й силой рвали всякие основы
общественного порядка. Голод этих лет был великим усилителем
всех остальных революционных факторов в стране. И это было
вторжением надчеловеческих космических сил в ход человеческой
истории. Здесь случайность выступает в самом законченном ее виде:
  нечто никак не зависящее ни от каких "причинных рядов",
существовавших и на Руси, и в ее окружении. Нечто, стоящее вне
всяких человеческих сил ...
  О том, что случилось с Русью при татарском нашествии -
рассказано во всех учебниках истории: города были разграблены и
сожжены, население, - то, что не успело разбежаться, - или
перебито или уведено в плен, жители некоторых городов истреблены
полностью. По сельской Руси нашествие прошло почти сплошным
пожаром.
  Нашествие было неожиданным. Очень вероятно, что и
битву на Калке и последующее вторжение Батыя в северо-восточную
Россию современники восприняли на первых порах, как очередной
степной набег. Их информация о Востоке была, во всяком случае,
значительно хуже, чем информация татар о Западе:
  разведывательная служба Чингиз-хана была поставлена блестяще.
  Была блестяще поставлена и администрация: она почти целиком
была в руках китайских чиновников, имевших опыт Китайской
Империи, тогда находившейся в самом расцвете своей культуры.
  Татары имели и китайскую военную технику - до огнестрельного
оружия включительно. Были, во всяком случае, какие-то
зажигательные снаряды и какие-то тоже неизвестные на Западе
метательные орудия. Китай изобрел порох и первую артиллерию
приблизительно лет за сто до татарского нашествия.
  Соединение высокой техники и организации со
стремительностью и массой полудиких кочевых орд разгромили Русь
и закабалили ее приблизительно лет на триста. Собственно говоря,
последний удар татарским ордам был нанесен только Потемкиным-
Таврическим. До него - еще в царствование Екатерины Второй,
Россия платила Крымскому хану "полоняничную дань" - плату за
выкуп русских пленников. Таким образом, борьба со степью длилась
немногим меньше тысячи лет - от Олега до Екатерины Второй.
  "Татарское иго" было, в сущности только одним из эпизодов этой
тяжкой тысячелетней борьбы.
  Мы сейчас с очень легким сердцем перелистываем столетия
прошлых эпох, а годы нынешней эпохи нам кажутся
катастрофическими. Для того, чтобы нагляднее представить себе
длительность непосредственного татарского ига, представим, что
Россия от Смутного времени и до сих пор находится под пятой
азиатского завоевателя. Современная культура России в этих
условиях была бы, конечно, совершенно невозможной.

                  * * *

  Пройдя огнем и мечем русскую землю, татары двинулись
дальше на запад и в 1242 году были то ли разбиты, то ли
остановлены силами Чехии, Венгрии и Каринтии (битва у
Оломунца). Западноевропейские историки говорят, что передовая
Европа выдержала тот натиск, который был не под силу отсталой
Руси. Наш публицист-историк И. Бунаков ("Пути России") на
основании новейших исторических данных утверждает, что и
битвы собственно никакой не было - татары повернули и ушли
сами по себе, не желая слишком далеко зарываться на запад.
  Вероятно, что точка зрения Бунакова грешит излишним
патриотизмом. Во всяком случае Европу татарам не удалось
застигнуть врасплох, там успели приготовиться, татары были
ослаблены десятками кровопролитных сражений на Руси и надо
полагать, что леса и горы Карпат и Судетов показались не очень
привлекательными степным всадникам азиатских равнин. Во всяком
случае, в Европу татары не дорвались, а Россия вошла в состав Улуса
Джучи или Золотой Орды.
