и  и прочими приспособлениями своего
монтерскаго  ремесла.  Было  неприятно встречаться  --  я свернулъ  было  въ
сторонку, въ переулокъ между сараями. Ленчикъ догналъ меня.
     --  Товарищъ  Солоневичъ,  --  сказалъ  онъ  просительнымъ  тономъ,  --
заглянули бы вы къ намъ въ кабинку, разговоръ есть.
     -- А какой разговоръ? -- пожалъ я плечами.
     Ленчикъ левой рукой  взялъ меня за пуговицу и быстро заговорилъ. Правая
рука жестикулировала французскимъ ключомъ.
     -- Ужъ  вы,  товарищъ  Солоневичъ, не серчайте,  все  тутъ  какъ  пауки
живемъ... Кому  поверишь?  Вотъ, думали, хорошъ  человекъ подобрался, потомъ
смотримъ, съ Подмоклымъ. Разве  разберешь, вотъ, думаемъ,  такъ подъехалъ, а
думали -- свой братъ, ну,  конечно же, сами понимаете -- обидно стало, прямо
такъ  обидно, хорошия  слова  говорилъ человекъ, а тутъ,  на --  съ  третьей
частью... Я Мухину и говорю, что ты такъ сразу, съ плеча, можетъ, у человека
какой свой расчетъ есть, а  мы этого расчету не знаемъ... А Мухинъ, ну, тоже
надо понять  -- семья  у  него тамъ въ Питере  была,  теперь  вотъ, какъ  вы
сказали,  въ Туркестанъ  выехавши, но ежели, напримеръ  вы -- да  въ третьей
части, такъ  какъ  у него съ семьей будетъ? Такъ я, конечно,  понимаю, ну, а
Мухину-то какъ за сердце схватило...
     --  Вы сами бы, Ленчикъ,  подумали  -- да если бы я и  въ третьей части
былъ, какой мне расчетъ подводить Мухинскую семью...
     --  Вотъ, опять же, то-то и я говорю -- какой вамъ расчетъ?..  И потомъ
же --  какой вамъ  расчетъ  былъ въ  кабинке? Ну, знаете, люди теперь живутъ
наершившись...  Ну, потомъ  пришелъ  Акульшинъ: прощайте  говоритъ,  ребята,
ежели  не поймаютъ меня, такъ, значитъ,  Солоневичей  вы  зря забидели.  Ну,
больше  говорить  не  сталъ,  ушелъ,  потомъ  розыскъ  на  него былъ  --  не
поймали...
     -- Наверно -- не поймали.
     -- Не поймали -- ужъ мы спрашивали кого надо... Ушелъ...
     Я  только въ  этотъ моментъ  сообразилъ,  что где-то  очень  глубоко въ
подсознании была у меня суеверная  мысль: если  Акульшинъ уйдетъ -- уйдемъ и
мы. Сейчасъ  изъ  подсознания эта мысль вырвалась наружу какимъ-то весеннимъ
потокомъ. Стало такъ весело и такъ хорошо...
     Ленчикъ продолжалъ держать меня за пуговицу.
     -- Такъ ужъ вы прихватывайте Юрочку  и прилазьте. Эхъ, по такому случаю
-- мы ужъ  проголосовали -- насъ, значитъ, будетъ шестеро  -- две литровочки
-- чортъ съ нимъ, кутить, такъ кутить. А? Придете?
     -- Приду. Только литровочки-то эти я принесу.
     -- Э, нетъ, уже проголосовано, единогласно...
     -- Ну, ладно, Ленчикъ, -- а закуска-то ужъ моя.
     -- И  закуска  будетъ. Эхъ, вотъ  выпьемъ по  хорошему для  примирения,
значитъ... Во!
     Ленчикъ оставилъ въ покое мою пуговицу и изобразилъ жестомъ "на большой
палецъ". {389}

        "НАЦиОНАЛИСТЫ"

     Промфинпланъ  былъ перевыполненъ. Я  принесъ въ  кабинку две литровки и
закуску -- невиданную и неслыханную -- и, грешный человекъ, спертую на моемъ
вичкинскомъ курорте... Впрочемъ -- не очень даже  спертую, потому  что мы съ
Юрой не каждый день пользовались нашимъ правомъ курортнаго пропитания.
