякую государственность... И построимъ свободное
человеческое общество.
     Я   вздохнулъ.  Разговоръ  начиналъ  приобретать  скучный  характеръ...
Свободное человеческое общество...
     -- Я знаю, вы въ это не верите...
     -- А вы верите?
     Чекалинъ какъ-то неопределенно пожалъ плечами.
     -- Вы, конечно, церковной литературы не читали, -- спросилъ я.
     -- Откуда?
     -- Напрасно. Тамъ есть  очень глубокая вещи. Вотъ, {180}  напримеръ, --
это относится и къ вамъ: "верю, Господи, помоги неверию моему"...
     -- Какъ, какъ вы сказали?
     Я повторилъ. Чекалинъ посмотрелъ на меня не безъ любопытства...
     -- Сказано крепко. Не зналъ, что попы такия вещи говорить умеютъ...
     -- Вы принадлежите  къ числу людей, которые не то что верятъ, а  скорее
цепляются за веру... которая когда-то, вероятно, была... И васъ все меньше и
меньше. На смену  вамъ идутъ Якименки, которые  ни  въ какой  рай не верятъ,
которымъ на все, кроме своей карьеры, наплевать и для которыхъ вы, Чекалинъ,
-- какъ бельмо на глазу... Будущаго не знаемъ -- ни вы, ни я. Но пока что --
процессъ революции развивается въ пользу Якименки,  а не  въ вашу  пользу...
Люди съ убеждениями --  какими бы  то ни было убеждениями -- сейчасъ  не  ко
двору.  И вы не ко двору. На  всякия  тамъ ваши революции, заслуги,  стажъ и
прочее  --  Сталину  въ  высокой  степени  наплевать.   Ему  нужно  одно  --
безпрекословные исполнители...
     -- Я  вовсе  и не скрываю, что я, конечно,  одна изъ  жертвъ на пути къ
социализму.
     -- Это  ваше  субъективное ощущение. А объективно  вы пропадете потому,
что  станете  на пути Якименки,  на  пути  аппарата,  на путяхъ  Сталинскому
абсолютизму.
     --  Позвольте,   ведь  вы   сами  говорили,  что   вы   --  монархистъ,
следовательно, вы за абсолютизмъ.
     -- Самодержавие  не было абсолютизмомъ.  И  кроме того, монархия  -- не
непременно самодержавие. Русский же  царь,  коронуясь,  выходилъ къ народу и
троекратно кланялся ему  въ  землю. Это, конечно,  символъ,  но это кое  что
значитъ.  А  вы попробуйте  заставить  вашего Сталина поклониться народу, въ
какомъ угодно  смысле.  Куда тамъ къ  чорту. Ведь это  -- вождь...  Гений...
Полубогъ... Вы  подумайте  только, какой  жуткий подхалимажъ  онъ около себя
развелъ. Ведь вчуже противно...
     -- Да. Но Сталинъ  --  это нашъ стержень. Выдернули царя, и весь старый
строй пошелъ  къ чорту.  Выдерните  теперь Сталина, и  вся партия пойдетъ къ
чорту. У насъ тоже свои Керенские есть. Другъ другу въ глотку вцепятся.
     --  Позвольте,  а  какъ же  тогда  съ массами? Которыя  -- какъ  это --
беззаветно преданныя...
     --  Послушайте,  Солоневичъ,  бросьте вы демагогию разводить. При  чемъ
здесь  массы?  Кто и когда съ массами считался? Если массы зашебаршатъ -- мы
имъ такия салазки загнемъ! Дело не въ массахъ, дело  въ руководство. Вамъ съ
Николаемъ  Последнимъ не  повезло  -- это  ужъ, действительно, не повезло. И
намъ  со Сталинымъ  не везетъ. Дубина,  что  и  говорить...  Претъ въ тупикъ
полнымъ ходомъ..
     -- Ага, -- сказалъ я, -- признаете...
     --  Да,  что  ужъ  тутъ.  Германскую революцию  проворонили,  китайскую
революцию  проворонили.  Мужика  ограбили,  рабочаго  оттолкнули,  партийный
костякъ -- разгромленъ. А теперь -- не дай {181}  Богъ --  война... Конечно,
отъ насъ  ни пуха ни пера не останется... Но немного останется и отъ  России
вообще. Вотъ вы о третьей революции говорили. А знаете ли вы,  что конкретно
означаетъ третья революция?
