и
вашу работу.
     И, наклоняясь ко мне, -- шепотомъ:
     --  Только   о   статейкахъ  вашихъ  вы  не  разглагольствуйте.  Потомъ
какъ-нибудь урегулируемъ.

        НА СТРАЖе ЗАКОННОСТИ

     Итакъ, я  сталъ старшимъ  юрисконсультомъ  и экономистомъ УРЧа. Въ  мое
ведение попало пудовъ  тридцать  разбросанныхъ я растрепанныхъ  делъ  и  два
младшихъ юрисконсульта,  одинъ изъ коихъ,  до моего появления на  горизонте,
именовался  старшимъ.  Онъ  былъ  безграмотенъ  и  по  старой,  и  по  новой
орфографии, а на  мой  вопросъ  объ образовании  ответилъ  мрачно,  но  мало
вразумительно:
     -- Выдвиженецъ.
     Онъ  --  бывший  комсомолецъ.  Сидитъ  за   участие   въ  коллективномъ
изнасиловании. О томъ, что въ Советской России существуетъ такая  вещь, какъ
уголовный кодексъ, онъ отъ  меня услышалъ въ первый разъ  въ своей жизни. Въ
ящикахъ  этого "выдвиженца" скопилось около 4.000 (четырехъ тысячъ!)  жалобъ
заключенныхъ. И за каждой жалобой -- чья-то живая судьба...
     Мое  "вступление  въ   исполнение   обязанностей"   совершилось  такимъ
образомъ:
     Наседкинъ ткнулъ пальцемъ въ эти самые  тридцать пудовъ бумаги, отчасти
разложенной  на полкахъ, отчасти сваленной въ  ящики,  отчасти валяющейся на
полу, и сказалъ:
     -- Ну вотъ, это, значитъ ваши дела. Ну, тутъ ужъ вы сами разберетесь --
что куда.
     И исчезъ.
     Я сразу  заподозрилъ, что и самъ-то онъ никакого понятия не {86} имеетъ
"что -- куда",  и что  съ подобными вопросами мне лучше всего  ни къ кому не
обращаться.  Мои  "младшие  юрисконсульты"  какъ-то   незаметно  растаяли  и
исчезли, такъ что только спустя дней пять я пытался было вернуть  одного изъ
нихъ цъ лоно  "экономически-юридическаго  отдела",  но отъ этого мероприятия
вынужденъ  былъ отказаться: мой "помъ" оказался  откровенно полуграмотнымъ и
нескрываемо безтолковымъ  парнемъ.  Къ тому же его  притягивалъ  "блатъ"  --
работа  въ  такихъ закоулкахъ  УРЧ,  где онъ  могъ  явственно  распорядиться
судьбой -- ну, хотя бы  кухоннаго  персонала --  и  поэтому получать двойную
порцию каши.
     Я очутился наедине съ тридцатью пудами  своихъ "делъ"  и лицомъ къ лицу
съ тридцатью кувшинными рылами изъ такъ называемаго советскаго актива.
     А советский активъ -- это вещь посерьезнее ГПУ.

--------
        ОПОРА ВЛАСТИ

        "ПРИВОДНОЙ РЕМЕНЬ КЪ МАССАМЪ"