     Мухинъ встретилъ меня молчаливо  и торжественно:  пожалъ руку и сказалъ
только:  "ну,  ужъ  -- не  обезсудьте". Ленчикъ  суетливо  хлопоталъ вокругъ
стола,  Середа подсмеивался въ усы,  а  Пиголица  и Юра -- просто были очень
довольны.
     Середа внимательнымъ окомъ осмотрелъ мои приношения: тамъ была ветчина,
масло,  вареныя  яйца  и  шесть жареныхъ  свиныхъ  котлетъ:  о  способе  ихъ
благоприобретения  кабинка уже  была  информирована. Поэтому  Середа  только
развелъ руками и сказалъ:
     -- А еще говорятъ, что въ Советской России есть нечего, а тутъ -- прямо
какъ при старомъ режиме...
     Когда уже  слегка  было  выпито  -- Пиголица  ни  съ того,  ни съ  сего
вернулся къ теме о старомъ режиме.
     -- Вотъ вы все о старомъ режиме говорите...
     Середа слегка пожалъ плечами: "ну, я не очень-то объ немъ говорю, а все
-- лучше было"...
     Пиголица вдругъ вскочилъ:
     -- Вотъ я вамъ сейчасъ одну штуку покажу -- речь Сталина.
     -- А зачемъ это? -- спросилъ я.
     -- Вотъ вы все про Сталина говорили, что онъ Россию моритъ...
     -- Я и сейчасъ это говорю...
     -- Такъ вотъ, это и есть неверно. Вотъ я вамъ  сейчасъ разыщу. Пиголица
сталъ рыться на книжной полке.
     -- Да бросьте вы, речи Сталина я и безъ васъ знаю...
     -- Э,  нетъ, постойте,  постойте. Сталинъ говоритъ, о  России, то-есть,
что насъ все, кому не лень, били... О  России, значитъ, заботится... А  вотъ
вы послушайте.
     Пиголица досталъ брошюру съ одной  изъ "историческихъ" речей  Сталина и
началъ торжественно скандировать:
     --  "Мы  отстали  отъ  капиталистическаго  строя  на  сто  летъ.  А  за
отсталость бьютъ. За отсталость насъ били шведы и поляки. За отсталость насъ
били турки и били татары,  били  немцы  и  били японцы... Мы отстали на  сто
летъ. Мы должны проделать это разстояние въ десять летъ или насъ сомнутъ..."
     Эту речь  Сталина я,  конечно, зналъ. У  меня подъ руками нетъ никакихъ
"источниковъ", но не думаю, чтобы я сильно ее перевралъ -- въ тоне и смысле,
во  всякомъ  случае.  Въ  натуре  эта  тирада  несколько  длиннее.  Пиголица
скандировалъ торжественно  и со  смакомъ:  били -- били, били --  били.  Его
белобрысая шевелюра стояла торчкомъ, а въ выражении  лица  было предвкушение
того,  что  вотъ  раньше-де  все били, а  теперь, извините,  бить не будутъ.
Середа мрачно вздохнулъ:
     -- Да, это что и говорить, влетало...
     -- Вотъ, -- сказалъ Пиголица торжествующе, -- а  вы  говорите,  Сталинъ
противъ России идетъ. {390}
     -- Онъ, Саша, не идетъ специально противъ России, онъ идетъ на  мировую
революцию.  И за некоторыя другия вещи. А  въ общемъ, здесь,  какъ и всегда,
вретъ онъ и больше ничего.
     -- То-есть какъ это вретъ? -- возмутился Пиголица.
     -- Что действительно били, -- скорбно сказалъ Ленчикъ, -- такъ это  что
и говорить...
     -- То-есть какъ это вретъ? -- повторилъ Пиголица. -- Что, не били насъ?
     -- Били. И шведы били, и татары били. Ну, и что дальше?
     Я  решилъ использовать свое  торжество, такъ  сказать, въ  разсрочку --
пусть Пиголица догадывается самъ.  Но Пиголица  опустилъ брошюрку и смотрелъ
на меня откровенно растеряннымъ взглядомъ.
     -- Ну,  скажемъ, Саша,  насъ  били татары. И шведы и прочие. Подумайте,
какимъ же образомъ вотъ тотъ же Сталинъ могъ бы править  одной шестой частью
земной суши, если бы  до него только мы и делали, что шеи  свои подставляли?
А? Не выходитъ?