     -- Приблизительно знаю.
     -- Ой ли? Пойдетъ мужикъ колхозы делить -- делить ихъ  будетъ, конечно,
съ  оглоблями...  Возстанутъ  всякие  Петлюры  и  Махно.  Разведутся  всякия
кислокапустянския  республики... Подумать страшно... А вы говорите -- третья
революция...  Эхъ,  взялись за  гужъ  -- нужно тянуть,  ничего не поделаешь.
Конечно, вытянемъ ли --  очень еще  неизвестно. Можетъ быть, гужъ окажется и
действительно не подъ силу...
     Чекалинъ заглянулъ въ  свою плошку, потомъ въ бутылку и, ничего тамъ не
обнаруживъ, молча опять полезъ подъ кровать, въ чемоданъ.
     -- Не хватитъ ли? -- сказалъ я съ сомнениемъ.
     -- Плюньте, -- ответилъ Чекалинъ тономъ, не допускающимъ возражений.  Я
и не сталъ допускать возражений. Чекалинъ пошарилъ по столу.
     -- Где это мой спутникъ коммуниста?
     Я передалъ ему  штопоръ. Чекалинъ  откупорилъ бутылку, налилъ стаканъ и
плошку,  мы хлебнули по глотку и закурили. Такъ мы сидели и молчали. По одну
сторону  стола  съ  бутылками  (общероссийская  надпартийная  платформа)  --
каторжникъ и контръ-революционеръ, по  другую  --  чекистъ  и коммунистъ. За
окномъ  выла вьюга. Мне лезли въ  голову  мысли о великомъ  тупике: то слова
Маяковскаго о томъ, что  "для  веселия планета  наша плохо  оборудована", то
фраза  Ахматовой --  "любитъ,  любитъ  кровушку  русская  земля".  Чекалину,
видимо, тоже  что-то  лезло  въ  голову. Онъ  допилъ  свою  плошку,  всталъ,
поднялся, сталъ у окна и уставился въ черную, вьюжную  ночь, какъ бы пытаясь
увидеть тамъ какой-то выходъ, какой-то просветъ...
     Потомъ онъ молча подошелъ  къ столу, снова налилъ наши сосуды, медленно
вытянулъ полъ плошки, поставилъ на столъ и спросилъ:
     -- Скажите,  вотъ насчетъ того,  что царь кланялся народу,  это  --  въ
самомъ деле или только выдумано?
     -- Въ самомъ деле. Древний обрядъ...
     --  Интересно...  Пожалуй,  наше,  какъ  вы  это  говорите,  "уважаемое
заведение"  очень правильно оцениваетъ настоящую опасность...  Можетъ  быть,
опасность -- вовсе  не со стороны  эсэровъ и  меньшевиковъ...  Помню --  это
было,  кажется, въ  прошломъ году  -- я  работалъ въ Сиблаге, около Омска...
Прошелъ по деревнямъ слухъ, что какая-то великая княжна где-то въ батрачкахъ
работаетъ... -- Чекалинъ  снова передернулъ  плечами.  -- Такъ  все  колхозы
опустели  -- мужикъ поперъ на великую княжну смотреть... Да... А кто попретъ
на социалиста?.. Чепуха  социалисты -- только  подъ  ногами  путались -- и у
насъ,  и  у  васъ...  Да...  Но  напутали  --  много...  Теперь -- чортъ его
знаетъ?.. Въ общемъ, что и говорить: очень паршиво все -- это... Но вы {182}
делаете одну капитальную ошибку... Вы думаете,  что когда  намъ свернутъ шею
--  станетъ лучше? Да, хлеба  будетъ больше... Эшелоновъ -- не знаю... Ведь,
во всякомъ случае,  миллионовъ пять будутъ драться  за  Сталина...  Значитъ,
разница будетъ только  въ томъ, что вотъ сейчасъ я васъ угощаю коньякомъ,  а
тогда,   можетъ   быть,   вы  меня  будете   угощать...   въ   какомъ-нибудь
белогвардейскомъ  концлагере...  Такъ  что  особенно весело --  оно  тоже не
будетъ... Но только, вместе съ нами,  пойдутъ ко всемъ чертямъ и все мечты о
лучшемъ будущемъ человечества... Вылезетъ  какой-нибудь Гитлеръ -- не этотъ,
этотъ  ерунда,  этотъ  глубокий   провинциалъ...   А  настоящий,  мировой...
