отрясающей маневренной способностью, как
это  делали исследователи  законов общественного  развития.  В  общем, нужно
констатировать, что масса надула их всех. Сейчас она собирается надуть  даже
и  коммунистов. Не будем  слишком  оптимистичны:  даже  и  коммунисты  будут
перевешаны   не  все.  Останутся  какие-то  диалектически-материалистические
профессора,  которые   тоже  будут  жаловаться  на  несознательность  массы,
отринувшей сталинский вариант социалистического рая, а уж  какой научный был
рай!
     Сейчас  мы  присутствуем  при поистине "всемирно-историческом зрелище",
при   полном  провале  всех  теорий,  прогнозов,   профессоров,   философов,
исследователей исторических законов и законодателей истории:  все  пошло  ко
всем  чертям. Масса  надула всех:  и  Милюкова, и  Гитлера,  и  Шпенглера, и
Муссолини, и Гегеля, и  Маркса.  Она  возвращается  к  Забытому  Автору, ибо
Забытый  Автор   есть   единственная   строго  научная   основа   построения
человеческого общества. Мы присутствуем при грандиозном провале всех книжных
попыток  построить живую  жизнь. Вместо "научно"  сконструированного рая, мы
попали если не совсем в ад, то, по крайней мере,  на каторгу. Это есть факт.
Никакой исследователь законов общественного  развития, если  он не  вооружен
вполне   уж   стопроцентным   бесстыдством,  не  вправе   оспаривать   этого
противопоставления:   что  нам  всем   было  научно   обещано  на   рассвете
европейского социализма и где  мы все сидим при его реализации. Что нам всем
обещали и куда нас всех  привели философы, профессора, гении, вожди и прочие
и что мы, масса, вправе думать обо всех них.
     Моя  книга,  как  читатель,  вероятно,  уже заметил,  носит  не  только
ненаучный  характер,  --  она носит  антинаучный  характер. Или,  точнее,  я
утверждаю, что вся сумма "исследования законов общественного развития" -- не
есть наука,  это только  подделка под  науку,  это  есть  торговля  заведомо
фальсифицированными  продуктами.  В  средние века  "философия была служанкой
богословия". Теперь она стала  потаскухой политики  и каждая уважающая  себя
политическая  партия  имеет  на  своем  содержании  такую  философию,  какая
соответствует ее  финансовому  состоянию.  Но из  тротуарного  брака Вождя с
философией рождается  дальнейшее сифилитическое потомство,  уроды, одержимые
паранойей, в  больном  воображении которых  станут  возникать  новые  законы
общественного развития  и новые рецепты устроения моей жизни, жизни "массы".
Будут  вычерчиваться новые  прокрустовы ложа, на  которых вожди  и  философы
будут то ли растягивать мои суставы, то ли отрубать мои ноги,  а я этого, по
культурной отсталости моей, --  никак не  хочу. И я полагаю, что свежий опыт
философской вивисекции, который я -- вкупе с пятьюстами миллионами остальных
европейцев --  переживаю  на своих собственных позвонках, дает мне  право на
обобщение,   которое  еще  лет  тридцать  тому  назад  могло  бы  показаться
совершенно неприличным. Это обобщение сводится к тому, что "масса", "народ",
"толпа" и прочее  состоит из  разумных и  порядочных  людей,  и  что вожди и
философы вербуются из сволочи и дурачья. Я утверждаю,  что средний  француз,
немец  или  русский,  неспособен  на  такое   нагромождение   предательства,
бесчестности и зверства, на  какое оказались  способными Робеспьер, Сталин и
Гитлер.  И  что  никакой  средний  француз,  немец  или  русский  не  станет
устраивать  своей личной жизни  по  Дидро,  Ницше или  Марксу.  Что  никакой
средний  француз, немец  или  русский не станет  менять своих  убеждений или
верований с такой потрясающей легкостью мыслей и совести, с какою это делали
французские, немецкие или русские властители дум  и творцы систем. Я не имел
удовольствия разговаривать с  современниками Консьержери,  но  я по  личному
опыту  знаю,  что  всякому  немцу все-таки стыдно  за  Бельзен и Дахау,  как
всякому  русскому  все-таки стыдно  за Соловки и  Лубянку.  Что  при  всяком
среднем французе, немце и русском -- при всех наших слабостях и недостатках,
есть еще человеческая совесть, есть все-таки воспоминания о Забытом Авторе и
есть все-таки представление о том, что можно и  чего нельзя, что допустимо и
что все-таки  недопустимо и что  есть  уже  преступление. В  философии -- по
крайней  мере в социальной философии, преступления  нет. Есть  "историческая
неизбежность".  В поступках  Вождя преступлений тоже  нет: есть историческая
необходимость.  Они  философы и вожди --  они стоят над моралью, они "по  ту
сторону добра и зла". И они, -- философы и вожди, -- автоматически подбирают
вокруг себя тех дядей, которые  вот  только  этого и ждали и жаждали, как бы
очутиться  "по ту сторону добра  и  зла",  по ту сторону всяких религиозных,
моральных  и  даже  уголовных запретов. Эти  дяди  и подбираются. Они  жгут,
грабят и режут; и перепуганные философы, бегущие куда глаза глядят от  своих
собственных посевов, объявляют сборище этих подонков "массой", "народом" или
даже "нацией".
