при назначении дня побега) я благополучно прошелъ несколько километровъ и съ
громадной  радостью вышелъ  на  обширное  болото.  Идти по  нему было  очень
трудно: ноги вязли до коленъ въ мокрой траве и мхе. Кочки не давали упора, и
не  разъ я  кувыркался лицомъ  въ  холодную  воду  болота.  Но скоро удалось
приноровиться, и въ мягкой тишине слышалось только чавканье мокраго мха подъ
моими ногами, каждый шагъ которыхъ удалялъ меня отъ ненавистной неволи.
     Пройдя  3-4 километра  по болоту,  я дошелъ до леса  и обернулся, чтобы
взглянуть  въ последний  разъ на  далекий уже городъ.  Чуть заметные огоньки
мелькали  за  темнымъ  лесомъ  на  высокомъ  берегу  Свири,  да  по-прежнему
паровозные гудки изредка своимъ мягкимъ, протяжнымъ звукомъ нарушали мрачную
тишину и леса, и болота.
     Невольное чувство печали и одиночества охватило меня.

        ГОРЬКиЯ МЫСЛИ

     Боже мой! Какъ могло случиться, что я очутился  въ дебряхъ  карельскихъ
лесовъ въ положении беглеца,  человека "вне закона", котораго каждый долженъ
преследовать и каждый можетъ убить?
     За что разбита  и  смята моя жизнь? И  неужели  нетъ идей  жизни,  какъ
только   по  тюрьмамъ,  этапамъ,   концлагерямъ,  ссылкамъ,   въ   побегахъ,
опасностяхъ,  подъ постояннымъ  гнетомъ, не зная  дома и  семьи, никогда  не
будучи увереннымъ въ куске хлеба и свободе на завтра?
     Неужели  не  дико то, что  только  изъ  любви  и преданности скаутскому
братству,  только  за то,  что я  старался  помочь  молодежи  въ ея горячемъ
стремлении служить  Родине по великимъ  законамъ  скаутизма,  --  моя  жизнь
можетъ быть такъ исковеркана?
     И неужели не  было  иного пути,  какъ только,  рискуя  жизнью, уйти изъ
родной страны, ставшей мне не матерью, а мачехой?
     Такъ, можетъ  быть,  смириться?  Признать  несуществующую  вину,  стать
социалистическимъ рабомъ, надъ которымъ можно делать любые опыты фанатикамъ?
     Нетъ! Ужъ лучше  погибнуть въ лесахъ, чемъ задыхаться и  гнить душой въ
стране рабства. И  пока я еще не сломанъ, пока есть  еще  силы  и воля, надо
бежать  въ  другой  миръ, где человекъ можетъ жить свободно  и  спокойно, не
испытывая гнета и насилия.
     Вопросъ поставленъ  правильно.  Смерть или  свобода? Третьяго  пути  не
дано... Ну, что-жъ!
     Я сжалъ зубы, тряхнулъ головой и вошелъ во мракъ лесной чащи. {501}