Какая-нибудь окончательная свинья сядетъ  на тронъ  этой мечты и  поворотитъ
человечество назадъ,  къ среднимъ  векамъ,  къ  папству, къ  инквизиции. Да,
конечно, и мы --  мы ходимъ по пупъ въ крови... И думаемъ, что есть какое-то
небо... А,  можетъ, и неба никакого нету... Только земля -- и кровь до пупа.
Но если человечество увидитъ, что  неба нетъ и  не было...  Что эти миллионы
погибли совсемъ зря...
     Чекалинъ, не переставая говорить, протянулъ  мне свою плошку, чокнулся,
опрокинулъ въ себя полный стаканъ и продолжалъ взволнованно и сбивчиво:
     --  Да,  конечно,  крови  оказалось  слишкомъ  много...  И  удастся  ли
переступить черезъ нее  --  не знаю. Можетъ быть,  и  не  удастся... Насъ --
мало...  Васъ -- много... А подъ ногами  -- всякие Стародубцевы...  Конечно,
насчетъ мировой  революции -- это уже пишите письма: проворонили. Теперь  бы
хоть Россию вытянуть... Что-бъ хоть штабъ мировой революции остался.
     -- А для васъ Россия -- только штабъ мировой революции и ничего больше?
     -- А если она не штабъ революции, -- такъ кому она нужна?
     -- Многимъ, въ частности, и мне.
     -- Вамъ?
     -- Вы заграницей не живали? Попробуйте. И  если вы въ этотъ самый штабъ
верите, -- такъ только потому, что  онъ -- русский штабъ. Будь онъ  немецкий
или китайский -- такъ  вы за него гроша ломанаго не дали бы, не то что своей
жизни...
     Чекалинъ несколько запнулся...
     -- Да, тутъ,  конечно, можетъ быть,  вы  и правы. Но  что же  делать --
только   у  насъ,  въ  нашей  партии,  сохранилась   идейность,  сохранилась
общечеловеческая идея...  Западный пролетариатъ оказался  сквалыгой...  Наши
братския  компартии  --  просто набиваютъ  себе карманы...  Мы протянули имъ
товарищескую руку,  и оне  протянули намъ товарищескую руку... Только мы имъ
протянули -- съ помощью, а они -- нельзя ли трешку?..
     -- Давайте поставимъ вопросъ иначе.  Никакой пролетариатъ вамъ руки  не
протягивалъ.  Протягивало  всякое жулье -- такъ его  и въ русской  компартии
хоть отбавляй. А насчетъ  нынешней  идейности вашей партии --  позвольте ужъ
мне вамъ не  поверить... Сейчасъ въ  ней идетъ  голая резня за  власть --  и
больше ничего.  Что, у вашего Якименки  есть хоть на грошъ идеи?  Хоть самой
{183} грошевой? Сталинъ  нацеливается  на  мировую  диктатуру, только не  на
партийную -- партийную онъ въ России слопалъ --  а на свою собственную. Ведь
не  будете же  вы отрицать, что  сейчасъ  на партийные верхи подбирается  въ
общемъ  --  просто сволочь...  и  ничего больше...  Где Раковские,  Троцкие,
Рыковы, Томоши?.. Впрочемъ, съ моей точки зрения, --  они не  многимъ лучше:
но все-таки  --  это,  если хотите,  фанатики,  но идея у  нихъ  была.  А  у
Сулиманова, Акулова, Литвинова? А  о  техъ ужъ, кто  пониже, -- не  стоитъ и
говорить...
     Чекалинъ ничего не ответилъ. Онъ снова налилъ  наши сосуды, пошарилъ по
столу,  подъ газетами.  Репа  уже была  съедена,  оставалась  икра  и кислая
капуста.
     --  Да, а на закусочномъ  фронте  --  у  насъ прорывъ...  Придется подъ
капусту...  Ну, ничего  -- зато революция, -- кисло усмехнулся онъ. -- Н-да,
революция... Вамъ, видите, ли хорошо стоять въ стороне и зубоскалить... Вамъ
что? А вотъ -- мне... Я  съ  шестнадцати летъ въ революции. Три раза раненъ.