     Картина  нынешней  российской  действительности определяется не  только
директивами  верховъ, но и качествомъ повседневной практики техъ миллионныхъ
"кадровъ советскаго  актива", которые для этихъ верховъ  и директивъ служатъ
"приводнымъ ремнемъ къ массамъ". Это -- крепкий  ремень. Въ административной
практике последнихъ летъ  двенадцати  этотъ  активъ  былъ  подобранъ  путемъ
своеобразнаго   естественнаго  отбора,  спаялся  въ  чрезвычайно  однотипную
прослойку,  въ  высокой  степени  вытренировалъ  въ  себе  те  --  вероятно,
врожденныя -- качества,  которыя  определили  его  катастрофическую  роль въ
советскомъ хозяйстве и въ советской жизни.
     Советский активъ -- это и есть тотъ загадочный для внешняго наблюдателя
слой, который поддерживаетъ власть крепче и надежнее, чемъ  ее поддерживаетъ
ГПУ,  единственный  слой  русскаго  населения,  который  безраздельно  и  до
последней капли  крови  преданъ существующему строю.  Онъ  охватываетъ  низы
партии,  некоторую  часть  комсомола  и   очень  значительное  число  людей,
жаждущихъ партийнаго билета и чекистскаго поста.
     Если  взять для  примера --  очень, конечно,  неточнаго  -- аутентичныя
времена  Угрюмъ-Бурчеевщины, скажемъ, времена Аракчеева,  то и въ те времена
страной, т.е. въ основномъ --  крестьянствомъ, правило не третье отделение и
не  жандармы  и  даже  не  пресловутые  10.000   столоначальниковъ.  Функции
непосредственнаго  обуздания  мужика и  непосредственнаго  выколачивания изъ
него  "прибавочной  стоимости"  выполняли всякие  "незаметные  герои"  вроде
бурмистровъ, приказчиковъ и прочихъ, действовавшихъ кнутомъ  на исторической
"конюшне"  и  "кулачищемъ"  --  во  всякихъ  иныхъ местахъ. Административная
деятельность Угрюмъ-Бурчеева прибавила  къ этимъ кадрамъ  еще по  шпиону  въ
каждомъ доме. {87}
     Конечно, бурмистру  крепостныхъ временъ  до активиста эпохи "загнивания
капитализма"  и  "пролетарской  революции"  --  какъ отъ  земли  до неба.  У
бурмистра былъ кнутъ,  у активиста  -- пулеметы, а, въ случае необходимости,
-- и бомбовозы.  Бурмистръ изымалъ отъ мужицкаго  труда сравнительно ерунду,
активистъ  -- отбираетъ последнее. "Финансовый  планъ" бурмистра обнималъ въ
среднемъ  нехитрыя  затраты  на  помещичий  пропой  души,  финансовый  планъ
активиста  устремленъ  на   построение  мирового  социалистическаго   города
Непреклонска и, въ этихъ целяхъ, на вывозъ заграницу всего, что только можно
вывезти.  А   такъ  какъ,  по  тому  же  Щедрину,  городъ  Глуповъ  (будущий
Непреклонскъ) "изобилуетъ всемъ и  ничего, кроме розогъ  и административныхъ
мероприятий, не потребляетъ", отчего "торговый  балансъ всегда склоняется въ
его пользу",  то и  взимание на  экспортъ  идетъ въ  размерахъ, для голодной
страны поистине опустошительныхъ.
     Советский   активъ   былъ   вызванъ   къ   жизни   въ   трехъ   целяхъ:
"соглядатайство,  ущемление и ограбление".  Съ точки зрения Угрюмъ-Бурчеева,
заседающаго въ Кремле, советский обыватель неблагонадеженъ всегда -- начиная
со  вчерашняго  председателя  мирового  коммунистическаго  интернационала  и
кончая последнимъ  мужикомъ  -- колхознымъ или не колхознымъ -- безразлично.
Следовательно, соглядатайство должно проникнуть въ мельчайшия поры народнаго
организма. Оно  и  проникаетъ. Соглядатайство безъ последующаго ущемления --
безсмысленно  и безцельно,  поэтому  вследъ  за  системой шпионажа  строится
система "безпощаднаго  подавления"... Ежедневную мало  заметную извне рутину
грабежа,   шпионажа  и  репрессий   выполняютъ   кадры  актива.  ГПУ  только
возглавляетъ эту  систему,  но  въ народную  толщу  оно  не подпускается: не
хватило бы никакихъ "штатовъ".  Тамъ действуетъ исключительно активъ,  и онъ
действуетъ практически безконтрольно и безаппеляционно.
     Для того,  чтобы  заниматься  этими делами  изъ  года  въ  годъ,  нужна
соответствующая структура психики. Нужны, по терминологии опять  же Щедрина,
"твердой души прохвосты".