        ПЕРВАЯ ОПАСНОСТЬ

     Северная летняя ночь  коротка. Уже  часа черезъ  два стало светать, и я
шелъ все  увереннее и быстрее, торопясь какъ можно дальше уйти отъ проволоки
концентрационнаго лагеря.
     На пути къ  северу лежали  болота, леса  и кустарники. Идти  пока  было
легко.  Ноги,  какъ говорятъ,  сами собой двигались,  какъ у вырвавшагося на
свободу дикаго зверя. И я все ускорялъ шагъ, забывъ объ отдыхе и пище.
     Но вотъ почва стала повышаться, и въ середине дня  я услышалъ невдалеке
удары  топора.  Вслушавшись,  я  заметилъ,  что  удары  раздаются  и  сбоку.
Очевидно,  я попалъ  на участокъ лесозаготовокъ, где работаютъ  заключенные,
подъ соответствующей  охраной.  Отступать назадъ было опасно, сзади все-таки
могла быть погоня съ собаками изъ города. Нужно было прорываться впередъ.
     Я  поднялъ  капюшонъ моего  плаща,  прикрепилъ  впереди  для  камуфляжа
большую  еловую ветку, которая закрывала лицо,  и медленно двинулся впередъ,
сожалея, что у меня теперь нетъ морского бинокля  и проверенной дальнобойной
малокалиберной винтовки, отобранной  въ прошломъ  году  при аресте.  Съ ними
было бы много спокойней.
     Думалъ  ли я, что навыки  веселыхъ скаутскихъ лесныхъ игръ окажутся для
меня спасительными въ этомъ опасномъ походе?
     И я медленно крался впередъ, пригибаясь къ земле, скользя отъ дерева къ
дереву и притаиваясь у кустовъ.
     Вотъ  что-то мелькнуло  впереди.  Я  замираю за  кустомъ.  Говоръ, шумъ
шаговъ... Темныя человеческия  фигуры  показались  и скрылись за  деревьями.
Опять ползкомъ  впередъ... Неуклюжий  плащъ, тяжелая сумка, еловая  ветка --
мешаютъ и давятъ. Горячее солнце печетъ и сияетъ, потъ  заливаетъ глаза, рой
комаровъ гудитъ у лица, руки исцарапаны при ползании, но напряжение  таково,
что все это не замечается.
     Все дальше  и дальше,  зигзагами обходя опасныя места, где рубили лесъ,
выжидая и прячась, бегомъ и ползкомъ, почти теряя надежду и опять ободряясь,
я счастливо прорвался черезъ опасную зону и опять вышелъ къ болоту.
     Первое лесное препятствие  было обойдено.  Правда, мои следы  могла еще
почуять сторожевая собака и догнать меня, но, на мое счастье, къ вечеру небо
покрылось тучами  и  началъ  накрапывать дождикъ  -- другъ всякой пугливой и
преследуемой лесной твари. Дождь уничтожилъ  запахъ  моего следа, и теперь я
уже не боялся погони изъ города или лесозаготовительнаго пункта.
     Этотъ  дождикъ  порвалъ последнюю нитку  моей связи со  старымъ миромъ.
Теперь  я  былъ   заброшенъ  совсемъ  одинъ  въ  дебри  тайги   и  болотъ  и
предоставленъ только своимъ силамъ и своему счастью...
     "Теоретически"  плохо  было  мне спать  въ  эту  ночь:  дождевыя  капли
монотонно барабанили  по  моему  плащу, пробираясь сквозь ветки  ели,  снизу
просачивалась влага  почвы, въ  бокъ  {502} кололи всякие сучки  и  шишки --
костра  я,  конечно,  не решался  разводить.  Но вопреки всему этому спалъ я
превосходно. Первый сонъ на свободе -- это ли не лучшее условие для крепкаго
сна?
     Часа  черезъ  3-4  стало  разсветать  и,  несмотря  на дождь,  я  бодро
выступилъ  въ  походъ. Тяжелый,  набухший  плащъ, оттягивающая плечи  сумка,
мокрая одежда,  насосавшиеся влаги сапоги -- все это отнюдь не делало уютной
моей прогулки, но, несмотря на все  это,  километры  откладывались за спиной
вполне успешно.

        НА ВОЛОСОКЪ ОТЪ ОБИДНОЙ ГИБЕЛИ.

