ственными и политическими последствиями -
вплоть до завоевания ее новыми гитлеровскими ордами.

  УСТОЙЧИВОСТЬ

  Для того, чтобы нация могла создать что-то ценное, нужна
устойчивость власти, закона, традиции и хозяйственно-социального
строя. Если этой устойчивости нет, невозможно никакое
творчество. Почти невозможен и никакой труд.
  Русский хлебороб, получив, наконец, свою землю, должен
иметь уверенность в том, что на завтра или послезавтра эта земля
не будет коллективизирована, социализирована или
солидаризирована. Если этой уверенности нет, - у него остается
только один путь - путь хищнического хозяйства. Он не станет
рассчитывать ни на десятилетия, ни даже, на года. Вместо того,
чтобы удобрять землю, он будет вынужден ее истощать. Вместо
того, чтобы переходить к более интенсивным формам
сельскохозяйственной культуры - животноводству, садоводству и
прочее, он будет вынужден следовать принципу: "хоть день, да мой".
  Ибо ему будет совершенно неизвестно, что станет с его землей, если
завтра придут к власти коллективисты, социалисты, солидаристы
или коммунисты: что они предпримут с его землей?
  Совершенно конкретный исторический пример еще не
изгладился из памяти русского крестьянства. Большевики
захватывая власть, выбросили лозунг: "Земля крестьянству", в
сущности эс-эровский лозунг. Придя к власти, они ввели военный
коммунизм. Сорвавшись на военном коммунизме, вернулись к
принципам мелкого крестьянства, и Бухарин бросил свой
знаменитый лозунг: "Обогащайтесь!". Кое-как "обогащенного"
хлебороба ликвидировали под корень коллективизацией деревни. И
вот будут сброшены большевики, и получит наш хлебороб свой
участок, и решительно не будет знать, что ему делать: "ложиться
спать, или вставать". Обогащаться - или, в предвидении какого-то
самоновейшего экономического изобретения, покорно и
предусмотрительно идти по путям деревенской бедноты?
  Пропивать хлеб свой насущный и не заботиться о завтрашнем дне:
  довлеет дневи политика его?
  В совершенно таком же положении окажутся
промышленник, купец, ремесленник. Этот слой людей в период НЭПа
именовался почтительно: "наше красное купечество" - - потом его
послали в Соловки. Правда, и наши нэпманы вели хищническое
хозяйство, - еще более хищническое, чем вело его крестьянство
этих времен. Нэпман до предела эксплуатировал оборудование
арендованных им фабрик и мастерских, но ни модернизировать, ни
даже обновлять его он не мог: не было смысла. В таком же
положении русские хозяйственники окажутся после большевиков,
если перед ними станет вырисовываться перспектива солидаризма.
  Что будет в этом случае значить "функциональная
собственность"? И как далеко будет она отстоять от
марксистских Соловков?
  Совершенно в таком же положении окажутся писатели и
ученые, поэты и композиторы: вот засел Лев Толстой лет на пять
за "Войну и Мир". Какое "мировоззрение" окажется победоносным к
моменту окончания книги? Будет ли новым властителям приемлема
"Периодическая система элементов", или появится какой-то новый
Лысенко, который найдет у Толстого, Менделеева, Павлова,
Мичурина и прочих, антисолидаристический уклон и, будучи
профессиональной бездарностью, станет травить всяческий русский
талант. А ведь никакой талант никогда не сможет творить "по
указке партии" какой бы то ни было партии. Тем более, в том
случае, если "указка партии" будет меняться так же, как меняется
"генеральная линия" ВКП(б). Вы начали работать над "Войной и
Миром", периодической системой элементов или "Жизнью за Царя".
  Или над вашим хутором. Или над вашей мастерской. И вы не знаете,
что из всего вашего труда завтрашние "властители дум" - (и
полиции) - сделают послезавтра.
  В наших русских послебольшевистских условиях будет
поистине чудовищная нужда во всем, что нужно для человеческой
жизни, а не для уничтожения человеческих жизней. Наша легкая
промышленность и ремесло или недоразвиты или разрушены.
