Погры  для  своихъ  рабочихъ.   Словомъ,
сангородокъ,  не  безъ   содействия  лирической  mademoiselle   Шацъ,   былъ
раскассированъ,  а я  переброшенъ  въ  столицу  "королевства  Свирьлага"  --
Лодейное Поле.
     Съ  техъ поръ, какъ Императоръ Петръ строилъ тамъ свои ладьи -- сиречь,
флотъ  -- этотъ городокъ мало выросъ: въ немъ была не больше 10.000 жителей,
и назвать его городомъ можно было лишь при сильномъ напряжении фантазии.
     На  окраине  этого  городка былъ расположенъ  лагерный  пунктъ съ 3.000
"невольныхъ" жителей.
     И вотъ туда-то начальникомъ санитарной части и былъ назначенъ я, и вотъ
оттуда-то  въ одинъ  день съ  братомъ я и бежалъ изъ  "счастливейшей  родины
самыхъ счастливыхъ людей во всемъ мире и его окрестностяхъ"...
     Въ  своей  медицинской  деятельности  много мне  пришлось видеть такихъ
оборотныхъ сторонъ лагерной жизни, которыя лучше бы никому не видеть... Если
удастся -- я разскажу объ этихъ сторонахъ... Здесь же моя тема -- это только
побегъ, historia drapandi -- тотъ самый "драпежъ", о которомъ сейчасъ снится
съ холоднымъ потомъ, а вспоминается съ гордостью и смехомъ... {493}

        ИСТОРИЧЕСКиЙ ДЕНЬ -- 28 иЮЛЯ 1934 ГОДА

     Третий разъ... Неужели судьба не улыбнется мне и на этотъ разъ?..
     И   я  обводилъ  "последнимъ   взглядомъ"  проволочные  заборы  лагеря,
вооруженную охрану, толпы голодныхъ,  измученныхъ  заключенныхъ, а въ голове
все трепетала и билась мысль:
     -- Неужели и этотъ побегъ не удастся?
     Хорошо запомнился мне этотъ день... Ночью меня будили "только" два раза
-- къ самоубийце и тяжело больному.  Рано  утромъ привели маленькаго воришку
-- почти  мальчика, летъ 14, который пытался бежать въ сторону  Ленинграда и
былъ пойманъ собаками ищейками: тело  и кожа висели  клочьями... Ну, что-жъ,
можетъ быть, завтра и меня приведутъ въ такомъ виде... Б-р-р-ръ...
     День проходилъ  какъ во сне. Къ побегу  все  было  готово, и нужно было
ждать вечера. Изъ самой ограды лагеря я долженъ былъ выйти налегке. Все свои
запасы для  длительнаго похода я хранилъ въ аптечке спортивнаго стадиона, въ
мешечкахъ и  пакетахъ  съ  надписями:  "Venena"  съ  черепомъ  и скрещенными
костями. А свои запасы  я собиралъ несколько месяцевъ,  урывая  отъ скуднаго
пайка, требуя для "медицинскаго анализа"  продукты изъ складовъ и столовыхъ.
И для  2-3 недель тяжелаго пути у  меня было килограмма 4 макаронъ, кило три
сахару, кусокъ сала и несколько сушеныхъ рыбъ... Какъ-нибудь дойду!..