     Днемъ впереди меня развернулось широкое  --  въ полкилометра и длинное,
безъ  конца,  болото. Дождь  прекратился,  проглянуло  солнышко,  и  высокая
зеленая трава болота заискрилась въ лучахъ  солнца миллионами  разноцветныхъ
капель. Отъ солнечной теплоты дали стали закрываться белой дымкой испарений,
и я смело, не боясь быть увиденнымъ, сталъ пересекать это болото.
     Ноги увязали чуть ли не по колено. При ихъ вытаскивании болото фыркало,
чавкало  и свистело, словно смеялось  надъ моими  усилиями. Идти  было очень
трудно.  Потъ градомъ катился съ лица и заливалъ очки. Платье все давно было
мокро, и мускулы ногъ начинали тупо ныть отъ усталости.
     Скоро появились кочки -- идти стало легче. Кочки пружинили подъ ногами,
но все-таки давали какую-то опору. Скоро  глаза научились  по цвету узнавать
наиболее прочныя кочки и, только изредка спотыкаясь, я успешно шелъ впередъ.
     Уже более  половины  болота  было пройдено, когда почва  приняла другой
характеръ.  Заблестели  небольшия  водныя пространства,  окруженныя  желтыми
болотными  цветами, и  зеленый коверъ подъ  моими  ногами  сталъ колебаться.
Болото превращалось въ  трясину.  Стараясь нащупать палкой  наиболее твердыя
места  съ более темнымъ цветомъ  травы, я  пытался  продолжать  продвигаться
впередъ, какъ  вдругъ моя левая нога, прорвавъ  верхнюю  растительную пленку
болота, сразу ушла въ трясину выше  колена. Я пошатнулся и -- о, ужасъ! -- и
другая нога стала уходить въ глубину  болота... Подъ обеими ногами перестала
ощущаться сколько-нибудь твердая почва.  Оне были схвачены словно  какимъ-то
невидимымъ  мягкимъ  капканомъ, и  непонятная  зловещая  сила потянула  меня
вглубь медленно и неумолимо...
     Я сразу понялъ трагичность  своего положения.  Конечно, звать на помощь
въ  этомъ  безлюдномъ  болоте  было безполезно.  Да  и  помощь все  равно не
успела-бы: болото ведь не ждетъ, а торжествующе засасываетъ свою жертву...
     Боже мой!  Но  неужели гибнуть  такъ безславно, такъ  тоскливо? Неужели
сияющее  солнце и искрящиеся зеленые луга  будутъ равнодушно смотреть на то,
какъ коричневая жижа болота поднимется  до груди, до лица,  зальетъ глаза...
Б-рррръ... Почему-то не такъ страшно, какъ безмерно обидно стало при мысли о
такой смерти... {503}
     Эти  мысли мелькнули въ  голове съ быстротой  электрической  искры.  Не
успела моя правая  нога уйти  въ болото  до средины бедра,  какъ  я рванулся
впередъ, распласталъ руки и  легъ всемъ туловищемъ на поверхность  болота...
Струйки холодной зеленой воды потекли за ухо, за воротникъ, въ рукава.
     Спинная  сумка  была  приторочена  со  всей  скаутской  опытностью,  и,
отстегнувъ только одинъ крючокъ, я черезъ голову сбросилъ впередъ эту лишнюю
тяжесть.
     Распределивъ  весъ тела  на  большую  поверхность,  я  этимъ  облегчилъ
давление  своей  тяжести на  ноги  и  черезъ  полъ  минуты  съ  облегчениемъ
почувствовалъ, что дальнейшее  засасывание прекратилось. Упоръ  всего тела и
рукъ на травянистую  поверхность болота преодолелъ силу  засасывания, но отъ
этой неустойчивой  стабильности до  спасения  было  еще  далеко. Удержитъ ли
коверъ изъ корней растений давление моего туловища, когда я буду вытаскивать
ноги, или оборвется вместе съ последними надеждами на спасение?..
     Зная, что чемъ  отчаянней будутъ рывки и движения  -- темъ ближе будетъ
гибель,  я  медленно  и  постепенно, анализируя  каждый трепетъ  и колебание
спасительной  корочки,  отделявшей  меня  отъ жадной  болотной  массы, сталъ
выручать ноги изъ капкана. Сантиметръ за сантиметромъ, осторожно и плавно  я
вытаскивалъ свои ноги  изъ трясины, и минутъ черезъ десять, показавшихся мне
целымъ  столетиемъ,  я могъ,  наконецъ,  распластать  ихъ,  какъ  и руки, въ
стороны.  Изъ окна,  проделаннаго  моими  ногами  въ зеленомъ  ковре болота,
широкой струей  съ  противнымъ фырканьемъ и пузырьками выливалась на зеленую
траву коричневая жижа трясины, словно стараясь  не  выпустить меня изъ своей
власти.
     Отплюнувшись отъ этой жижицы, залившей мне  лицо, я поползъ обратно, не
решаясь сразу встать на ноги. Бросивъ впередъ палку и зацепивъ зубами сумку,
мне удалось удачно проползти метровъ 20 къ первымъ кочкамъ  и, нащупавъ тамъ
самую  прочную,  встать.  Инстинктивное стремление уйти  подальше  отъ этого
"гиблаго  места" не  позволило  мне даже передохнуть,  и  по  своимъ старымъ
следамъ  я быстро пошелъ обратно,  съ замираниемъ сердца ощущая подъ  ногами
каждое колебание почвы... На второе спасение уже не хватило бы силъ...
     Все ближе и ближе зеленая полоса леса. Ноги  заплетаются отъ усталости,
сердце бьется въ  груди,  какъ молотъ, потъ  течетъ, смешиваясь  съ зелеными
струйками болотной воды, мозгъ еще не можетъ осознать всей глубины пережитой
опасности, и только инстинктъ жизни поетъ торжествующую песню бытия...
     Вотъ, наконецъ, и край леса. Еще несколько десятковъ шаговъ, и я валюсь
въ полуобмороке къ стволу сосны, на желтый  слой  хвои, на настоящую твердую
землю...