  Обстановка этого, более, чем трехсотлетнего ига, хорошо
известна. Все и сразу пошло ко всем чертям: начинавшая снова
налаживаться централизованная и великодержавная
государственность (Андрей и Всеволод), снова начинавшая цвести
культура, ("Слово о Полку Игореве", "Слово Даниила Заточника",
"Печерский Патерик") снова начинавшее развиваться
строительство (Дмитриевский Собор во Владимире, церковь Покрова
на Нерли, церковь Спаса-Нередицы в Новгороде) - над страной повис
трехвековой кровавый, туман, "Кровь и грязь татарского ига", как
выражался Карл Маркс. В этой крови и грязи лет на триста утонула
естественная эволюция русской государственности и русской
культуры.
  Некоторые наши историки (в особенности Пыпин) горько жаловались на
неблагодарность Европы, которая, де, забыла, как мы, шесть веков подряд
собственной грудью отстаивали ее от азиатской степи. Эти жалобы несколько
наивны; во-первых, в политике, к сожалению, благодарности не бывает и,
во-вторых, в борьбе против Азии мы отстаивали самих себя, а вовсе не
Европу, до которой ни князьям, ни смердам ровно никакого дела не было. Не
совсем правильна также параллель между татарским завоеванием России и
арабским завоеванием Испании: арабы принесли в Испанию гораздо более
высокую культуру, чем та, которая была у самих испанцев. Не забудем, что
всякая классическая культура древности была принесена в германскую Европу
именно арабами - очень кружным путем, через остатки империи Александра
Македонского. Власть арабов не была властью дикаря, снабженного более чем
современной, по тем временам, китайской техникой и администрацией, дикаря,
который, опираясь на эту технику, вырезывал поголовно целые города. Это
была власть очень высокой и очень утонченной культуры, которая принесла
тогдашним дикарям Иберии - вестготам - и зодчество (Альгамбра), и науку
(математика и философия), и медицину и литературу, и, что, может быть,
главное,
  - то уважение к культуре, которое арабы вынесли иа Багдада. Гарун
Аль-Рашид в свое время предлагал византийскому императору сто
пудов золота и вечный мир в обмен за командировку в Багдад на
лекции греческого философа Леона: философия и по сей день не
котируется так высоко. Кордоба, Гранада, Севилья, Толедо, были
построены арабами, а Кордобский университет с его 400.000
(четыреста тысяч) свитков был лучшим в Европе.
  Иностранное завоевание всегда тяжело, но, согласитесь
сами, что арабское завоевание Испании - это все-таки не Батый и
не Мамай, после которых действительно "трава не росла".
  Татарское иго было сплошной "кровью и грязью", сплошным
разорением страны, беспросветным кровавым туманом, на триста
лет остановившим почти всякий культурный и экономический рост
страны.
  Некоторые наши историки, следуя той знаменитой
поговорке, которая говорит, что "нет худа без добра", пытаются
найти какое-то добро и в татарском иге. Не удержался от этого и
Ключевский: он видит в татарах тот нож, который разрубил
удельные узлы русской истории. Достаточно очевидно, хотя бы из
книг того же историка, что дотатарская Русь умела разрубать эти
узлы и БЕЗ татар. Карамзин видел в татарской власти фактор,
укрепивший централизованную власть Московских князей. Однако,
централизованная власть князей, - правда, не московских, а раньше
киевских, потом владимирских, - была реализована и без содействия
Батыев и Мамаев. Костомаров видел "прогресс" в том, что
татарское нашествие разгромило Русь городскую и вырастило Русь
деревенскую: с этой точки зрения уничтожение Киева, Рязани,
Владимира и других городов является, по-видимому, тоже
"прогрессом".
  Этот гегелианский оптимизм имеет под собою ту объективную подпочву, что
при всякой катастрофе какие-то процессы в стране все-таки происходят,
что-то все-таки растет: данное историческое явление растит в своем чреве
гегелианскую "противоположность", которая потом это явление съест и явится
"высшей формой" "диалектического развития". Такого рода оценка повторяется
и по адресу революций, даже и французской, Которая совершенно очевидно
погубила и страну и нацию. Тогда говорят (по адресу большевистской
революции говорят уже и сейчас), что сорок или пятьдесят миллионов трупов
вещь, конечно, неприятная - зато "индустриализация". Забывается то весьма,
в сущности, простое соображение, что при довоенном темпе роста русской
промышленности (а этот темп историк обязан знать), Россия сейчас имела бы
приблизительно в два раза большую промышленность, чем СССР. Но без сорока
или даже ста миллионов трупов. Без этих бесконечных человеческих страданий,
которые историками, конечно, и вовсе не учитываются. Без Второй мировой
войны, которая была бы немыслима без наличия в России большевизма, и без
Третьей, которая нависает над всем миром сейчас.