        РОЖДЕНиЕ АКТИВА

     Родоначальницей этихъ твердыхъ  душъ, -- конечно,  не хронологически, а
такъ сказать, только психологически -- является та пресловутая и уже ставшая
нарицательной пионерка,  которая  побежала  въ  ГПУ  доносить  на свою мать.
Практически  не  важно,  изъ какихъ соображений  она это сделала: то-ли  изъ
идейныхъ, то-ли мать просто въ очень ужъ недобрый часъ ей косу надрала. Если
после этого доноса семья оной  многообещающей  девочки даже  и  уцелела,  то
ясно, что все же въ  домъ этой пионерки ходу больше не было. Не было ей ходу
и  ни  въ  какую  иную  семью.  Даже  коммунистическая  семья,  въ  принципе
поддерживая  всякое   соглядатайство,   все  же   предпочтетъ  у  себя  дома
чекистскаго    шпиона   не   иметь.   Первый   шагъ   советской   активности
ознаменовывается {88} предательствомъ и изоляцией  отъ среды. Точно такой же
процессъ происходитъ и съ активомъ вообще.
     Нужно иметь въ виду,  что въ  среде  "советской трудящейся массы"  жить
действительно  очень  неуютно.  Де-юре  эта  масса  правитъ  "первой въ мире
республикой  трудящихся",  де-факто  она  является  лишь   объектомъ  самыхъ
невероятныхъ  административныхъ мероприятий, отъ которыхъ  она въ течение 17
летъ не можетъ ни  очухаться, ни поесть досыта.  Поэтому тенденция вырваться
изъ массы, попасть въ какие-нибудь, хотя бы относительные, верхи выражена въ
СССР съ исключительной резкостью. Этой тенденцией отчасти объясняется и такъ
называемая "тяга по учебе".
     Вырваться  изъ  массы  можно, говоря  схематически, тремя путями: можно
пойти  по  пути "повышения  квалификации",  стать  на  заводе мастеромъ,  въ
колхозе, скажемъ, трактористомъ. Это -- не очень многообещающий путь, но все
же и мастеръ, и трактористъ  питаются  чуть-чуть  сытнее массы и  чувствуютъ
себя чуть-чуть въ  большей безопасности.  Второй  путь -- путь въ  учебу, въ
интеллигенцию  --  обставленъ  всяческими  рогатками  и,  въ  числе  прочихъ
перспективъ,  требуетъ четырехъ-пяти летъ жуткой голодовки  въ студенческихъ
общежитияхъ,  съ очень небольшими шансами вырваться оттуда безъ туберкулеза.
И,  наконецъ,   третий  путь   --   это   путь  общественно-административной
активности.  Туда  тянется  часть  молодняка,  жаждущая  власти  и   сытости
немедленно, на бочку.
     Карьерная    схема    здесь    очень    несложна.    Советская   власть
преизбыточествуетъ    безконечнымъ    числомъ    всяческихъ    общественныхъ
организации, изъ которыхъ все безъ исключения должны "содействовать". Какъ и
чемъ можетъ общественно содействовать нашъ кандидатъ въ активисты?
     Въ сельсовете или въ профсоюзе, на колхозномъ  или  заводскомъ собрании
онъ по всякому поводу, а  также и  безо всякаго повода, начнетъ  выскакивать
этакимъ Петрушкой и распинаться въ преданности и непреклонности. Ораторскихъ
талантовъ для этого не нужно. Собственныхъ  мыслей -- темъ более, ибо мысль,
да еще и собственная, всегда носить отпечатокъ чего-то недозволеннаго и даже
неблагонадежнаго.  Такой  же оттенокъ  носитъ  даже  и  казенная  мысль,  но
выраженная  своими словами. Поэтому-то  советская  практика  выработала рядъ
строго  стандартизированныхъ фразъ,  которыя давно  уже потеряли  решительно
всякий смыслъ:  безпощадно  борясь  съ классовымъ  врагомъ (а кто есть нынче
классовый  врагъ?), целикомъ и полностью поддерживая генеральную линию нашей
родной пролетарской партии  (а что есть  генеральная линия?), стоя на страже
решающаго  или  завершающаго  года  пятилетки  (а  почему  решающий и почему
завершающий?), ну  и  такъ далее.  Порядокъ фразъ  не  обязателенъ,  главное
предложение можетъ отсутствовать вовсе. Смыслъ отсутствуетъ почти всегда. Но
все это вместе взятое создаетъ такое впечатление:
     -- Смотри-ка, а Петька-то нашъ въ активисты лезетъ...
     Но  это только  приготовительный  классъ  активности.  Для  дальнейшаго
продвижения активность должна  быть {89} конкретизирована, и вотъ на этой-то
ступени получается  первый  отсевъ званыхъ и  избранныхъ. Мало  сказать, что