        ПЕРВАЯ ЗАДАЧА

     Прежде всего  нужно  было  выйти  изъ  ограды  лагеря  такъ,  чтобы  не
возбудить подозрений.  Я, какъ докторъ, пользовался некоторыми возможностями
покидать  лагерь на несколько  часовъ, но для  успешности побега  нужно было
обезпечить себе  большую свободу действий.  Нужно было, чтобы меня не начали
искать въ этотъ вечеръ.
     Случай помогъ этому.
     -- Вамъ  телеграмма, докторъ, -- сказалъ, догнавъ меня, санитаръ, когда
я по досчатому мостку черезъ болото шелъ въ амбулаторию.
     Я безпокойно развернулъ листокъ. Телефонограмма за  несколько часовъ до
побега не можетъ не безпокоить...
     "Начальнику  Санитарной  Части, д-ру  Солоневичу. Предлагается  явиться
сегодня, къ 17 часамъ на стадионъ Динамо.
     Начальникъ Административнаго Отдела Скороскоковъ".
     На душе посветлело, ибо это вполне совпадало съ моими планами.
     Въ  4  часа  съ санитарной  сумкой,  спокойный  съ виду, но  съ  сильно
бьющимся сердцемъ, я торопливо направлялся къ пропускнымъ воротамъ лагеря.
     -- Вамъ  куда, докторъ? -- лениво спросилъ сидевший въ дежурной комнате
комендантъ. {494}
     Увидавъ его знакомое лицо,  я  облегченно вздохнулъ:  этотъ не  станетъ
придираться. Не разъ, когда ему нужно было вступать въ  дежурство, а изо рта
широкой струей  несло  виннымъ  перегаромъ,  я  выручалъ  его ароматическими
средствами  изъ  аптеки.  Этотъ  изъ  простой  благодарности  не  будетъ  ни
задерживать, ни  торопиться доносить, что такой-то заключенный не прибылъ во
время. А для меня и каждая задержка, и каждый лишний часъ -- вопросъ, можетъ
быть, жизни и смерти...
     --  Да, вотъ,  вызываютъ  въ Динамо,  а  потомъ  на  операцию. Вотъ  --
телефонограмма, --  ворчливо  ответилъ  я.  --  Тутъ целую  ночь не спалъ, и
теперь, верно, опять на всю ночь. Жизнь собачья...
     -- Ну, что-жъ, дело служебное, -- философски заметилъ комендантъ, сонно
покачивая головой. -- А на Динамо-то что сегодня?
     -- Да наши съ Петрозаводскомъ играютъ.
     -- Ишь ты! -- оживился чекистъ. -- Наше Динамо, что-ль?
     -- Да.
     -- Ну, ну... После разскажете, какъ тамъ и что. Наши-то, небось, должны
наклепать... Пропускъ-то вы взяли, докторъ?
     -- Не въ первый разъ. Взялъ, конечно.
     -- Ладно, проходите. А когда обратно?
     -- Да, верно, только утромъ. Я черезъ северныя ворота пройду -- тамъ къ
лазарету ближе. Больные ждутъ...
     -- Ладно, идите. -- И сонное лицо коменданта опустилось къ газете.
     Выйдя изъ ограды лагеря, я облегченно перевелъ духъ. Первая задача была
выполнена. Второй задачей было -- уйти въ лесъ, а третьей -- уйти изъ СССР.
     Ладно...
     "Безумство смелыхъ -- вотъ мудрость жизни"...
     Рискнемъ!