     --  Что-то не выходитъ, Саша, -- подхватилъ Ленчикъ. --  Вотъ, скажемъ,
татары, где  они  теперь?  Или шведы. Вотъ  этотъ самый лагерь,  сказываютъ,
раньше на шведской земле стоялъ, была тутъ Щвеция... Значитъ, не только насъ
били, а и мы кому-то шею костыляли, только про это Сталинъ помалкиваетъ...
     -- А вы знаете, Саша, мы и Парижъ брали, и Берлинъ брали...
     -- Ну, это ужъ, И. Л., извините, тутъ ужъ вы малость заврались. Насчетъ
татаръ еще туда сюда, а о Берлине -- ужъ извините.
     --  Брали, -- спокойно подтвердилъ Юра, -- хочешь, завтра книгу принесу
-- советское издание... -- Юра  разсказалъ  о  случае  во время  ревельскаго
свидания монарховъ, когда Вильгельмъ II спросилъ трубача какого-то полка: за
что получены его  серебряныя трубы?  "За взятие Берлина, Ваше Величество"...
"Ну, этого больше не случится". "Не могу знать, Ваше Величество"...
     -- Такъ и сказалъ, сукинъ сынъ? -- обрадовался Пиголица.
     -- Насчетъ Берлина, -- сказалъ Середа, -- это  не то, что Пиголица, а и
я самъ слыхомъ не слыхалъ...
     -- Учили же вы когда-то русскую историю?
     -- Учить не училъ, а такъ, книжки читалъ: до революции -- подпольныя, а
после -- советския: не много тутъ узнаешь.
     -- Вотъ что, -- предложилъ Ленчикъ, -- мы пока по стаканчику выпьемъ, а
тамъ устроимъ маленькую передышку, а вы намъ, товарищъ Солоневичъ, о русской
истории малость поразскажите. Такъ, коротенько. А то  въ самомъ деле, птичку
Пиголицу обучать надо, въ техникуме не научатъ...
     -- А тебя -- не надо?
     -- И меня надо. Я, конечно, читалъ порядочно, только знаете, все больше
"наше советское".
     -- А въ самомъ деле, разсказали бы, -- поддержалъ Середа.
     -- Ну, вотъ и послушаемъ, -- заоралъ Ленчикъ ("да тише, ты" -- зашипелъ
на него  Мухинъ).  Такъ  вотъ, значитъ, на  порядке дня:  стопочка во  славу
русскаго оружия и докладъ тов. Солоневича.  Слово  предоставляется стопочке:
за славу... {391}
     -- Ну, это какъ какого оружия, -- угрюмо сказалъ Мухинъ, -- за красное,
хоть оно пять разъ будетъ русскимъ, пей самъ.
     -- Э, нетъ, за красное и я пить не буду, -- сказалъ Ленчикъ.
     Пиголица поставилъ поднятую было стопку на столъ.
     -- Такъ это, значитъ, вы за то, чтобы насъ опять били?
     -- Кого это  насъ? Насъ и такъ  бьютъ -- лучше и не надо... А если вамъ
шею накостыляютъ -- для всехъ прямой выигрышъ.
     Середа выпилъ свою стопку и поставилъ ее на столъ.
     -- Тутъ, птичка моя  Пиголица,  такое дело, -- затараторилъ Ленчикъ, --
русский мужикъ -- онъ, известное дело, заднимъ умомъ крепокъ: пока по шее не
вдарятъ -- не перекрестится. А когда вдарятъ,  перекрестится  -- такъ только
зубы держи...  Скажемъ, при Петре набили морду подъ Нарвой, перекрестился --
и крышка  шведамъ. Опять же при  Наполеоне... Теперь, конечно, тоже набьютъ,
никуда не денешься...
     -- Такъ, что и ты-то морду бить будешь?
     -- А ты въ красную армию пойдешь?
     -- И пойду.
     Мухинъ тяжело хлопнулъ кулакомъ по столу.
     -- Сукинъ ты  сынъ,  за кого ты пойдешь?  За лагери? За то, что-бъ дети
твои въ безпризорникахъ бегали? За ГПУ, сволочь,  пойдешь? Я  тебе, сукиному
сыну, самъ первый голову проломаю... -- лицо Мухина перекосилось, онъ оперся
руками о край стола и приподнялся. Запахло скандаломъ.
     -- Послушайте, товарищи, кажется, речь шла о русской истории -- давайте
перейдемъ къ порядку дня, -- вмешался я.