     Сейчас,  после опыта  целых  трех революций, все  должно было бы  стать
очевидным  --  по  крайней  мере  для  нас,  для   массы,  для  плебса,  для
экспериментальных  кроликов,  растянутых  на прокрустовом  ложе философии  и
вождизма.
     Робеспьер вырос из Вольтера, Дидро и Руссо, Франция  была залита кровью
-- залила  кровью почти  всю Европу и закончила свою  победоносную  эпопею в
Париже, и сейчас, на наших глазах, из когда-то первой нации в  мире -- стала
второстепенным государством, с фактически вырождающимся населением, с полным
разбродом внутренней жизни страны.
     Гитлер  вырос из Гегеля, Нищие и  Шопенгауэра, залил кровью и Европу, и
Германию,  привел  страну  к  неслыханному  поражению  и,   покончив   жизнь
самоубийством, оставил свою "высшую расу" разодранной в клочки оккупационных
зон.
     Сталин и его наследники выросли из Маркса, Чернышевского и Плеханова --
залили кровью  свою  страну и  кое-какие  из соседних, и  стоят перед той же
альтернативой, перед какой  стояли якобинцы  Франции и нацисты Германии: или
мировая власть, или виселица.
     Три величайших человеческих общежития мировой истории -- Рим,  Россия и
англосаксонское  коммонуэлльс (включая  в  него  и  САСШ) были построены без
философии  и  без  вождей:  они строились нами,  массой  --  Иванами, хорошо
помнящими       свое      родство,       Джонами-Налогоплательщиками       и
Агриколами-землепашцами. Средними людьми, чтившими отца своего и мать свою и
не пытавшимся усесться по ту сторону добра и зла.
     Это есть историческая очевидность. Философы и историки будущего сделают
все от них зависящее, чтобы замазать эту  очевидность сотнями новых теорий и
тысячами новых  передержек, чтобы притушить нормальную человеческую совесть,
затуманить простой здравый общечеловеческий смысл "массы", чтобы собрать под
свои  новые знамена новых  пассажиров для  новых  путешествий по  ту сторону
добра и  зла. Пассажиры, вероятно, найдутся.  Они с  таким  же правом  будут
названы  массой,  с  каким  философия  именует  себя  наукой.  И  они  будут
претендовать  на  ножи  с  таким  же  упорством,  с  каким  философия  будет
претендовать на рецепты.
     Потом  появятся  новейшие  профессора  новейшей  революционной истории.
Позднейшим  поколениям  они будут говорить  о великих  духовных  прорывах, о
героике  революционных  лет,  о  великих  идеалистах,  которым  мы, "масса",
подрезали их вдохновенные крылья,  уселись  тяжким,  мещанским  грузом на их
порывы  и испортили им всю их революционную, музыку. Говоря короче,  будущие
профессора истории  будут врать  так же, как врали  прежние. И  снова  будут
созидаться легенды о великих людях и эпохах, и о мещанском болоте, в котором
погибли и великие эпохи, и великие люди.


        Пир богов

     В русской  поэзии есть строчки, в которых как  бы концентрировалось вот
это революционно-героическое настроение:

        Блажен, кто посетил сей мир
        В его минуты роковые
        Его призвали Всеблагие,
        Как собеседника на пир.