мы-де, стоя  пнями на страже,  и т.д.,  а нужно сказать, что' и кто  мешаетъ
намъ этими  пнями стоять. Сказать что' мешаетъ -- дело довольно сложное. Что
мешаетъ  безотлагательному  и  незамедлительному  торжеству  социализма? Что
мешаетъ "непрерывному и  бурному росту  благосостояния  широкихъ  трудящихся
массъ" и снабжению этихъ  массъ картошкой --  не гнилой  и  въ  достаточныхъ
количествахъ?  Что  мешаетъ  "выполнению  или  перевыполнению  промфинплана"
нашего завода? Во-первыхъ, -- кто его разберетъ,  а во-вторыхъ, при  всякихъ
попыткахъ разобраться всегда есть рискъ впасть не то въ  "уклонъ",  не то въ
"загибъ", не  то даже въ  "антисоветскую агитацию". Менее обременительно для
мозговъ, более  рентабильно для карьеры и совсемъ безопасно для собственнаго
благополучия -- вылезти на трибуну и ляпнуть:
     --  А  по  моему пролетарскому,  рабочему  мнению,  планъ  нашего  цеха
срываетъ  инженеръ  Ивановъ.   Потому   какъ  онъ,   товарищи,   не   нашего
пролетарскаго  классу:  евонный  батька  --  попъ,  а  онъ  самъ  --  кусокъ
буржуазнаго интеллигента.
     Для  инженера   Иванова   это  не   будетъ  иметь  решительно  никакихъ
последствий:  его  ГПУ  знаетъ  и  безъ  рекомендации  нашего  активиста. Но
некоторый  "политически  капиталецъ" нашъ активистъ уже  приобрелъ: болеетъ,
дескать, нуждами нашего пролетарскаго цеха и передъ доносомъ не остановился.
     Въ деревне активистъ ляпнетъ о томъ, что "подкулачникъ"  Ивановъ ведетъ
антиколхозную агитацию. При такомъ обороте подкулачникъ Ивановъ имеетъ очень
много  шансовъ  поехать  въ концентрационный  лагерь.  На  заводе  активистъ
инженера, пожалуй, укусить всерьезъ не сможетъ -- потому и доносъ его  ни въ
ту,  ни въ  другую сторону особыхъ последствий иметь не будетъ  -- но своего
соседа по цеху онъ  можетъ  цапнуть весьма чувствительно. Активистъ скажетъ,
что Петровъ сознательно и злонамеренно выпускаетъ бракованную продукцию, что
Сидоровъ  --  лжеударникъ  и потому  не имеетъ  права  на  ударный  обедъ въ
заводской столовке, а  Ивановъ седьмой сознательно не ходитъ на пролетарския
демонстрации.
     Такой  мелкой сошкой,  какъ  заводской рабочий,  ГПУ  не  интересуется.
Поэтому, что  бы тутъ ни ляпнулъ активистъ, -- это, какъ  говорятъ  въ СССР,
будетъ "взято на карандашъ". Петрова переведутъ на низкий окладъ, а не то  и
уволятъ  съ завода. У Сидорова отнимутъ  обеденную карточку. Ивановъ седьмой
рискуетъ весьма неприятными разговорами, ибо -- какъ  это  своевременно было
предусмотрено  Угрюмъ-Бурчеевымъ  --  "праздники   отличаются   отъ   будней
усиленнымъ упражнениемъ  въ маршировке" и участие въ  оныхъ маршировкахъ для
обывателя обязательно.
     Вотъ такой  "конкретный  доносъ" является  настоящимъ  доказательствомъ
политической  благонадежности  и открываетъ  активисту  дальнейшие  пути. На
этомъ  этапе  спотыкаются почти  все, у кого  для доноса  душа  недостаточно
тверда.
     Дальше активистъ  получаетъ конкретныя, хотя пока еще и {90} безплатныя
задания, выполняетъ  разведывательныя  поручения  комячейки,  участвуетъ  въ
какой-нибудь легкой кавалерии,  которая съ мандатами и полномочиями  этакимъ
табункомъ налетаетъ на какое-нибудь заведение и тамъ, где раньше былъ просто
честный   советский   кабакъ,   устраиваетъ   форменное   светопреставление,
изображаетъ "рабочую  массу"  на  какой-нибудь  "чистке" (рабочая  масса  на
чистки не  ходитъ) и тамъ  вгрызается въ заранее указанныя  комячейкой икры,
выуживаетъ  "прогульщиковъ", "лодырей",  вредителей-рабочихъ,  выколачиваетъ
мопровския или осоавиахимовския  недоимки... Въ деревне, помимо всего этого,
активистъ  будетъ ходить  по избамъ, вынюхивать  запиханные въ  какой-нибудь
рваный валенокъ пять-десять фунтовъ  несданнаго государству мужицкаго хлеба,
выслеживать    всякия    "антигосударственныя     тенденции"    и     вообще
доносительствовать во всехъ возможныхъ направленияхъ...
     Пройдя этакий искусъ и доказавъ, что душа у него действительно твердая,
означенный прохвостъ получаетъ, наконецъ, портфель и постъ.