Одинъ братъ погибъ  на колчаковскомъ  фронте  --  отъ белыхъ... Другой -- на
деникинскомъ  -- отъ красныхъ.  Отецъ железнодорожникъ померъ,  кажется, отъ
голода...  Вотъ,  видите... Жена была... И  вотъ -- восемнадцать летъ...  За
восемнадцать летъ -- разве былъ  хоть  день человечьей  жизни? Ни  хрена  не
было...  Такъ, что вы думаете --  разве я  теперь могу сказать, что вотъ все
это  зря  было  сделано,  давай,  братва,  обратно? А  такихъ,  какъ  я,  --
миллионы...
     -- Положимъ, далеко уже не миллионы...
     -- Миллионы... Нетъ,  товарищъ Солоневичъ,  не можемъ повернуть...  Да,
много  сволочи...  Что-жъ? Мы  и сволочь  используемъ. И  есть  еще  у  насъ
союзникъ -- вы его недооцениваете.
     Я вопросительно посмотрелъ на Чекалина...
     --  Да, крепкий  союзникъ  --  буржуазныя правительства... Они на  насъ
работаютъ. Хотятъ -- не хотятъ, а  работаютъ... Такъ что, можетъ  быть, мы и
вылеземъ -- не я, конечно, мое дело уже пропащее -- вотъ только по эшелонамъ
околачиваться.
     -- Вы думаете,  что  буржуазными правительствами вы  играете,  а не они
вами?
     -- Ну,  конечно, мы играемъ, -- сказалъ Чекалинъ уверенно. -- У насъ въ
однихъ рукахъ все: и армия,  и  политика, и  заказы, и  экспортъ, и импортъ.
Тамъ  нажмемъ, тамъ  всунемъ въ зубы заказъ. И никакихъ  тамъ парламентскихъ
запросовъ. Чистая работа..
     -- Можетъ  быть... Плохое  и это  утешение:  отыграться  на организации
кабака въ мировомъ масштабе... Если въ России делается чортъ знаетъ что,  то
Европа такой марки и вообще не выдержитъ. То, что вы говорите, --  возможно.
Если Сталинъ  досидитъ до еще  одной европейской  войны -- онъ ее,  конечно,
используетъ. Можетъ  быть, онъ ее и спровоцируетъ.  Но это  будетъ  означать
гибель всей европейской культуры.
     Чекалинъ посмотрелъ на меня съ пьяной хитрецой.
     -- На европейскую культуру намъ, дорогой товарищъ, чхать... {184} Много
трудящияся массы отъ этой культуры  имели?  Много мужикъ и рабочий имели отъ
вашего царя?
     -- Не очень много, но,  во всякомъ случае, неизмеримо больше, чемъ  они
имеютъ отъ Сталина.
     --  Сталинъ --  переходный  периодъ.  Мы съ  вами  --  тоже  переходный
периодъ. По Ленину: наступаетъ эпоха войнъ и революций...
     -- А вы довольны?
     -- Всякому человеку, товарищъ Солоневичъ,  хочется жить. И мне -- тоже.
Хочется, чтобы была баба, что-бъ были ребята, ну и все такое. А разъ нетъ --
такъ  нетъ. Можетъ  быть, на нашихъ костяхъ -- хоть  у  внуковъ  нашихъ  это
будетъ.
     Чекалинъ вдругъ  странно  усмехнулся  и посмотрелъ на  меня, какъ будто
сделалъ во мне какое-то открытие.
     --  Интересно  выходитъ... Детей у меня нетъ -- такъ  что и  внуковъ не
будетъ. А у васъ сынъ  есть. Такъ что выходитъ, въ конце концовъ, что я  для
вашихъ внуковъ стараюсь...
     -- Охъ, ей-Богу, было бы на  много проще, если бы  вы  занялись  своими
собственными внуками,  а моихъ  -- предоставили  бы моимъ заботамъ. И вашимъ
внукамъ было бы легче, и моимъ...
     -- Ну, объ  моихъ нечего и говорить. Насчетъ внуковъ -- я уже  человекъ
конченный. Такая жизнь даромъ не проходитъ.