        ВЪ ТУПИКе

     Къ концу дня утомительной разведки я пришелъ къ печальному выводу: путь
на северъ  былъ прегражденъ длинными полосами {504}  непроходимыхъ болотъ...
Только теперь я понялъ, почему охрана лагеря не боялась побеговъ  на северъ:
болота ловили беглецовъ не хуже, чемъ солдаты...
     Боясь заблудиться  и  потерять  много времени на отыскивание  обходныхъ
путей, на следующий  день  я еще  разъ  пытался форсировать  переходъ черезъ
трясину и едва унесъ ноги, оставивъ въ даръ болотнымъ чертямъ длинную жердь,
спасшую меня при очередномъ погружении.
     Выбора не  было. Мне приходилось двигаться на западъ,  рискуя  выйти къ
городу Олонцу  или къ  советскому  берегу Ладожскаго  озера.  И более  двухъ
сутокъ я  лавировалъ  въ  лабиринте  болотъ,  пользуясь  всякой возможностью
продвинуться на  северъ, но  уже не решаясь  пересекать широкия предательски
пространства топей.
     Во время этихъ моихъ странствований какъ-то днемъ ветеръ донесъ до меня
какие-то  тарахтящие  звуки.  Странное  дело! Эти звуки  напоминали  грохотъ
колесъ  по  мостовой.  Но  откуда  здесь  взяться  мостовой?  Что   это   --
галлюцинация...  Осторожно пройдя  впередъ,  я  съ  удивлениемъ  и  радостью
увиделъ, что поперекъ болотистаго района на  северъ ведетъ деревянная дорога
изъ  круглыхъ  короткихъ бревенъ,  уложенныхъ  въ виде своеобразной  насыпи,
возвышавшейся  на метръ надъ  поверхностью болота. Такъ  вотъ  откуда  звуки
колесъ по мостовой!
     Въ моемъ положении  всякие признаки человеческой жизни были не слишкомъ
приятны, но эта дорога -- была спасительницей для беглеца, застрявшаго среди
непроходимыхъ топей.
     Остатокъ дня я провелъ  въ глухомъ уголке леса, наслаждаясь отдыхомъ  и
покоемъ, и поздно ночью вышелъ на дорогу.

