елезным
Занавесом", который отрезывает ее и  сейчас. Советская пропаганда тогда, как
и  сейчас,  говорила  о  нужде и  отсталости буржуазного мира, об  угнетении
рабочих  и  о разорении крестьянства. Перефразируя  сегодняшние формулировки
американской прессы,  можно бы сказать, что Сталин прятал Европу от Ивана, и
Ивана  --  от   Европы.  И  вот,  к  этому  Ивану,  голодному,  оборванному,
бесправному,  дезинформированному,  приезжает  вполне   европейский  русский
молодой инженер,  врач, агроном,  техник и  прочее. Он --  сыт.  На  нем  --
европейский костюм, а не советские лохмотья. Он привык к  свободе  слова.  У
него в руках буржуазный  чемодан  с буржуазным  бельем, у  него в кармане --
стило,  на  запястье --  часы,  и  на шее настоящий воротничок  с  настоящим
галстуком.  Ведь  этот  молодой  человек  будет  живым  опровержением   всей
пролетарской теории и всей  советской пропаганды. Будучи  русским человеком,
он время от времени не может не выпить в русской компании и, выпив, не может
не проболтаться  о  том, как  именно он  жил в условиях изгнания, как  живут
другие  изгнанники   из  пролетарского  рая,   и  как  живут  пролетарии   в
капиталистическом  аду.  Советская  власть  не  может  допустить  свободного
существования этого  молодого  человека,  ибо он, --  хочет  он этого или не
хочет, -- есть живой антисоветский пропагандист.
     Как  видите:  никакого  Гегеля  тут  не  нужно.  Как  видите:  все  это
совершенно просто. И для того, чтобы не призывать русскую молодежь на верную
гибель  нужно  только НЕ быть  ни  профессором,  ни  провокатором. Проф.  П.
Милюков  был   самым   образованным,   самым   авторитетным   представителем
либеральной русской общественности и самым глупым человеком в России вообще:
еще до революции  наш крупнейший журналист В. Дорошевич обозвал  его  "богом
бестактности".  Все,  что ни делая профессор Милюков,  он делал не  вовремя,
невпопад, как раз тогда,  когда  этого делать  было не  нужно.  Но он был не
один. Мой  университетский  ректору  профессор  Эрвин  Давидович  Гримм,  за
несколько   лет   до  моего  побега  из  СССР  "сменил  вехи"  и  поехал   в
эволюционировавшую  Россию. Он, слава Богу, погиб. Думаете ли вы, что пример
профессора Гримма  чему-то научил профессора  Милюкова? Ровным счетом ничему
-- точно так же, как социал-демократическая  революция в России и такая же в
Германии ни на йоту не изменили ученой  уверенности профессора Новгородцева:
социализм умирает. Профессора могут менять вехи и убеждения, партии и богов,
могут изменять Евангелию Христа и даже  "Капиталу" Карла Маркса, но одному в
мире они не могут  изменить: цитатам. И, оставаясь  цитатными  профессорами,
они ничего в  мире не  могут понять, если бы  и хотели. Они ничему  не могут
научиться, если бы  и  стремились  к  этому: профессора  Милюкова  ничему не
научил ни  пример "великой и  бескровной", ни судьба профессора  Гримма,  ни
кровь миллионов людей, пролитая бескровной революцией.
     Итак:  никакой  эволюции советской  власти  не  может быть, ибо  власть
опирается  на   миллионы   вооруженной  сволочи,  паразитирующей  на  данном