        МОЙ ПОСЛеДНиЙ СОВеТСКиЙ ФУТБОЛЬНЫЙ МАТЧЪ

     На  стадионе Динамо предматчевая  лихорадка. Команда Петрозаводска  уже
тренируется на поле.  Два  ряда  скамей,  окружающихъ небольшую  площадку съ
громкимъ названиемъ "стадионъ", уже полны зрителями.
     Изъ своего  маленькаго врачебнаго кабинета я слышу взволнованные голоса
местныхъ футболистовъ. Видимо, что-то не клеится, кого-то не хватаетъ.
     Приготовивъ  сумку скорой  помощи,  я уже собирался выйти на  площадку,
какъ неожиданно въ корридоре раздевалки я столкнулся  съ капитаномъ команды,
онъ же  начальникъ адмотдела  местнаго  ГПУ...  Толстое,  откормленное  лицо
чекиста встревожено.
     --  Докторъ, идите-ка  сюда.  Только  тихонько,  чтобы  петрозаводцы не
услыхали. Тутъ нашъ игрокъ одинъ  въ дымину  пьянъ. Нельзя-ли  что  сделать,
чтобы онъ, стервецъ, очухался?
     На скамейке въ  раздевалке  игроковъ,  действительно,  лежалъ  и что-то
мычалъ человекъ въ форме войскъ ОГПУ. Когда я наклонился надъ нимъ и тронулъ
его  за плечо,  всклокоченная голова {495} пьянаго качнулась, повела мутными
глазами и снова тяжело легла на лавку.
     --  Нетъ, товарищъ  Скороскоковъ.  Ничего  тутъ не  выйдетъ.  Чтобы онъ
очухался,  кое-что, конечно,  можно  устроить.  Но играть онъ все  равно  не
сможетъ.  Это --  категорически.  Лучше  ужъ и  не  трогать.  А  то онъ  еще
скандаловъ наделаетъ.
     -- Вотъ  сукинъ сынъ! И этакъ  подвести всю  команду! Посажу я  его  на
недельку подъ арестъ. Будетъ знать!.. Чортъ побери... Лучший бекъ!..
     Черезъ несколько минутъ  изъ раздевалки  опять  съ озабоченнымъ  лицомъ
вышелъ Скороскоковъ и съ таинственнымъ видомъ поманилъ меня въ кабинетъ.
     -- Слушайте,  докторъ,  -- взволнованно сказалъ  онъ  тихимъ  голосомъ,
когда мы остались одни. -- Вотъ  какая  штукенция. Ребята предлагаютъ, чтобы
вы сегодня за насъ сыграли.
     -- Я? За Динамо?
     -- Ну, да. Игрокъ вы, кажись, подходящий. Есть ребята, которые васъ еще
по  Питеру и  по Москве помнятъ, вы тогда въ  сборной  флота играли... Такъ,
какъ -- сыграете? А?
     -- Да я ведь заключенный.
     -- Ни хрена! Ребята наши не  выдадутъ. А петрозаводцы не знаютъ. Видъ у
васъ  знатный...  Выручайте,   докторъ.  Не  будьте   сволочью...  Какъ  это
говорится: "чемъ  чортъ  не  шутитъ, когда Богъ спитъ"... А  для  насъ  безъ
хорошаго бека -- зарезъ.
     Волна задора взмыла  въ моей  душе. Чортъ побери! Действительно,  "если
погибать, такъ ужъ погибать съ  музыкой"... Сыграть  разве въ самомъ деле въ
последний  разочекъ  передъ побегомъ, передъ ставкой на смерть или победу?..
Эхъ, куда ни шло!..
     -- Ладно, давайте форму...
     -- Вотъ это дело, -- одобрительно хлопнулъ меня  по плечу капитанъ.  --
Компанейский  вы парень,  товарищъ  Солоневичъ.  Сразу  видать  --  свой  въ
доску...
     Каково  было ему  узнать  на  следующий  день, что  этотъ "свой парень"
удралъ изъ лагеря сразу же после футбольнаго матча. Иная гримаса мелькнула у
него на лице, когда онъ, вероятно, отдавалъ приказание:
     "Поймать  обязательно. Въ  случае  сопротивления  --  пристрелить, какъ
собаку...

        МАТЧЪ

        "Футболъ -- это такая игра, где 22 большихъ, большихъ
        дурака гоняютъ маленький, маленький мячикъ... и все
        довольны"... (Шутка).