  Никакая историческая катастрофа не означает полной
остановки исторического процесса. Что-то все-таки растет. Но
растет замедленно и в изуродованном виде. Московская Русь, кое-как
оправившись после кровавого наводнения первых нашествий, стала
отстраивать - в новых условиях старые формы своего быта, своей
государственности и своей культуры. Но это было трехсотлетний
остановкой почти всякого развития. Это был культурный,
экономический и государственный анабиоз - в лучшем случае.
  Израненная и обескровленная Россия, как тяжело раненный зверь,
забралась в свою лесную берлогу, зализывая свои раны - и ждала.

                  * * *

  Ждать пришлось долго - триста лет. Этот процесс
ожидания, выдержки приводит нас к тем факторам истории,
которые обычно остаются вне исторических исследований и даже
исторических обобщений: это фактор постоянства, доминанты
нации, так сказать, ее выносливости в борьбе. В великих столкновениях
великих народов побеждает не "геройство" - побеждает выносливость.
Героические моменты этой борьбы потом используются в качестве наглядных и
воодушевляющих символов.
  Они обрастают героическими жестами, которых никто не видел, героическими
фразами, которых никто не слышал и уж, конечно, никто не записывал,
героическими подвигами, которые позднейшая легенда обрабатывает в потребу
свою. Героические жесты, слова и деяния, конечно, существуют и в
реальности. Но реально существовавшие - до нас, по-видимому, не доходят
никогда, разве только в чисто литературных отражениях: "Война и Мир"
(капитан Тушин) или "Герой Нашего Времени" (Максим Максимович). Этот
реально существующий и реально решающий героизм существует в воле миллионов
людей, из которых если и не каждый, то, по крайней мере, большинство готово
в сознании своем идти на такие-то жертвы во имя такой-то цели. Если в
миллионах людей такого сознания нет, то никакие герои ничему не помогут.
  Никакая великая борьба не решается "одним ударом", так сказать,
"нокаутом" по нынешней терминологии бокса: идет на
выносливость, на измор.
  Самых опасных наших противников - татар с востока и
поляков с запада - мы взяли не геройскими победами и не
сокрушающими поражениями. В борьбе с татарами даже и
Куликовская битва в сущности ничего не изменила, а это было
поистине сокрушающее поражение. Мы взяли измором: мы -
продержались триста лет, а татары за те же триста лет
выдохлись окончательно. Решительно то же было и с Польшей: там даже и
сокрушительных побед не было: в многовековом споре "славян между собою"
Польша была обескровлена и разложилась изнутри.
  Измором была ликвидирована и шведская опасность. На нашей
стороне стояли факторы пространства, времени и массы - но не
пассивной массы, в бездействии ждущей нового поворота
исторических судеб, а десятков миллионов людей, продолжающих
гнуть свою линию в любых исторических условиях и под давлением
любых исторических катастроф.
  Еще не оправившись от оглушительного Батыева удара, Русь
снова берется за свою старую линию: начинает сызнова
отстраивать свое снова разрушенное государственное единство и
ищет для этого подходящий центр. Таким центром на этот раз
оказалась Москва.

  ВОЗВЫШЕНИЕ МОСКВЫ

  "Причины возвышения Москвы" занимают весьма видное место во всех курсах
русской истории и ставят наших историков несколько в тупик. Почему, в самом
деле, только что разгромленная татарским нашествием страна, опережая всех
своих западноевропейских современников, так быстро восстанавливает свое
национально-государственное единство и почему центром этого единства
оказывается именно Москва - самый захудалый из всех тогдашних уделов?