        НА АДМИНИСТРАТИВНОМЪ ПОПРИЩе

     Постъ  этотъ  обыкновенно  изъ паршивенькихъ.  Но  чемъ  больше  будетъ
проявлено  твердости  души   и   непреклонности  характера  передъ   всякимъ
человеческимъ  горемъ,  передъ  всякимъ  человеческимъ  страданиемъ,  передъ
всякой человеческой жизнью -- темъ шире и тучнее пути дальнейшаго поприща. И
вдали, где-то на горизонте, маячитъ путеводной звездой  партийный  билетъ  и
теплое место въ ГПУ.
     Однако, и въ партию, и въ особенности въ ГПУ принимаютъ не такъ, что-бы
ужъ очень съ распростертыми объятиями -- туда попадаютъ только избранные изъ
избранныхъ.  Большинство  актива   задерживается  на  среднихъ  ступенькахъ:
председатели   колхозовъ   и  сельсоветовъ,   члены  заводскихъ   комитетовъ
профсоюзовъ, милиция, хлебозаготовительныя  организации, кооперация, низовой
аппаратъ  ГПУ,  всякия  соглядатайския  амплуа въ  домкомахъ и жилкоопахъ  и
прочее.  Въ  порядке  пресловутой  текучести  кадровъ нашъ активистъ,  точно
футбольный мячъ, перебрасывается  изъ конца  въ  конецъ страны -- по всякимъ
ударнымъ  и  сверхударнымъ  кампаниямъ,  хлебозаготовкамъ,  мясозаготовкамъ,
хлопкозаготовкамъ, бригадамъ,  комиссиямъ, ревизиямъ...  Сегодня онъ грабитъ
какой-нибудь  украинский колхозъ,  завтра  вылавливаетъ  кулаковъ на  Урале,
черезъ  три  дня руководитъ налетомъ  какой-нибудь  легкой  гиппопотамии  на
стекольный   заводъ,  ревизуетъ   рыбные  промыслы  на  Каспии,  разследуетъ
"антигосударственныя тенденции" въ какомъ-нибудь совхозе или школе и всегда,
везде,  во всякихъ обстоятельствахъ своей  бурной жизни вынюхиваетъ скрытаго
классоваго врага...
     Приказы,  "директивы",  "установки",  "задания",  инструкции мелькаютъ,
какъ ассоциации въ  голове сумасшедшаго.  Они сыплются на активиста со всехъ
сторонъ, по  всемъ "линиямъ":  партийной, {91} административной,  советской,
профсоюзной, хозяйственной. Они  создаютъ атмосферу  обалдения, окончательно
преграждающаго доступъ какихъ бы то ни было мыслей и чувствъ въ  и безъ того
нехитрую голову твердой души прохвостовъ...
     Понятно,  что  люди  мало-мальски  толковые  по  активистской стезе  не
пойдутъ:  предприятие,  какъ объ этомъ будетъ сказано ниже,  -- не очень ужъ
выгодное и достаточно рискованное. Понятно также, что  въ атмосфере грабежа,
текучести  и  обалдения,  никакой  умственности  активъ   приобрести  не  въ
состоянии. Для  того,  чтобы  раскулачить  мужика  даже и до самой последней
нитки,  никакой умственности по существу и не  требуется. Требуются стальныя
челюсти и волчья хватка, каковыя  свойства  и вытренировываются  до предела.
Учиться этотъ активъ времени  не имеетъ. Кое-где существуютъ такъ называемыя
"советско-партийныя  школы",  но  тамъ  преподаютъ   ту  науку,  которая  въ
терминологии щедринскихъ знатныхъ иностранцевъ обозначена какъ: grom pobieda
razdavaissa  --  разумеется,  въ  марксистской  интерпретации  этого  грома.
Предполагается, что  "классовый инстинктъ" заменяетъ активисту всякую работу
сообразительнаго аппарата.
     Отобранный по признаку моральной  и интеллектуальной тупости, прошедший
многолетнюю  школу грабежа,  угнетения  и убийства,  спаянный  безпредельной
преданностью власти  и  безпредельной ненавистью населения, активъ образуетъ
собою  чрезвычайно  мощную  прослойку   нынешней  России.   Его  качествами,
врожденными  и благоприобретенными,  определяются  безграничныя  возможности
разрушительныхъ  мероприятий  власти  и ея роковое безсилие въ мероприятияхъ
созидательныхъ. Тамъ, где нужно раскулачить, ограбить  и зарезать, -- активъ
действуетъ  съ  опустошительной  стремительностью.  Тамъ,  где  нужно что-то
построить, -- активъ  въ кратчайший  срокъ создаетъ  совершенно  безвылазную
неразбериху.
     На  всякое  мановение  со  стороны  власти  активъ  отвечаетъ  взрывами
энтузиазма  и вихрями  административнаго восторга.  Каждый очередной лозунгъ
создаетъ   своеобразную   советскую  моду,  въ  которой   каждый   активистъ
выворачивается  наизнанку,  чтобы  переплюнуть  своего  соседа  и  проползти
наверхъ. Непрерывка и сверхранний посевъ, бытовыя коммуны и социалистическое
соревнование, борьба съ религией и кролиководство -- все сразу  охватывается
пламенемъ энтузиазма,  въ этомъ  пламени  гибнутъ  всякие зародыши  здраваго
смысла, буде таковые и прозябали въ голове законодателя.