        НОЧЬЮ

     Рискъ былъ великъ.  Любая встреча  на  этой узкой  дороге среди  болотъ
могла бы окончиться моей поимкой и гибелью.  Трудно было  представить, чтобы
такая дорога не охранялась. Разумеется,  встречи съ крестьянами я не боялся,
но кто изъ крестьянъ ночью ходитъ по такимъ дорогамъ?...
     Но другого  выхода  не  было, и  съ  напряженными  нервами я вышелъ изъ
темнаго леса на бревенчатую дорогу.
     Туманная,  лунная ночь,  белыя  полосы  болотныхъ  испарений,  угрюмый,
молчаливый лесъ сзади,  серо-зеленыя  пространства  холоднаго болота, мокрая
отъ  росы и поблескивающая въ лунномъ  свете дорога -- вся  опасность  этого
похода со  странной  яркостью  напомнила  мне  историю "Собаки  Баскервилей"
Конанъ-Дойля и полныя жуткаго смысла слова:
     -- "Если вамъ  дорога  жизнь  и разсудокъ, не  ходите одинъ на пустошь,
когда наступаетъ мракъ и властвуютъ злыя силы"...
     Идя  съ  напряженнымъ  до последней степени зрениемъ и слухомъ по  этой
узкой дороге, протянутой среди пустынныхъ топей и лесовъ, окруженный, словно
привидениями, волнами тумана  и почти  беззвучныхъ  шороховъ этого "великаго
молчания", я  {505}  невольно вздрагивалъ, и мне все чудилось, что вотъ-вотъ
-- сзади раздастся вдругъ топотъ страшныхъ лапъ и огненная пасть дьявольской
собаки вынырнетъ изъ призрачнаго мрака... И страшно было оглянуться...
     И вдругъ...  Чу... Где-то сзади, еще  далеко, далеко, раздался  смутный
шумъ. Неужели это галлюцинация? Я  наклонился къ дороге, прильнулъ  ухомъ къ
бревнамъ и ясно услышалъ шумъ едущей телеги... Опасность!..
     Ужъ, конечно, не мирные  крестьяне ночью ездятъ  по такимъ пустыннымъ и
гиблымъ местамъ!..
     Нужно было добраться до леса  впереди -- въ полукилометре, и я бросился
впередъ, стремясь спрятаться въ лесу до того, какъ меня заметятъ съ телеги.
     Задыхаясь и скользя по мокрымъ бревнамъ, я добежалъ  со своимъ тяжелымъ
грузомъ  до опушки леса, соскочилъ  съ  дороги  и,  раза два провалившись въ
какия-то ямы, наполненныя водой, залегъ въ кусты.
     Скоро телега, дребезжа,  пронеслась мимо,  и въ тумане  надъ  силуэтами
несколькихъ людей при свете луны блеснули штыки винтовокъ...
     Остатокъ моего пути прошелъ благополучно, и только при проблескахъ утра
я съ  сожалениемъ свернулъ въ  лесъ,  радуясь  что пройденные 20 километровъ
помогли мне преодолеть самую тяжелую часть пути.
     Забравшись въ глушь леса, я разостлалъ плащъ и, не успевъ отъ усталости
даже поесть, мгновенно уснулъ.
     Проснулся я  отъ  странныхъ звуковъ и, открывъ  глаза,  увиделъ славную
рыжую  белочку, прыгавшую  въ  2-3 метрахъ надъ  моей  головой.  Ея забавная
острая  мордочка,  ловкия  движения,  блестящие  глазки,  пушистый хвостикъ,
комичная смесь страшнаго любопытства и боязливости заставили меня неожиданно
для  себя  самого  весело  разсмеяться.  Испуганная  белочка  съ  тревожными
чоканьемъ мгновенно  взвилась кверху и  тамъ, въ безопасной, по  ея  мнению,
вышине, перепрыгивала съ ветки на ветку, поблескивая на солнышке своей рыжей
шерстью, ворча и наблюдая за незваннымъ гостемъ.
     Почему-то эта встреча съ белочкой  сильно ободрила меня и  смягчила мою
напряженность.  "Вотъ  живетъ  же  такая  животина  -- и  горюшка ей  мало",
подумалъ  я,  опять  засмеялся   и   почувствовалъ  себя  не   загнаннымъ  и
затравленнымъ, а  молодымъ,  полнымъ  жизни дикимъ  зверемъ,  наслаждающимся
чудеснымъ,  опаснымъ  спортомъ  въ   родномъ   лесу,  смеясь  надъ   погоней
охотниковъ.
     И съ новымъ приливомъ бодрости я  опять пошелъ впередъ... Когда-нибудь,
сидя въ своемъ cottage'е при уютномъ свете и тепле массивнаго камина,  после
хорошаго ужина, я не безъ удовольствия разскажу паре дюжинъ своихъ внучатъ о
всехъ подробностяхъ, приключенияхъ и ощущенияхъ этихъ 12 дней, которые, какъ
въ  сказке, перенесли  меня въ иной миръ -- миръ  свободы  и человечности...
{506}
     А  пока  на этихъ  страницахъ  я  опишу  только  некоторые  кадры  того
многодневнаго яркаго фильма, которые запечатлелись въ моей памяти...