  Ответы, конечно, даются самые разнообразные. Самый
толковый из них принадлежит проф. Випперу: "У нас по вопросу о
жизни нации ничего не сделано, я бы сказал ничего не начато... Мы,
ведь, никогда не занимались исследованием относящихся сюда
вопросов... Наши диалектические, платонические и другие методы,
которыми мы до сих пор орудовали - богословская схоластика и
больше ничего" ("Круговорот Истории", стр. 64 и 75).
  Из общего уровня наших историков проф. Виппер выделяется
своей откровенностью: "наши методы - схоластика и больше
ничего". Другие историки менее откровенны, в особенности
марксистские, которые, кроме, как "схоластики" - гроша медного за
душой не имеют.
  Разбор исторических объяснений причин возвышения Москвы,
я начну с марксистских: более глупого в мировой историографии нет
ничего.
  Пережевывая в тысячный раз "положения классиков
марксизма", советские исторические курсы всячески подчеркивают
"материальную базу" объединения Руси. По Марксу -
объединительные тенденции, вызвавшие создание феодальных
королевств, поддерживались прежде всего "земельным дворянством"
и "городами" (Маркс и Энгельс. "Немецкая идеология", 1934, стр. 15).
  Советская "История СССР" почтительно повторяя "классиков
марксизма", формулирует причины объединения Руси так:
  1) Экономическое развитие русских земель выразившееся в
появлении общественного разделения труда и товарного
обращения, в силу чего усиливались экономические связи между
отдельными городами и землями.
  2) Классовая заинтересованность феодальных земельных
собственников в создании сильной верховной власти, способной
подавить сопротивление крестьян.
  В других местах той же "Истории" несколько раз
повторяется тот же основной мотив: города, центры национальной
торговли и промышленности, выступают, как основная
объединительная сила страны.
  Я начну со второго пункта: с "классовой заинтересованности
феодальных земельных собственников". Напомню: Боголюбский
начал с разгрома этих "собственников", его преемники были
втянуты в гражданскую войну, в которой победили противники
"феодальных земельных собственников". Москва с самого начала
стала ликвидировать всякие феодальные начинания. Грозный
"феодалов" разгромил окончательно. В Смутное время победили
"тягловые мужики", "последние люди государства Московского".
  Первые Романовы строят всесословное самоуправление и
ликвидируют остатки феодальной бюрократии и потом, - после
периода цариц, - первые законные русские цари снова берутся за
прерванное Петром занятие - за постепенную, но окончательную
ликвидацию уже не "феодальных земельных собственников", а
просто земельного дворянства.
  "Общественное разделение труда, товарное обращение" и
"города" не имеют к объединению страны ровно никакого
отношения. Италия в годы "возвышения Москвы" была типичной
"страной городов", имела неизмеримо более развитое "товарное
обращение", имела вексельное право, и банки, и двойную
"итальянскую бухгалтерию", и "общественное разделение труда" и
все такое. И при всем этом - Италия с государственно-
национальным объединением отстала от России лет почти на
пятьсот, да и это объединение было организовано никак не королями,
даже и не Гарибальди и прочими, а было организовано Наполеоном
III, у которого на Италию были собственные виды.
  То же относится и к Германии. Германия тоже была
"страной городов" и имела" общественное разделение труда" -
почему объединение Германии выросло не из старинных торговых
центров, какими являлись Кельн или Нюренберг, - а из Берлина,
которого в эпоху возвышения Москвы и вовсе не существовало?
  Почему торговые города Ганзы не только не создали никакого
объединения, но противились этому объединению до самых
последних дней - до Адольфа Гитлера, а некоторые даже и при нем
ухитрились остаться "вольными городами". Почему, наконец,
объединение Руси пошло не из Новгорода, например, который по всем
экономическим показателям стоял неизмеримо выше Москвы, да и
татарским разгромам не подвергался? Почему первая на севере
объединительная попытка была сделана даже не из "старейших
городов" - Ростова и Суздаля, а из Владимира, который был
деревушкой и который был превращен в "город" только для того,
чтобы Боголюбскому было куда сбежать от настоящих городов.