     Это признание застало меня врасплохъ. Такъ бываетъ, бываетъ очень часто
-- это  я зналъ, но  признаются въ этомъ очень немногие... Вспомнились стихи
Сельвинскаго:

        "Сволочной Богъ -- онъ таки зналъ напередъ,
        Онъ таки выдумалъ имъ отомщение,
        Даже темъ, кого штыкъ поберегъ,
        Вошь пощадила, простилъ священникъ"...

     Да, отомщение, конечно  есть... Чекалинъ  смотрелъ  на меня  съ  такимъ
видомъ,  какъ  будто  хотелъ  сказать:  ну что,  видалъ?  Но во  мне, вместо
сочувствия,  подымалась  ненависть -- чортъ ихъ  возьми совсемъ всехъ  этихъ
идеалистовъ, энтузиастовъ, фанатиковъ. Съ железнымъ и тупымъ упорствомъ, изъ
века въ  векъ, изъ поколения въ  поколение они только темъ и занимаются  что
портятъ  жизнь -- и  себе, и  еще  больше  другимъ... Все эти  Торквемады  и
Саванароллы,  Робеспьеры  и Ленины... Съ таинственной силой ухватываются  за
все,  что только  ни  есть самаго идиотскаго  въ  человеке, и вотъ -- сидитъ
передо мною одна изъ  такихъ идеалистическихъ  душъ --  до пупа въ крови (въ
томъ  числе и  въ  своей собственной)... Онъ,  конечно,  будетъ переть.  Онъ
будетъ переть дальше, разрушая всякую жизнь вокругъ себя, принося и другихъ,
и себя самого въ жертву религии организованной ненависти. Есть ли подо всемъ
этимъ реальная,  а  не выдуманная любовь --  хотя  бы къ  этимъ пресловутымъ
"трудящимся"? Было ли хоть что-нибудь отъ Евангелия въ кострахъ инквизиции и
альбигейскихъ походахъ?  И что такое любовь къ человечеству? Реальность? Или
"сонъ   золотой",  навеянный   безумцами,   которые   действительно   любили
человечество   --   но  человечество  выдуманное,  въ   реальномъ  мире   не
существующее... Конечно, {185} Чекалинъ жалокъ --  съ  его запущенностью, съ
его собачьей старостью,  одиночествомъ, безперспективностью...  Но  Чекалинъ
вместе съ  темъ  и страшенъ, страшенъ  своимъ упорствомъ, страшенъ темъ, что
ему,  действительно,  ничего  не  остается, какъ  переть  дальше. И  онъ  --
попретъ...
     Чекалинъ,  конечно,   не   могъ   представить   себе   характера  моихъ
размышлений.
     --  Да,  такъ  вотъ видите...  А  вы  говорите  -- палачи...  Ну да, --
заторопился онъ, -- не говорите, такъ  думаете... А  что  вы думаете  -- это
легко такъ до  пупа въ  крови ходить?.. Вы думаете --  большое  удовольствие
работать   по   концлагерямъ?   А   вотъ   --   работаю.  Партия  послала...
Выкорчевываемъ, такъ сказать, остатки капитализма...
     Чекалинъ  вылилъ въ стаканъ  и въ плошку остатки второго литра. Онъ уже
сильно опьянелъ. Рука его дрожала и голосъ срывался...
     --  А  вотъ,  когда  выкорчуемъ  окончательно   --  такъ  вопросъ:  что
останется? Можетъ, и въ  самомъ деле -- ничего не останется... Пустая земля.
И  Кагановича, можетъ, не останется: въ уклонъ попадетъ... А вотъ жизнь была
-- и  пропала. Какъ псу подъ хвостъ. Крышка... Попали мы съ вами,  товарищъ,
въ переделку. Что называется -- влипли... Если бы этакъ родиться летъ черезъ
сто, да  посмотреть что изъ  этого  всего вышло?  А  если ничего не выйдетъ?
Нетъ, ну  его къ чертямъ --  лучше не родиться. А то посмотришь, увидишь: ни
черта  не вышло. Тогда, что-жъ?  Прямо въ  петлю...  А вотъ,  можно  было бы
жить... могъ бы и сына  иметь -- вотъ вроде  вашего  парнишки... Только  мой
былъ  бы