     Мысли  такого рода в русской поэзии являются исключением: из всех видов
духовного  творчества России -- поэзия была самым  умным, во  всяком случае,
совершенно неизмеримо умнее русской философии и публицистики. В другом месте
я  привожу  параллельно  прогнозы  философов,  историков  и  публицистов,  и
синхронические  им   предупреждения   поэтов.  Таблица  получается  поистине
удручающая.  Так что строки о пире всеблагих  являются исключениями. Однако,
именно   они    декламировались   в   те   предреволюционные   годы,   когда
университетские стада  России мечтали о блаженстве  роковых годов и готовили
это блаженство для  себя и для своей страны. В результате их усилий мы, наше
поколение, попали на этот лир богов  -- на  пир голода и расстрелов, тифов и
вши,  Соловков  и  Дахау.  На  столе  этого  пира  появились  и  обглоданные
человеческие кости: в некоторые из "роковых минут" участники пира занимались
людоедством.   Наш   пиршественный  слух   услаждала  музыка  артиллерийской
канонады, грохота  обрушивающихся домов, шипенье  того  пара, которым Гитлер
ошпаривал  евреев,  и  выстрелы  тех наганов,  которыми Сталин  ликвидировал
буржуев. Вообще,  всеблагие постарались доставить нам  удовольствие -- и  за
наши же деньги. А также и за деньги будущих поколений.
     Наполеон,  чистокровный корсиканец, так сказать, Аль-Капоне европейской
истории,  начинает  свои политические  мечты  с  проектов  истребления  всех
французов на Корсике -- он по тем временам был  итальянским патриотом. Потом
он слегка  изменил свой патриотизм: вместо истребления французов предлагал в
своих  якобинских  брошюрах истребление только французских "тиранов". Первые
свои грабежи он начал в Италии; итальянский патриотизм был так же забыт, как
и якобинские брошюры. Его подвиги обошлись Франции в 4,5 миллионов мужчин --
Франция имела тогда  всего 25 миллионов населения. Цвет нации гиб не столько
на  полях  сражений, сколько в  болезнях  походов.  Не от этого ли страшного
кровопускания идет физическое вырождение этой, может быть, самой талантливой
нации  мира? "Слава  Франции"  кончилась парадом союзных войск  в Париже,  и
после этой славы Франция не  оправилась никогда: Париж был  сдан  в 1814,  в
1871, в 1940, а  в 19-14 только  русская жертва  на полях  Восточной Пруссии
спасла  LA  VILLE LUMIERE от  очередного  иностранного  парада. Сто тридцать
третье   правительство  Третьей   республики   (сейчас  --  уже  четвертой),
наследницы   ста  пятидесяти  лет  революционных   шатаний   и  политической
беспризорности.  И  за  все  это  --  Пантеон?  Более  великого  благодетеля
прекрасная Франция так и не могла разыскать?
     Об Адольфе Гитлере у  меня тогда еще не было достаточной информации, но
в голову  лезли  тревожные  мысли об  Иосифе Сталине --  одном  из очередных
распорядителей очередного пира  богов: а что,  если  в  Пантеоне  Успенского
собора в Кремле этак  в 2000 году будет стоять такая же гробница, окруженная
знаменами  Кронштадта, Ярославля,  Севастополя, Новороссийска и  Соловков --
победы Сталина над матросами, солдатами, офицерами, крестьянами и прочими...
Сталинграда тогда еще не было, но ведь и Наполеон начал не с Аустерлица, а с
Тулона?  И  наполеоновские  капралы,  начав  в  скромных  чинах  и  скромных
масштабах лионские,  марсельские и тулонские грабежи, ведь не сразу получили
маршальские  жезлы  и  доступ к  сокровищницам  Рима, Вены  и  Москвы?  Идеи
французской революции, пронесенные на наполеоновских знаменах от Мадрида  до
Москвы?  Что осталось  от них, кроме  литературной декламации и  метрической
системы мер в Европе? Самый элементарный анализ социальных взаимоотношений в
мире до  и  после французской  революции показывает с  полной  наглядностью:
великая  французская  революция  имела   огромное  влияние  на  литературное
хозяйство  Европы. На все  остальные  виды  человеческой деятельности она не
имела никакого влияния. Конституция САСШ была построена на старой английской
традиции -- и, как и английская  -- держится до сих пор. С крепостным правом
в России монархия начала бороться до 1789 года и кончила через 72 года после
этой  даты.  Феодализм во  Франции погиб в  ночь на  4  августа, феодализм в
Европе остался, как и  был -- и  жил,  и умер совершенно независимо  от идей
1789 года. В Германии его  остатки,  кстати,  ликвидировал только  Гитлер. И
если над  наполеоновской гробницей  "склоняются  знамена", то  почему  им не
склоняться над  гитлеровской? И  почему  будущим историкам  не  восторгаться
идеями 1933 года, знамена которых тоже ведь прошли по всей Европе?