  Почему вторая - московская попытка, - была сделана и удалась -
опять же не из старейших городов, и даже уже не из Владимира, а из
захудалой усадьбы боярина Кучки? Уж если становиться на
марксистскую точку зрения, то надо бы прежде всего объяснить,
почему из Новгорода ничего объединительного не вышло. Ключевский
пишет (том 2, стр. 103 и след.):
  "Ни в каком краю древней Руси не встретим такого
счастливого подбора условий, благоприятных для широкого развития
политической жизни... Новгород рано освободился от давления
княжеской власти (? - И. С.) и стал в стороне от княжеских усобиц
и половецких разбоев, не испытал непосредственного гнета и страха
татарского, в глаза не видел ордынского баскака, был экономическим
и политическим центром огромной, области, рано вступил в
деятельные торговые сношения с европейским Западом, был
несколько веков торговым посредником между этим Западом и
азиатским Востоком... Нигде в древней Руси не соединялось столько
материальных и духовных, средств" ...
  И вот, ничего не вышло. Освобожденные "от давления
княжеской власти" массы за Новгородом идти не хотели:
  "Псков, - пишет Ключевский, - уже в XIV веке добился
полной политической независимости. Вятка с самых первых шагов
своей жизни стала в независимое отношение к метрополии...
  Двинская земля также не раз пыталась оторваться от Новгорода. В
минуту последней решительной борьбы Новгорода за свою вольность
не только Псков и Вятка, но и Двинская земля не оказали ему
никакой поддержки, или даже послали свои полки против него на
помощь Москве".
  Значит, "в минуту последней решительной борьбы" не
только новгородские пригороды не захотели помогать своей
метрополии, не захотело помогать и собственное низовое население
Господина Великого Новгорода. Все культурные, географические,
торговые и прочие материальные предпосылки новгородского
могущества не дали ничего. И выиграла нищая Москва. Почему?
  Можно было бы сказать, что именно потому, что Новгород
"освободился от давления княжеской власти", что "классовой
борьбе" был дан полный простор, что, как пишет новгородский
летописец, "все люди проклинали старейшин наших и город наш".
  Но это было бы поверхностным объяснением. По существу же в
Новгород прорвались феодальные понятия европейского Запада. Во
всех этих попытках отделиться, отгородиться от своего центра, к
нам снова прорываются западноевропейские политические
отношения. Во всех попытках подавить княжескую власть
прорываются те же тенденции земельного и торгового феодализма,
которые стали поперек пути и итальянскому и германскому
объединению. Новгород веками был торговым посредником между
Россией и Европой: новгородские верхи, как и в Литве, восприняли
западноевропейскую идеологию, низы, как и на Литве стояли за царя.
  Судьбы и Литвы и Новгорода оказались одинаковыми. Можно бы
привести более поздний пример: казачья старшина на Украине,
которая тянула к Польше и низы, которые тянули "под царя
московского православного"... Можно бы привести и другие
иллюстрации: почему Псков, Вятка и Двина старались отделиться
и отделились и почему Урал (Строгановы и Демидовы) и Сибирь
(Ермаки и Хабаровы) не пробовали и не отделились? Почему в
решающий момент новгородские пригороды стали против Новгорода
и в такой же момент (Смута) и Урал и Сибирь, и Поволжье, и Север
сделали все, что могли для спасения Москвы?... Таких примеров,
иллюстраций и вопросов можно бы набрать очень много...
  Энциклопедические словари, подобно младенцам, иногда
глаголят истину, ибо им ставится не пропагандистская, а чисто
информационная задача (советская энциклопедия является, конечно,
счастливым исключением). Наш историк Москвы,