экономическом   строе.   Внутрипартийная   резня   неизбежна,   ибо   старая
фанатически-изуверская  сволочь  (в моей  книге  -- мадам  Шац), вытесняется
новой карьеристской  сволочью  (в моей  книге -- товарищ  Якименко).  Всякое
"возвращение на родину"  есть гибель, ибо власть не во имя  кровожадности, а
во имя собственного  самосохранения, не может допустить свободной циркуляции
людей, вещей и  идей буржуазного общества.  Все это совершенно просто и  для
понимания  всего этого достаточно НЕ быть профессором. Но дальше  начинаются
вещи более сложные.
     В моей  книге я  развивал, так сказать, последовательную  пораженческую
точку  зрения:  народ  жаждет  войны, чтобы  ее  ценой купить избавление  от
коммунизма.  Войну  я,  будучи  в  России, представлял  себе: а) как  всякий
средний русский человек, и б) как всякий средний русский человек, окончивший
университет.  С  первой точки зрения война являлась, так сказать, нормальным
состоянием страны и, в частности,  война  1914-17 годов  никакой ненависти к
немцам не оставила. Мало ли с кем мы не воевали? Если бы мы ненавидели наших
вчерашних противников, нам пришлось бы  ненавидеть  весь мир, кроме Америки:
мы воевали с татарами, турками, шведами, немцами, французами, англичанами, с
неграми и  индусами  в рядах  английской армии,  арабами и  неграми в  рядах
турецкой,  и даже с индейцами на  Аляске и в Калифорнии. Но с коммунизмом мы
встретились  в  первый  раз и  он  оказался  хуже  всего,  кроме  татарского
нашествия. А, может быть, хуже  даже и  татарского нашествия. Но татары были
Азией. Сейчас возможна война с Германией. Германия же есть культурная страна
--  страна Гегеля и  Канта, Бетховена и Вагнера, и даже Клаузевица с Мольтке
Старшим. Германия -- страна философов и мыслителей, родина истории философии
и  даже  "славяноведения",  цитадель социализма,  духовное  отечество  Карла
Маркса  и всей русской  профессуры. Именно Германия поможет нам справиться с
нашей собственной сволочью. Больше собственно некому.
     Из советского концентрационного лагеря Германия казалась еще лучше; вот
там, наконец, воздвигнут некий "барьер" против коммунизма. Потом в Финляндии
я  читал  всякие  цитаты   о   Третьем  Рейхе:  одни   восторженные,  другие
поносительные --  я  не  верил  никаким. Еще позже, после  взрыва  в  Софии,
Германия -- единственная страна, давшая мне право убежища и охрану от убийц.
Согласитесь  сами -- никаких поводов ни  для каких предубеждений  у  меня не
было.
     И  вот:  Берлин.  Беседы  с профессорами  и  инженерами,  издателями  и
цензорами, даже  с генералами  и гестапистами.  Гестапо очень интересовалось
моими  убеждениями,  генералы   весьма  поверхностно   интересовались  моими
впечатлениями, профессора не  интересовались вовсе ничем:  они  и  сами  все
знали.  В  течение приблизительно  двух  месяцев  я  установил с  предельной
степенью   точности:   и   "категорический  императив"   Канта,   и  "этика"
Виндельбанда, и  философия  права и философии истории  Гегеля -- что все это
цитаты и больше ничего. Звук пустой, по человеческому недосмотру попавший на