     Канонизация  одного героя мировой истории  создает  почву,  на  которой
вырастают другие.  Хвалебные  оды  одной  революции  создают психологические
предпосылки для других революций. Романтический  грим революционных подвигов
действует,  как  боевая  раскраска индейцев, --  школьники  мировой  истории
восторгаются  романтикой и  забывают  о  "столбе  пыток". А также  о  гибели
племен, культивировавших  добродетели  томагавка, как и снимавших скальпы со
своих "классовых врагов". И нет до сих пор такого учебника истории, который,
подведя  самые  бесспорные  итоги "великим переворотам мира", сказал бы всем
начинателям новых революций:
     "Дорогие  мои  ситуайены, товарищи,  геноссы  и  камрады!  На основании
статистических  данных о  предыдущих революциях, начинатели  новой  не имеют
почти  никаких шансов  выбраться из  нее  живьем. И нет  никаких  шансов  не
потерять  в  ней  отца, брата, жену  или дочь.  Нет никаких  шансов  уйти от
голода,  грязи, расстрелов и  унижений революционного процесса. Правда, если
вы  попадете  в  разряд  тех двух-трех  процентов  начинателей,  которых  не
постигла судьба Дантона, Рема, Троцкого и прочих, тогда, при крайней степени
Моральной нетребовательности,  вы  сможете считать себя в выигрыше: к вам по
наследству перейдут штаны вашего расстрелянного брата, правда, без революции
вы купили бы за это время сто пар штанов. Но вот эти наследственные штаны вы
можете одевать в славную  годовщину гибели вашего брата: 14 июля, 25 октября
или 9 сентября.  И хвастаться завоеваниями  революции -- штанами, ею для вас
завоеванными у вашего брата.  Вашей точки зрения, по всей вероятности, никто
опровергать не будет, ибо ваш брат давно уже сгнил..."
     Все это могли бы и должны были бы сказать  нам наши учителя: философы и
социологи, профессора и публицисты. Могли бы и  должны были бы перечислить и
завоевания  революции:  гибель  около пяти  миллионов населения  во Франции,
около десятка миллионов в  Германии, около  полусотни  миллионов  в  России.
Могли  бы  рассказать о  женщинах  Франции,  России  и Германии,  стоящих  в
очередях за куском хлеба и с этим куском хлеба в очередях у тюремных дверей,
чтобы  кое-как накормить отцов, мужей, братьев,  сыновей, или узнать,  что и
они уже "завоеваны  революцией" и отправлены на  окончательный пир богов, --
на гильотину, плаху или к стенке. Могли бы и должны были бы рассказать не об
оперных местах  и  выдуманных  позже афоризмах,  а  о  бесконечных унижениях
каждого  дня революционного процесса.  Могли бы и должны были  бы не звать к
повторению  "пира  богов",  а  честно и серьезно предупредить нас, молодежь:
если  вы не хотите, чтобы ваши жизни были изувечены и растоптаны революцией,
чтобы  ваша родина была разорена изнутри и разгромлена  извне -- не ходите в
революцию,  не помогайте  ей,  не  призывайте  из уголовного  подполья вашей
страны зловещих людей, вооруженных длинными  ножами и  короткой совестью, не
ройте братских могил самим себе!"
     Что  же делать?  Ганнибал,  вероятно, величайший  военный гений мировой
истории,  погубил Карфаген.  Два других  гения  -- Робеспьер и  Наполеон  --
разгромили Францию. Третья пара -- Бисмарк и Гитлер -- доконали Германию. Во
что еще обойдется России четвертая пара гениев -- Ленин и Сталин?..