     Я  не  берусь  описывать  ощущения  футболиста  въ горячемъ  серьезномъ
матче...  Радостная  автоматичность привычныхъ движений, стремительный темпъ
сменящихся  впечатлений, крайняя психическая  сосредоточенность,  напряжение
всехъ мышцъ и нервовъ, биенье жизни и силы въ каждой клеточке здороваго тела
-- все  {496} это создаетъ такой пестрый клубокъ яркихъ переживаний, что еще
не родился тотъ поэтъ или писатель, который справился бы съ такой темой...
     Да  и никто изъ  "артистовъ пера",  кроме,  кажется,  Конанъ-Дойля,  не
"возвышался"  до  искусства  хорошо  играть  въ футболъ.  А  это  искусство,
батеньки мои, хотя  и  менее  уважаемое, чемъ  искусство писать  романы,  но
никакъ  не  менее  трудное...  Не верите?  Ну,  такъ  попробуйте...  Тяжелая
задача... Не зря  ведь говоритъ народная мудрость:  "У  отца  было три сына:
двое  умныхъ, а третий футболистъ".  А если разговоръ дошелъ  ужъ  до такихъ
интимныхъ нотокъ, такъ ужъ позвольте  мне признаться, что у моего отца  какъ
разъ  было  три  сына и  -- о,  несчастный! --  все  трое  футболисты.  А я,
мимоходомъ будь сказано, третий-то и есть...
     Ну, словомъ,  минутъ  за  пять  до конца матча  счетъ  былъ 2:2.  Толпа
зрителей гудела  въ волнении. Взрывы нервнаго  смеха и  апплодисментовъ то и
дело  прокатывались   по  стадиону,  и  все  растущее   напряжение  игроковъ
проявлялось въ бешенномъ темпе игры и въ резкости.
     Вотъ,  недалеко  отъ  воротъ  противника  нашъ  центръ-форвардъ  удачно
послалъ  мячъ  "на  вырывъ"  -- и  худощавая  фигура  инсайда  метнулась  къ
воротамъ... Прорывъ... Не только зрители, но и все  мы, стоящие  сзади линии
нападения, замираемъ. Дойдетъ ли до воротъ нашъ  игрокъ?.. Но наперерезъ ему
уже бросаются два защитника. Свалка, "коробочка" -- и нашъ игрокъ  лежитъ на
земле,  грубо  сбитый  съ ногъ.  Свистокъ... Секунда громаднаго  напряжения.
Судья медленно делаетъ шагъ  къ воротамъ, и мгновенно все  понимаютъ причину
свистка:
     Penalty kick!
     Волна  шума  проносится  по  толпе.  А  наши  нервы,  нервы   игроковъ,
напрягаются еще  сильней...  Какъ-то  сложится  штрафной  ударъ?  Пропустить
удачный моментъ въ горячке игры -- не такъ ужъ обидно. Но промазать  penalty
kick,  да  еще на  последнихъ минутахъ матча  --  дьявольски  обидно... Кому
поручать ответственную задачу -- бить этотъ штрафной ударъ?
     У мяча кучкой собрались наши игроки. Я отхожу къ своимъ  воротамъ. Нашъ
голкиперъ, на совести котораго сегодня одинъ легкий мячъ, не отрываетъ глазъ
отъ того места, где уже установленный судьей мячъ ждетъ "рокового" удара.
     -- Мать моя родная! Неужто смажутъ?
     -- Ни черта, -- успокаиваю я. -- Пробьемъ, какъ въ бубенъ..
     -- Ну, а кто бьетъ-то?..
     Въ этотъ моментъ черезъ все поле проносится крикъ нашего капитана:
     -- Эй, товарищъ Солоневичъ. Кати сюда!
     "Что за притча. Зачемъ я имъ нуженъ? Неужели мне поручать бить?.. Бегу.
Взволнованныя лица окружаютъ меня. Скороскоковъ вполголоса говоритъ:
     -- А, ну ка, докторъ, ударь-ка  ты. Наши ребята такъ нервничаютъ, что я
прямо боюсь...  А вы у насъ дядя хладнокровный. {497} Людей резать привыкли,
такъ тутъ вамъ пустякъ... Двиньте-ка...
     Господи!.. И  бываютъ же  такия  положения!.. Черезъ несколько часовъ я
буду въ  бегахъ, а  теперь я  решаю  судьбу матча между  чекистами,  которые
завтра будутъ ловить меня, а потомъ,  можетъ быть, и разстреливать... Чудеса
жизни...
     Не  торопясь,  методически, я  устанавливаю мячъ и  медленно отхожу для
разбега. Кажется, что  во всемъ  мире  остаются только двое:  я и  вражеский
голкиперъ, согнувшийся и замерший въ воротахъ.
     По старому опыту я  знаю, что въ такия минуты игра на нервахъ -- первое
дело. Поэтому я уверенно  и насмешливо  улыбаюсь  ему въ лицо  и, не  спеша,
засучиваю  рукава  футбольной  майки. Я знаю, что каждая секунда, выигранная
мною до удара, ложится тяжкимъ бременемъ на психику голкипера. Не хотелъ  бы
я теперь быть на его месте...
     Все  замерло.  На поле  и среди зрителей есть только  одна  двигающаяся
фигура -- это я.  Но я двигаюсь неторопливо и уверенно.  Мячъ стоитъ хорошо.
Бутца плотно облегаетъ ногу. Въ нервахъ -- приподнятая уверенность...
     Вотъ,  наконецъ,  и свистокъ. Бедный голкиперъ! Если все  въ  лихорадке
ожидания, то каково-то ему?..
     Несколько секундъ я напряженно  всматриваюсь въ его глаза, определяю въ
какой уголъ воротъ бить и плавно делаю первые шаги разбега. Потомъ мои глаза
опускаются  на  мячъ и  --  странное  дело  --  продолжаютъ  видеть  ворота.
Последний стремительный рывокъ,  ступня ноги пристаетъ къ мячу и въ сознании
наступаетъ перерывъ въ несколько сотыхъ секунды. Я не  вижу полета мяча и не
вижу  рывка  голкипера.  Эти кадры  словно  вырезываются изъ  фильма.  Но въ
следующихъ кадрахъ  я уже вижу, какъ  трепыхается сетка  надъ  прыгающимъ въ
глубине воротъ мячемъ и слышу какой-то общий вздохъ игроковъ и зрителей...
     Свистокъ, и ощущение небытия прекращается... Голъ!..
     Гулъ апплодисментовъ сопровождаетъ насъ, отбегающихъ на свои места. Еще
несколько секундъ игры и конецъ...3:2...