бумагу. И что даже  Клаузевиц с Мольтке  стоят не на много больше:  генералы
пороли стратегический вздор, совершенно очевидный даже и для меня, в военных
делах полного профана. Для меня вопрос был ясен: само собой  разумеется, что
в плоскости дислокации взводов, дивизий,  корпусов и армий я, по сравнению с
этими  генералами, равняюсь абсолютному  нулю.  Но ведь  не дислокация армий
будет  определять  победу  или   поражение.  Если  Германия  Третьего  Рейха
попытается  реализовать  философию  Гегеля-Моммзена-Ницше и  Розенберга,  то
каждый русский  мужик  сделает  то  же,  что  сделали  вы  и  я сам:  начнет
истреблять немцев из-за каждого куста. И тогда, на пространстве в  несколько
миллионов квадратных километров, покрытых и  кустами, и лесами, не удержится
никакая  армия в  мире:  французская армия 1812 года была -- с поправкой  на
эпоху -- никак не хуже германской армии 1938 года, а Наполеон никаких трудов
по стратегии  не  писал:  он  побеждал.  Он  победил  и  русскую  армию  и у
Смоленска,  и  у  Бородина.  И  он  продержался  шесть  месяцев.  И  от  его
шестисоттысячной армии ушло  живьем около восьми тысяч. Сколько  продержится
Гитлер?  Принимая  во  внимание  состояние  гражданской  войны  в  России --
хронической  гражданской войны в течение почти четверти века, -- бездарности
советского   правительственного   аппарата,   всеобщего  разорения   страны,
выжидательной стратегии  союзников, можно было рассчитывать года на  два, на
три.  Но  разгром  был неизбежен  абсолютно.  На все  полтораста  процентов.
Никакие Клаузевицы и "тигры" тут ничему бы не помогли.
     А.Ф. Керенский, если верить газетным  сообщениям, предсказывал: Сталина
Гитлер, во всяком случае, разобьет. Я  был уверен: Гитлер кончит свои дни на
виселице,  тут я  слегка  ошибся.  В  своей  последней  предвоенной  статье,
написанной   из  Германии,  я  свою  точку  зрения  сформулировал  на  смеси
эзоповского языка с нижегородским: "разумную цену освобождения от коммунизма
русский народ уплатит с благодарностью, за неразумную -- морду набьет".
     Германия смыла с меня последнее, что во мне осталось от какого бы то ни
было уважения ко всему, носящему гордую этикетку "гуманитарная наука", наука
о человеке  в  его общественной  жизни. Здесь, в  Германии -- родина научной
этики и  нравственные инстинкты  ботокудов. Здесь  родина  философии права и
практика силы,  творящей право. Здесь  родина  научной  психологии  и полное
непонимание ближнего своего.  Здесь  родина философии  истории и  абсолютное
непонимание  основных  движущих   сил  человечества.  Здесь  родина  научной
стратегии: единственная в  истории Германии  настоящая победа  -- победа над
вдвое слабейшей  Францией.  ЕСЛИ  в мире существует гуманитарная  наука,  то
победа  Германии  неизбежна. Если в  мире  существует  человеческая совесть,
человеческая свобода, и человеческая душа -- разгром Германии неизбежен. Или
-- или.  Entweder  -- oder. Но, если разгром  Германии неизбежен, то значит,
что вся  сумма гуманитарных  наук  есть  "богословская  схоластика и  больше
ничего".
        Зап. Германия