     Но  Пиголица  не  возразилъ  ничего.  Мухинъ  былъ  чемъ-то  вроде  его
приемнаго отца, и некоторый решпектъ къ нему Пиголица  чувствовалъ. Пиголица
выпилъ свою стопку и  что-то  пробормоталъ Юре вроде: "ну, ужъ  тамъ насчетъ
головы -- еще посмотримъ"...
     Середа поднялъ брови:
     -- Охъ, и умный же  ты,  Сашка,  такихъ умныхъ немного уже  осталось...
Вотъ поживешь еще съ годикъ въ лагере...
     -- Такъ вы хотите слушать или не хотите? -- снова вмешался я.
     Перешли къ русской истории. Для всехъ моихъ слушателей, кроме  Юры, это
былъ новый  миръ. Какъ ни были  бездарны и  тенденциозны Иловайские  стараго
времени -- у нихъ  были  хоть факты. У  Иловайскихъ советскаго  производства
нетъ вообще ничего: ни фактовъ, ни самой  элементарной  добросовестности. По
этимъ Иловайскимъ  до  ленинская  Россия  представлялась  какой-то  сплошной
помойкой,  ея  деятели  --  сплошными  идиотами  и пьяницами, ея история  --
сплошной  цепью поражений,  позора.  Объ  основномъ  стержне ея  истории,  о
тысячелетней  борьбе со степью,  о разгроме этой степи  ничего не слыхалъ не
только Пиголица,  но  даже  и  Ленчикъ.  Отъ  хозаръ, половцевъ, печенеговъ,
татаръ,  отъ полоняничной дани,  которую  платила  крымскому хану еще Россия
Екатерины  Второй  до  постепеннаго  и  последовательнаго  разгрома  Россией
величайшихъ  военныхъ  могуществъ  мира:  татаръ,  турокъ,   шведовъ,  {392}
Наполеона; отъ удельныхъ  князей, правившихъ по  ханскимъ  полномочиямъ,  до
гигантской империи, которою вчера правили  цари, а сегодня  правитъ Сталинъ,
-- весь этотъ путь былъ моимъ слушателямъ неизвестенъ совершенно.
     --  Вотъ мать  ихъ, -- сказалъ  Середа, -- читалъ, читалъ, а объ этомъ,
какъ это на самомъ деле, слышу первый разъ.
     Фраза Александра Третьяго:  "когда  русский  царь удитъ  рыбу -- Европа
можетъ подождать" -- привела Пиголицу въ восторженное настроение.
     -- Въ самомъ деле? Такъ и сказалъ? Вотъ сукинъ сынъ! Смотри ты... А?
     -- Про этого Александра, -- вставилъ Середа, -- пишутъ, пьяница былъ.
     -- У Горькаго о немъ хорошо сказано -- какимъ-то мастеровымъ: "вотъ это
былъ царь  --  зналъ свое ремесло"... -- сказалъ Юра. -- Звездъ съ  неба  не
хваталъ, а ремесло свое зналъ...
     -- Всякое  ремесло  знать  надо,  --  веско  сказалъ  Мухинъ,  --  вотъ
понаставили "правящий классъ" -- а онъ ни уха, ни рыла...
     Я  не согласился  съ  Мухинымъ:  эти свое ремесло знаютъ  почище,  чемъ
Александръ  Третий зналъ свое  -- только  ремесло  у  нихъ разбойное. "Ну, а
возьмите  вы Успенскаго  -- необразованный  же человекъ".  Я  и  съ этимъ не
согласился: очень умный человекъ Успенский  и свое ремесло знаетъ, "иначе мы
бы съ вами, товарищъ Мухинъ, въ лагере не сидели"...
     -- А главное -- такъ что же дальше? -- скорбно спросилъ Середа.
     -- Э, какъ-нибудь выберемся, -- оптимистически сказалъ Ленчикъ.
     -- Внуки -- те, можетъ, выберутся, -- мрачно заметилъ Мухинъ. -- А намъ
-- уже не видать...
     -- Знаете, Алексей Толстой  писалъ  о томъ  моменте, когда  Москва была
занята французами: "Казалось,  что ужъ ниже  нельзя  сидеть въ дыре --  анъ,
глядь -- ужъ мы въ Париже". Думаю -- выберемся и мы.