        ВПЛАВЬ

     Предразсветный часъ на берегу  озера...  Дрожа  отъ холода  после ночи,
проведенной на болоте,  я собираю суки и хворостъ для  плота. Обходить озеро
-- и долго, и рискованно. Оно -- длинное, и на обоихъ концахъ видны какие-то
домики.  Идти безъ карты въ обходъ -- это,  можетъ  быть, значитъ попасть въ
еще более худшую переделку...
     Три  связки  хворосту, перевязанныя шпагатомъ и поясами, уже  на  воде.
Раздевшись и завернувъ все свое имущество въ одинъ тюкъ, скользя по илистому
берегу, я спускаюсь въ воду озера  и,  укрепивъ свой тюкъ на плотике, толкаю
его впередъ сквозь стену камыша.
     Подъ ногами расползаются стебли и корневища болотныхъ растении, вокругъ
булькаютъ,  всплывая,  пузырьки болотнаго газа,  коричневая  жижа,  поднятая
моими ногами со дна, расплывается въ чистой воде, и желтыя лилии укоризненно
качаютъ своими чашечками отъ поднятыхъ моими движениями волнъ.
     Линия камыша кончается, и мой ковчегъ  выплываетъ на  просторъ озерныхъ
волнъ. Толкая впередъ  свой плотикъ, я не спеша плыву за  нимъ, меняя руки и
оберегая отъ толчковъ. Для меня почти  каждая  неудача  можетъ быть роковой:
вотъ, если расползется мой плотикъ и вещи утонутъ, куда  пойду я безъ одежды
и пищи?
     Метръ  за  метромъ,  минута  за минутой  --  все ближе  противоположный
берегъ. Не трудно одолеть 300-400  метровъ налегке, днемъ, при свете солнца,
въ компании  беззаботныхъ  товарищей-пловцовъ. Значительно  менее уютно быть
одному  въ  середине  холоднаго карельскаго озера, въ сыромъ тумане утра, съ
качающимся впереди плотикомъ и... далеко неяснымъ будущимъ...
     Вотъ, наконецъ, опять стена камыша. Ноги находятъ илистый  грунтъ, и я,
окутанный, какъ озерный богъ, зелеными травами и стеблями, выхожу на берегъ.
Подъ немолчный пискъ  тучи комаровъ, жалящихъ мое обнаженное тело, окоченевъ
отъ холода,  я спешу  одеться  и иду по холму, окружающему  озеро,  торопясь
разогреться быстрой ходьбой.
     Чу... Странный ритмичный шумъ... Стукъ мотора... Все ближе...
     Притаившись  за  елью,  я  наблюдаю,  какъ мимо,  по  озеру,  проходитъ
сторожевой катеръ съ пулеметомъ  на  носу. Часомъ раньше онъ засталъ бы меня
на  середине озера...  И тутъ моя  фантазия  отказывается рисовать невеселыя
картины того, что было бы дальше... {507}

        ЛАЙ СЗАДИ

     "Отъ  людей -- уйдутъ, отъ собакъ -- не  уйдутъ", уверенно говорили про
беглецовъ  солдаты  лагерной  охраны.  Действительно,  для  беглецовъ  самой
страшной угрозой были громадныя ищейки, специально дрессированныя для поимки
заключенныхъ, бежавшихъ  изъ  лагеря.  Патрули съ такой  собакой  ходили  по
тропинкамъ, и собака, почуявшая следъ въ лесу, спускалась съ цепи и догоняла
человека. Если  последний  не имелъ причинъ скрываться, онъ останавливался и
ждалъ прихода  патруля. Если онъ  убегалъ -- собака  рвала  его и не  давала
уйти.
     Встречи  съ  собаками  я  боялся  более  всего,  ибо  у  меня  не  было
огнестрельнаго оружия,  а  идти  задомъ,  отмахиваясь  палкой  отъ нападения
громаднаго зверя -- не выходъ изъ положения.
     Готовясь  къ  побегу,  я  досталъ  изъ дезинфекционной  камеры  бутылку
специальной жидкости -- хлоръ-пикрина,  испаряющей  удушливый газъ, надеясь,
что это средства можетъ обезопасить меня отъ погони патруля съ собакой.
     И  вотъ, какъ-то въ средине своего тру