        ___

     Когда  въ подмогу къ остальнымъ  двуногимъ и четвероногимъ, впряженнымъ
въ колесницу социализма, былъ впряженъ этакимъ коренникомъ еще  и кроликъ --
это было  глупо, такъ  сказать,  въ принципе.  Кроликъ --  зверь  въ  нашемъ
климате капризный, кормить его все равно было нечемъ, проще  было  вернуться
къ знакомымъ  населению  и притерпевшимся к всемъ  невзгодамъ русской  жизни
свинье и  курице. Но все-таки кое чего можно было добиться и  отъ кролика...
если бы не энтузиазмъ. {92}
     Десятки   тысячъ  энтузиастовъ  вцепились  въ  куцый  кроличий  хвостъ,
надеясь,  что  этотъ хвостъ  вытянетъ ихъ  куда-то  повыше.  Заграницей были
закуплены миллионы кроликовъ -- за деньги, полученныя за счетъ вымирания отъ
безкормицы свиней  и  куръ. Въ Москве,  где  не то  что кроликовъ,  и  людей
кормить было нечемъ,  "кролиководство" навязывали больницамъ и машинисткамъ,
трестамъ  и   домашнимъ  хозяйкамъ,   бухгалтерамъ  и  даже  horrible  dictu
церковнымъ   приходамъ.   Отказаться,  конечно,   было  нельзя:   "неверие",
"подрывъ",  "саботажъ  советскихъ  мероприятий".  Кроликовъ  пораспихали  по
московскимъ квартирнымъ  дырам