     -- Вотъ я и говорю. Вы смотрите, -- Ленчикъ протянулъ руку надъ столомъ
и сталъ отсчитывать по пальцамъ: -- первое дело: раньше всякий думалъ -- моя
хата съ краю, намъ  до  государства ни котораго дела нету, теперь Пиголица и
тотъ  -- ну, не буду, не  буду, я о тебе только  такъ, для примера -- теперь
каждый понимаетъ: ежели  государство есть  -- держаться  за него надо:  хоть
плохое -- а держись.
     -- Такъ ведь и теперь у насъ государство есть, -- прервалъ его Юра.
     -- Теперь? -- Ленчикъ недоуменно воззрился на Юру. -- Какое  же  теперь
государство? Ну,  земля? Земля есть  --  чортъ ли съ ней? У насъ  теперь  не
государство, а сидитъ хулиганская банда, какъ знаете, въ  деревняхъ бываетъ,
собирается  десятокъ  хулигановъ...  Ну не  въ  томъ  дело...  Второе:  вотъ
возьмите вы Акульшина --  можно  сказать, глухой мужикъ, дремучий мужикъ, съ
уральскихъ   лесовъ,  такъ  вотъ,  ежели  ему  после  всего  этого  о  {393}
социализме,  да объ  революции начнутъ агитировать  --  такъ  онъ  же зубами
глотку перерветъ... Теперь,  третье:  скажемъ, Середа --  онъ  тамъ когда-то
тоже насчетъ революции возжался (Середа недовольно передернулъ  плечами: "ты
бы о себе говорилъ").  Такъ  что-жъ, я  и о себе скажу то же: думалъ, книжки
всякия читалъ, вотъ, значитъ, свернемъ царя,  Керенскаго,  буржуевъ, хозяевъ
-- заживемъ!.. Зажили! Нетъ, теперь на дурницу у насъ никого не поймаешь. --
Ленчикъ посмотрелъ на свою ладонь -- тамъ еще осталось два неиспользованныхъ
пальца. -- Да... Словомъ --  выпьемъ пока что. А главное, народъ-то поумнелъ
-- вотъ, трахнули по черепу... Теперь ежели хулигановъ  этихъ перевешаемъ --
государство будетъ -- во! --  Ленчикъ сжалъ руку въ кулакъ и поднялъ  вверхъ
большой палецъ. -- Какъ  ужъ оно  будетъ, конечно, неизвестно, а, чортъ  его
дери, будетъ! Мы имъ еще покажемъ!
     -- Кому это, имъ?
     --  Да -- вообще. Что-бъ не  зазнавались! Россию,  сукины дети,  делить
собрались...
     -- Да, -- сказалъ Мухинъ, уже забывъ о "внукахъ", -- да, кое-кому морду
набить придется, ничего не поделаешь...
     -- Такъ какъ же вы будете бить  морду?  -- спросилъ Юра.  -- Съ красной
армией?
     Ленчикъ запнулся. "Нетъ, это не выйдетъ, тутъ -- не по дороге"...
     -- А  это -- какъ большевики  сделали: они сделали по своему правильно,
-- академическимъ  тономъ пояснилъ Середа, -- старую  армию развалили,  пока
тамъ что -- немцы Украину пробовали оттяпать.
     -- Пока тамъ что, -- передразнилъ Юра, -- ничего хорошаго и не вышло.
     -- Ну, у нихъ и выйти не можетъ, а у насъ выйдетъ.
     Это сказалъ Пиголица  -- я въ изумлении обернулся къ нему. Пиголица уже
былъ сильно навеселе. Его вихры торчали  въ разныя стороны, а глаза блестели
возбужденными искорками -- онъ уже забылъ и о Сталине, и о "били -- били".
     --  У кого,  это у насъ? --  мне  вспомнилось  о томъ,  какъ  о  "насъ"
говорилъ и Хлебниковъ.