        ЗАДАЧА № 2

     Затихло футбольное поле. Шумящимъ потокомъ вылились за  ворота зрители.
Оделись и ушли взволнованные матчемъ игроки...
     Я задержался  въ кабинете, собралъ въ сумку свои запасы и черезъ заднюю
калитку вышелъ со стадиона.
     Чтобы уйти  въ  карельские  леса,  мне  нужно  было  перебраться черезъ
большую  полноводную реку  Свирь. А  весь городъ,  река, паромъ на  ней, все
переправы  -- были  окружены плотной  цепью сторожевыхъ постовъ... Мало кому
изъ беглецовъ удавалось прорваться даже черезъ  эту  первую цепь охраны... И
для переправы черезъ реку я прибегъ къ целой инсценировке.
     Въ своемъ беломъ медицинскомъ халате, съ украшенными  красными крестами
сумками, я торопливо  сбежалъ  къ берегу, изображая страшную  спешку. У воды
несколько бабъ стирали {498} белье, рыбаки чинили сети, а двое ребятишекъ съ
лодочки удили рыбу. Регулярно обходящаго берегъ  красноармейскаго патруля не
было видно.
     --  Товарищи,  --  возбужденно  сказалъ  я  рыбакамъ.  --  Дайте  лодку
поскорее! Тамъ, на  другомъ  берегу, человекъ  умираетъ.  Лошадь  ему  грудь
копытомъ пробила... Каждая минута дорога...
     -- Ахъ, ты, Господи, несчастье-то какое!.. Что-жъ его сюда не привезли?
     -- Да  трогаться съ  места  нельзя. На  дороге  помереть  можетъ. Шутка
сказать: грудная клетка вся сломана. Нужно на месте операцию делать.  Вотъ у
меня съ  собой и все инструменты  и  перевязки...  Можетъ, Богъ  дастъ,  еще
успею...
     -- Да, да... Верно... Эй, ребята,  -- зычно закричалъ старше рыбакъ. --
Греби сюда. Вотъ доктора отвезите на ту сторону. Да что-бъ живо...
     Малыши посадили  меня  въ  свою лодочку и подъ  соболезнующия замечания
поверившихъ моему разсказу рыбаковъ я отъехалъ отъ берега.
     Вечерело.  Солнце  уже  опускалось  къ  горизонту,  и его  косые  лучи,
отражаясь отъ зеркальной поверхности реки,  озаряли все золотымъ сияниемъ...
Где-то тамъ, на западе,  лежалъ  свободный  миръ, къ которому  я такъ  жадно
стремился. И я вспомнилъ слова поэта:

        "Тамъ, за далью непогоды,
        Есть блаженная страна;
        Не темнеютъ неба своды,
        Не проходитъ тишина...

        Но туда выносятъ волны
        Только бодраго душой.
        Смело, братья, ветромъ полный,
        Прямъ и крепокъ парусъ мой"...