   Иван Солоневич.
   Диктатура импотентов. Социализм, его пророчества и их реализация

---------------------------------------------------------------
     OCR: Сергей Виницкий
---------------------------------------------------------------


        НЕОЖИДАННОСТЬ

     Еще  Ф.  Достоевский горько  жаловался на то,  что иностранцы никак  не
могут  понять Россию  и русский  народ.  Эти  жалобы  мне кажутся  несколько
наивными: что же  требовать от  иностранцев,  если ни  России,  ни  русского
народа не понимала  та  русская интеллигенция, которая, в частности, служила
единственным  источником  и  для  всей иностранной  информации?  Та  русская
интеллигенция,  которая,  по  ее же  собственному  традиционному  выражению,
"оторвалась от народа",  стала  "беспочвенной", оказалась по  другую сторону
"пропасти между народом и  интеллигенцией". Та интеллигенция, которая веками
"свергала  самодержавие царей"  для того,  чтобы оказаться лицом  к  лицу  с
"неожиданностью" товарища Сталина.
     Эта  книга не претендует  ни на какую "научность" --  после  научностей
гегелей и марксов термин научность принимает явно скандальный оттенок. Но на
некоторую долю здравого смысла эта книга все-таки претендует. С точки зрения
простого  здравого  смысла,  в  истории  НЕТ   и  НЕ   МОЖЕТ   БЫТЬ  никаких
случайностей:   здесь   все   развивается   по   закону  больших  чисел.   И
"неожиданность"  существует только для  людей,  которые не  ожидали,  ибо не
знали. Так, разгром на Востоке был для немцев неожиданностью  -- потому, что
военного  прошлого  России  они:  а)  не  знали   и  б)   не  хотели  знать.
Коммунистические партии и пятые колонны явились неожиданностью для людей, не
знавших политического прошлого России. Давайте исходить из той точки зрения,
что все  то, что  совершилось  и совершается в  Европе и  в России, не  есть
случайность и не должно было бы быть неожиданностью. Что все это закономерно
выросло из прошлого -- вся та жуть и все те безобразия, которые творятся и в
России, и в Европе.
     Сейчас  Россия  стала страной  самой  классической  революции  во  всей
истории человечества. Великая  французская революция  кажется только детской
игрой.  Угроза коммунизма нависла над всем миром -- от Берлина до  Явы  и от
Нанкина   до   Пенсильвании.  Война  между  коммунизмом  и  всем   остальным
человечеством  неизбежна  абсолютно.  Возможно,  что  эта  книга  не  успеет
появиться  на свет до  начала  этой войны. В  этой  войне человечество может
наделать  точно  таких  же  ошибок,  какие  наделали  Наполеон  и Гитлер,  и
очутиться лицом  к лицу с одинаково неприятными неожиданностями. Их лучше бы
избежать.  Ибо  при мировой  победе  коммунизма, хотя  бы  и русского,  всем
порядочным людям  мира,  хотя бы  и  русским,  не  останется  ничего,  кроме
самоубийства.  Непорядочные,  вероятно,  найдут выход: будут  целовать следы
копыт гениальнейшего  и получат  за это паек  первой  категории. Как  сейчас
получают в восточной зоне "сталинские пакеты", --  для немецкого патриотизма
это тоже, вероятно, явилось "неожиданностью".
     Для  того, чтобы хоть  кое-как  понять  русское настоящее,  нужно  хоть
кое-как знать русское прошлое. Мы, русская  интеллигенция, этого прошлого НЕ
ЗНАЛИ. Нас  учили профессора.  Профессора частью врали  сознательно,  частью
врали бессознательно.  Их общая цель  повторяла тенденцию петровских  реформ
начала XVIII  века: европеизацию России. При Петре  философской  базой  этой
европеизации служил Лейбниц, при Екатерине -- Вальтер, в начале XIX  века --
Гегель, в середине -- Шеллинг, в конце -- Маркс. Образы, как видите, не были
особенно  постоянными.  Политически  же  "европеизация" означала  революцию.
Русская  интеллигенция  вообще,   а  профессура  в  частности,  работала  на
революцию.  ЕСЛИ бы она хоть что-нибудь понимала и в России, и  в революции,
она  на революцию  работать  бы не  стала. Но  она  не понимала  ничего:  ее
сознание  было  наполнено цитатами немецкой философии. Как показала практика
истории, немецкая философия  тоже  не понимала ничего.  Так что  слепой  вел
глухого,  и  оба  попали  в  одну  и  ту  же   яму,  кое-как  декорированную
"сталинскими пакетами" в Берлине и Москве и  CARE-пакетами в Мюнхене. Сидя в
этой яме, обе профессуры продолжают заниматься все тем  же -- пережевыванием
цитат.
     Европейская   интеллигенция   больна   книжностью.   Я   не  проповедую
неграмотности. Книги нужны  человеческой душе,  но  нельзя  питаться  только
книгами. Человеческой крови  нужно железо, но из этого не следует,  что надо
питаться   гвоздями.  Мы  все   больны  книжными   представлениями  о  мире,
представлениями, созданными книжными  людьми.  В этом,  кажется, отдают себе
отчет в США:  м-р Трумэн посылает на Балканы и в прочие места не профессоров
и  не философов, а банкиров и  репортеров: те  хоть что-нибудь увидят. Самая
толковая  книга о России, какая  до сего  времени попадалась  мне  на глаза,
принадлежит м-ру  Буллиту. Самые верные прогнозы  будущего делали репортеры,
полицейские  и деловые люди.  В России, кроме того, делали еще  и  поэты, то
есть почти все, кроме профессоров и философов. Теперь это очевидно до полной
бесспорности. Но представления, созданные профессорами и философами, въелись
в нашу психику, как татуировка в  кожу или как рак в печень. И все, что идет
в  разрез  с  этими  представлениями,  вызывает  бессознательный  внутренний
протест.