     --  Вообще  у  насъ, у всей России, значитъ.  Вы подумайте,  полтораста
миллионовъ;  да если  мы все мясомъ  навалимся, ну,  все, ну, чортъ съ ними,
безъ  партийцевъ, конечно...  А  то, вотъ,  хочешь  учиться,  сволочь всякую
учатъ, а мне... Или, скажемъ, у насъ  въ комсомоле --  охъ, и  способные  же
ребята есть, я не  про себя говорю...  Въ  комсомолъ полезли,  чтобы учиться
можно было,  а ихъ -- на хлебозаготовки... У меня  тамъ  одна  девочка была,
послали... ну, да что  и говорить... Безъ печенокъ обратно привезли... -- По
веснусчатому лицу Пиголицы покатились слезы.  Юра  быстро  и ловко подсунулъ
четвертую  бутылку подъ  чей-то тюфякъ,  я одобрительно кивнулъ ему головой:
хватитъ. Пиголица  опустился за столъ,  уткнулъ голову на руки,  и плечи его
стали вздрагивать.  Мухинъ  посмотрелъ  на Пиголицу, потомъ на  таинственныя
манипуляции  {394} Юры:  "что-жъ это вы,  молодой человекъ"...  Я  наступилъ
Мухину  на   ногу  и   показалъ   головой   на  Пиголицу...  Мухинъ  кивнулъ
поддакивающе. Ленчикъ  обежалъ  кругомъ  стола и  сталъ  трясти Пиголицу  за
плечи.
     -- Да брось ты, Саша, ну, померла, мало ли народу померло этакъ, ничего
-- пройдетъ, забудется...
     Пиголица поднялъ свое заплаканное лицо -- и удивилъ меня еще разъ:
     -- Нетъ  -- это  имъ, братъ,  не  забудется... Ужъ это,  мать ихъ... не
забудется...

        ПАНАМА НА ВИЧКе

     Когда я составлялъ планы питания моихъ физкультурниковъ, я исходилъ изъ
расчета  на  упорный  и  длительный  торгъ:  сперва съ Успенскимъ, потомъ съ
Неймайеромъ, начальникомъ  снабжения --  Успенский будетъ  урезывать  планы,
Неймайеръ  будетъ  урезывать  выдачи.  Но,  къ  моему  изумлению,  Успенский
утвердилъ мои планы безо всякаго торга.
     -- Да, такъ не плохо. Ребятъ нужно не только кормить, а и откармливать.
     И надписалъ:
     "Тов. Неймайеру. Выдавать за счетъ особыхъ фондовъ ГПУ."
     А раскладка питания была  доведена до 8000 калорий въ день! Эти калории
составлялись изъ  мяса, масла, молока,  яицъ, ветчины и  прочаго.  Неймайеръ
только  спросилъ:  въ какой степени можно будетъ  заменять, напримеръ,  мясо
рыбой... "Какой рыбой?" Ну, скажемъ, осетриной. На осетрину я согласился.
     Впоследствии я не разъ  задавалъ себе  вопросъ:  какимъ  это образомъ я
могъ  представить, что всехъ этихъ благъ не будутъ разворовывать: у меня-то,
дескать, ужъ не украдутъ... И вообще, насколько въ Советской России возможна
такая постановка дела, при которой не воровали бы... Воровать начали сразу.
     Обслуживающий  персоналъ   моего  курорта  состоялъ   изъ   вичкинскихъ
лагерниковъ.   Следовательно,  напримеръ,   поваръ,  который   жарилъ  моимъ
питомцамъ бифштексы, яичницы съ ветчиной, свиныя  котлеты и  прочее, долженъ
былъ бы обладать характеромъ святого  Антония, чтобы при наличии всехъ этихъ
соблазновъ  питаться только  темъ,  что  ему  полагалось:  полутора  фунтами
отвратнаго  чернаго хлеба и полутора  тарелками  такой же отвратной ячменной
каши. Поваръ, конечно, елъ бифштексы. ели ихъ и его помощники. Но это бы еще
полбеды.
     Начальникъ  вичкинскаго лагпункта  могъ  изъ  лагпунктовскаго снабжения
воровать  приблизительно все, что ему было угодно.  Но  того, чего  въ этомъ
снабжении не  было, не могъ  уворовать  даже  и  начальникъ  лагпункта. Онъ,
напримеръ, могъ бы вылизывать въ свою пользу все постное масло, полагающееся
на его лагпунктъ (по два  грамма на человека въ день) -- практически все это
масло  начальствомъ и вылизывалось. Онъ могъ съедать по  ведру ячменной каши
въ  день,  если  бы  такой  подвигъ былъ  въ его  силахъ.  Но {395}  если на
лагпункте мяса не было вовсе, то и уворовать его не было никакой технической
возможности.   Поваръ  не   подчиненъ   начальнику  лагпункта.  Веселые  дни
вичкинскаго  курорта  прой