     Исходя именно  из этих соображений, в одной из  своих статей я  обронил
фразу, которая мне впоследствии,  в  Германии,  дорого  обошлась:  "Гении  в
политике -- это хуже чумы". Гитлер, говорят, принял это на свой счет, и  мне
пришлось объяснять в Гестапо, что я имел  в виду  только гениев марксизма. И
вообще  -- нельзя же придираться к  парадоксу! Но это  все-таки не парадокс.
Гений в политике  -- это человек, насильственно нарушающий  органический ход
развития страны во имя своих идеалов, своих  теорий или своих вожделений  --
не идеалов  массы  -- иначе  масса реализовала  бы эти идеалы и  без гениев,
время  для  этого  у  массы  есть. Несколько  гиперболически можно  было  бы
сказать, что  "гений"  врывается в жизнь массы, как слон в посудную лавочку.
Потом  --  слона сажают на цепь, а владелец лавочки подбирает  черепки. Если
вообще остается что подбирать. Потом приходят средние люди, "масса", и чинят
дыры,  оставшиеся после  слоновьей  организации  Европы или  мира. Как после
Робеспьера  и Наполеона пришли средние  люди  Питт и  Александр I, так после
Гитлера  и  Сталина  придут  англосаксонские  страны, руководимые  "массой",
средними людьми,  не  имеющими  никаких  новых  ни теорий,  ни идей, ни даже
"философии истории", почтенные "patres familias" -- "мещане", с точки зрения
завсегдатая  любого  кабака,  и  винного,  и  политического.  И  тогда   для
профессоров  истории  наступает "эпоха черной  реакции" -- никто  никого  не
режет, и писать не о чем.


        Зловещие люди

     Социалистические  теории  и  утопии  свою  основную  ставку  ставят  на
равенство, универсальное и  всеохватывающее равенство,  по мере возможности,
во  всем:  в труде и отдыхе, в  быте и заработке, даже в  красоте, здоровье,
силе и любви. Если рассматривать вопрос о равенстве с точки зрения простого,
"мещанского"  здравого смысла,  то можно  будет, как мне кажется, установить
тот довольно очевидный  факт,  что к равенству стремятся и будут  стремиться
люди,  которые стоят  ниже некоего  среднего  уровня данной страны  и данной
эпохи.  Те, кто занимает  места  на  среднем  уровне,  тоже будут  к чему-то
стремиться -- но уже не к равенству, а к превосходству.
     Неравенство  людей  мы   должны  признать,  как   совершенно  очевидный
биологический факт: Гете  и Ньютон все-таки никак не равны  туземцу Огненной
Земли  -- неравны всей суммой своих наследственных задатков. Жизнь  строится
не на стремлении к равенству,  жизнь строится на стремлении к превосходству.
Если  вы установите  закон, согласно  которому  все  футбольные команды мира
должны играть одинаково и все дискоболы мира должны кидать диск только на 35
метров  -- то  спорт  прекратит бытие свое.  Равенство  в  заработной  плате
("уравниловка"),  которую  большевики  одно  время  ввели  в промышленности,
подействовала на эту  промышленность, как тормоз на все четыре колеса: потом
пришлось бросить уравниловку и расстреливать идеалистов равенства.  Как и во
всех  областях   жизни,   социализм,   с  истинно   потрясающей   быстротой,
превращается  --  почти  по  Гегелю  -- в свою  противоположность.  На  базе
теоретического  равенства  сейчас  создалось  такое  положение,  когда  один
Гениальный  Вождь  Народов,  окруженный  дружиной  уже раскрытой  и  еще  не
раскрытой  сволочи  (Троцкий,   Бухарин,  Молотов  и  проч.)   бесконтрольно
властвует  над  почти  двухсотмиллионым  стадом  (трудящиеся).  Но  все  это
делается, конечно, во имя  свободы, равенства и  даже братства -- по Каину и
Авелю.
     Равенства нет и быть не может: оно  означало бы полную остановку жизни.
Но если  мы признаем  наличие  неравенства со знаком  плюс,  то  мы  обязаны
признать и наличность  неравенства со  знаком минус. Если есть люди, стоящие
выше среднего уровня, то есть и люди,  стоящие ниже  -- есть  какой-то  слой
умственных  и моральных подонков. Большинство человечества  находится где-то
посередине между Геркулесом и  кретином. Это