        ПРОРОЧЕСТВА РЕАКЦИИ

     На путь последовательного, "научного" социализма Россия вступила первой
в  истории  мира.  Та русская интеллигенция, остатки и наследники которой  в
своем  большинстве  сейчас находятся в эмиграции, по  понятным  причинам  не
может сознаться в том, что эту социалистическую революцию подготовила именно
она. Что все, что сегодня практически проводит товарищ  Сталин, было заранее
спланировано  властителями  дум  русской интеллигенции:  и  единый вождь,  и
коллективизация деревни, и диктатура тайной полиции. Но когда мы переходим к
вопросу о русской интеллигенции и ее  вине в том, что ныне делается в России
и ИЗ России, мы снова вступаем в обычную для всех общественных наук путаницу
терминов.
     История русской общественной мысли делится на две очень неравные части.
В первой  части работали люди первого сорта. Их читали все, но  их не слушал
никто. Второю  частью безраздельно заведовали  литераторы второго  сорта. Их
читали мало, но им повиновались все.  Достоевский и  Толстой, Пушкин и Блок,
Тургенев  и  Лесков были,  конечно, людьми первого сорта. Но политически они
были  --  или  считались -- реакционерами.  Еще  в  большей  степени  это же
относится к представителям русской науки. "Периодическая система  элементов"
Д.  Менделеева  кое-что   говорила  и   уму,   и  сердцу  каждого   русского
интеллигента. Но политические  убеждения  Менделеева не интересовали никого:
они  были  "реакционерами".  Русское  интеллигентское общество было  целиком
захвачено  "Бесами",  но  никакие  предупреждения  автора  этих  "Бесов"  не
помогали  ничему.  Это  стадо так и  покончило  свою бездарную и  безмозглую
жизнь: бросилось в омут революции. Но "Бесы" пока что остались живы.
     Мы,  русские, вступили первыми на  истинно бесовский путь. Может  быть,
наш  конкретный,  наглядный,  вопиюще  очевидный пример  послужит  некоторым
предупреждением и тем "революционным интеллигентам", которые в  иных странах
одержимы  теми же бесами  и стоят  перед  тем же  омутом. Тогда, может быть,
гибель почти сотни миллионов людей России и  ее  соседей  не будет совсем уж
бесплодной.
     Почти сто лет тому назад Александр Герцен писал: "Социализм  разовьется
во  всех  своих  фазах до крайних  последствий,  до  нелепости.  Тогда снова
вырвется из титанической груди революционного меньшинства  крик страдания  и
снова  начнется смертная  борьба, в которой социализм займет место нынешнего
консерватизма  и будет побежден грядущей революцией" (Собр. соч. Женева.  Т.
5, с. 121).
     Около  полувека назад писал Ф. Достоевский: "Дай всем  этим современным
высшим  учителям полную  возможность разрушить старое  общество  и построить
новое,  то  выйдет такой  мрак,  такой  хаос, нечто до того  грубое, слепое,
бесчеловечное, что все  здание рухнет под проклятиями  человечества  прежде,
чем будет завершено... Раз  отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до
удивительных результатов". (Дневник писателя. "Гражданин", 1873, № 50).
     Почти  одновременно  с  Достоевским  лаконически,   но  с  изумительной
точностью Лев  Толстой нарисовал историческую  схему будущей  революции:  "К
власти придут болтуны-адвокаты и пропившиеся помещики, а после них -- Мараты
и Робеспьеры" ("Яснополянские записки", с. 81).
     На самом пороге  революции -- в 1912 году  предупреждал В.  Розанов: "В
революции нет и не будет никакой радости. Никогда это царственное чувство не
попадет  в  объятия этого лакея... В революции никогда не будет сегодня  ибо
всякое завтра ее обманет и перейдет в послезавтра" ("Опавшие листья").
     Почти за сто лет до революции начала  пророчествовать  и наша поэзия. И
кончила пророчествовать  на самом пороге 1917 года. Почти сто лет тому назад
М. Лермонтов писал:

        Настанет год, России черный год,
        Когда царей корона упадет...

     И на самом пороге этого падения А. Блок предупреждал

        Люди, вы ль не узнаете Божьей десницы:
        Сгибнет четверть вас от глада, мора и меча...

     Все это уже  свершилось:  "России  черный год" настал. К  власти пришли
болтуны-адвокаты (Керенский) и пропившиеся помещики (кн. Львов, председатель
первого  революционного правительства), а  за  ними Мараты  и  Робеспьеры --
Ленин  и  Сталин.  Социализм  "развивался  до  крайних  последствий".  Около
четверти населения страны  действительно  погибло --  от тифов,  гражданской
войны, голода, коллективизации, от меча террора. И нет никакого "сегодня" --
каждая завтрашняя  пятилетка  обманывает и переходит  в  послезавтрашнюю. Но
началась и  "смертная  борьба".  Революционное,  правда, не  меньшинство,  а
большинство, "титаническая грудь" которого надрывается от отвращения и рвоты
при  истинно бесчеловечных  свершениях тоталитарного  социализма, ведет  эту
"смертную борьбу"  уже  с 1917  года и уже заплатило в этой борьбе десятками
миллионов жизней. Но и это большинство пока что бредет  ощупью. Оно еще не в
состоянии  "отрешиться  от  старого  мира"  и  забыть те  заповеди  научного
социал