     Вотъ,  наконецъ,  и  северный  берегъ.  Толчекъ  --  и  лодка стала.  Я
наградилъ ребятъ  и  направился къ  отдаленнымъ  домикамъ  этого  пустыннаго
берега,  где  находился воображаемый  пациентъ...  Зная,  что за мной могутъ
следить съ другого берега, я шелъ медленно и не скрываясь. Зайдя за холмикъ,
я  пригнулся  и  скользнулъ  въ кусты. Тамъ, выбравъ  укромное  местечко,  я
прилегъ и сталъ ждать наступления темноты.
     Итакъ,  две  задачи уже  выполнены  успешно:  я  выбрался изъ  лагеря и
переправился черезъ реку. Какъ будто немедленной погони не должно быть. А къ
утра я буду уже въ  глубине  карельскихъ лесовъ  и  болотъ...  Ищи иголку въ
стоге сена!
     На  мне плащъ,  сапоги, рюкзакъ.  Есть немного  продуктовъ  и котелокъ.
Компаса, правда, нетъ, но есть компасная  стрелка, зашитая въ рукаве.  Карты
тоже  нетъ,  но какъ-то на аудиенции у начальника  лагеря я присмотрелся  къ
висевшей  на стене  карте -- идти  сперва 100 километровъ прямо  на  северъ,
потомъ  еще 100 на северо-западъ и  потомъ свернуть прямо  на западъ,  пока,
если {499} Богъ дастъ, не удастся перейти границы между волей и тюрьмой...
     Темнело все  сильнее.  Где-то  вдали гудели  паровозы,  смутно слышался
городской шумъ и лай собакъ. На моемъ берегу было тихо.
     Я перевелъ  свое снаряжение на походный ладъ, снялъ медицинский халатъ,
досталъ свою драгоценную компасную стрелку, надевъ ее  на  булавку, наметилъ
направление на N и проверилъ свою боевую готовность.
     Теперь,  если  не будетъ роковыхъ  случайностей,  успехъ  моего  похода
зависитъ отъ моей  воли, силъ и опытности. Мосты къ отступлению уже сожжены.
Я  уже находился  въ "бегахъ". Сзади  меня уже  ждала  пуля, а впереди, если
повезетъ, -- свобода.
     Въ   торжественномъ  молчании  наступившей  ночи  я   снялъ   шапку   и
перекрестился.
     Съ Богомъ! Впередъ!

        СРЕДИ ЛеСОВЪ И БОЛОТЪ

     Теперь  возьмите,  другъ-читатель,  карту  "старушки-Европы".  Тамъ  къ
северо-востоку  отъ Ленинграда вы легко найдете большую область Карелию,  на
территории которой живетъ 150.000 "вольныхъ" людей и 350.000 заключенныхъ въ
лагери ГПУ... Если вы всмотритесь более пристально и карта  хороша, вы между
величайшими  въ  Европе  озерами  --  Ладожскимъ  и  Онежскимъ  --  заметите
тоненькую ниточку  реки  и  на ней маленький кружокъ, обозначающий городокъ.
Вотъ изъ этого-то  городка, Лодейное  Поле, на окраине  котораго расположенъ
одинъ изъ лагерей, я и бежалъ 28 июля 1934 года.
     Какимъ маленькимъ кажется это  разстояние на  карте! А въ жизни  -- это
настоящий "крестный путь"...
     Впереди передо  мной былъ трудный  походъ --  километровъ 250 по прямой
линии. А  какая  можетъ  быть "прямая  линия", когда на пути  лежатъ болота,
считающияся  непроходимыми, когда  впереди дикие,  заглохшие  леса, где сеть
озеръ переплелась  съ  реками, где каждый клочекъ  удобной  земли  заселенъ,
когда местное население обязано ловить меня, какъ  дикаго зверя,  когда  мне
нельзя  пользоваться  не только  дорогами, но и  лесными  тропинками  изъ-за
опасности  встречъ,  когда  у  меня нетъ  карты  и  свой  путь я знаю только
ориентировочно, когда посты чекистовъ со  сторожевыми собаками могутъ  ждать
меня за любымъ кустомъ...
     Легко говорить -- "прямой путь!"
     И все это одному, отрываясь отъ всего,  что дорого человеческому сердцу
-- отъ Родины, отъ родныхъ и любимыхъ.
     Тяжело было у меня на душе въ этотъ тихий июльский вечеръ...

        ВПЕРЕДЪ!

     Идти ночью съ  грузомъ по дикому  лесу... Кто изъ охотниковъ, военныхъ,
скаутовъ  не знаетъ  всехъ опасностей  такого {500} похода? Буреломъ  и ямы,
корни и суки,  стволы  упавшихъ деревьевъ и острые обломки скалъ  -- все это
угрозы не меньше,  чемъ пуля  сторожевого поста...  А  ведь более нелепаго и
обиднаго положения нельзя  было и придумать  -- сломать  или вывихнуть  себе
ногу въ несколькихъ шагахъ отъ места побега...
     При призрачномъ свете  луны  (полнолуние тоже было принято во  внимание