  Торговля совершенно разгромлена. Жилищный фонд - разорен. Нам
до зарезу .нужна будет творческая инициатива десятков миллионов
людей, и над этими миллионами повиснет угроза новых социальных
экспериментов, и их инициатива будет подрезана в корне. Тем более,
что именно в наших русских условиях всякое социальное
прожектерство принимает особенно уродливые формы.
  Никакой талант, никакое творчество, никакая
созидательная работа технически невозможна без какой-то
гарантии устойчивости власти, закона, традиции и социально-
хозяйственного строя страны.
  В числе прочих противоречий и контрастов, которыми так
обильна русская жизнь, есть и такой: между тремя
последовательными и последовательно консервативными
факторами русской жизни - Монархией, Церковью и Народом -
затесалась русская интеллигенция, самый неустойчивый и самый
непоследовательный социальный слой, какой только существовал в
мировой истории. Слой в одинаковой степени беспочвенный и
бестолковый - бестолковый именно потому, что беспочвенный. С
момента своего рождения на свет Божий эта интеллигенция
только тем и занималась, что "меняла вехи":
  И я сжег все, чему поклонялся,
Поклонялся всему, что сжигал.
  Были "шестидесятники", которые, наконец, нашли истину.
  Потом появились "семидесятники" и объявили шестидесятников
дураками. Потом появились "восьмидесятники" и объявили
семидесятников идиотами. Были сенсимонисты и фурьеристы. Были
народовольцы и чернопередельцы. Были меньшевики и большевики. В
эмиграции эта коллекция пополнилась фашистами всевозможных
разновидностей от младороссов до солидаристов. Все эти
разновидности имели или имеют совершенно одинаковую
хозяйственную программу, в которой за густым частоколом
восклицательных знаков спрятана хозяйственная, а, следовательно,
и всякая иная диктатура партийной бюрократии.
  Устойчивость всей национальной жизни в стране у нас
поддерживали три фактора: Монархия, Церковь и Народ. В истории
же нашей интеллигенции каждое поколение или даже каждые
полпоколения клали свои трудовые ноги на стол Отцов своих и
говорили: "Вы, папаши и мамаши, - ослы и идиоты, а вот мы,
гегелята и октябрята, - мы умные". "Мы наш, мы новый мир
построим" - вот и строят. Разрушают до основания "старый мир"
и начинают строить все новые и новые отсебятины. Пока монархия
была жива - эти отсебятины ограничивались книжным рынком. А
после победы интеллигенции над Монархией, Церковью и Народом: а)
неразбериха керенщины, б) военный коммунизм, в) новая
экономическая политика, г) период коллективизации. Каждая
"эпоха" разрушала до корня то, что строила предшествующая. Надо
надеяться и нужно работать для того, чтобы с этой "традицией"
интеллигенции покончить, наконец, навсегда.
  Природа не терпит пустоты. Всякая мода легче всего
заполняет пустые головы. И пустые головы строят свои
"новостройки" - на века и на вечность. В наших русских условиях
сдерживать этих строителей может только монархия. Поэтому
строители и ненавидят ее. Не учитывая, правда, и того
обстоятельства, что только монархия может удержать и их от
взаимной резни, как удерживала до 1917 года.
  Монархия не означает никакого окончательного, вечного
хозяйственно-социального строя. Монархия - это только рамка для
поисков. Рамка, сдерживающая эти поиски в пределах человеческого
разума и человеческой совести. По самому существу дела Российская
Империя до 1917 г. шла по очень смешанному пути, в котором
государственное, то есть почти социалистическое, хозяйство,
кооперативное, то есть четверть социалистическое хозяйство и
"капиталистический сектор" развивались параллельно и
одновременно - с вероятным перевесом в будущем в сторону
кооперативного хозяйства. Но монархия не позволяла капиталистам
взрывать кооперацию, кооператорам - бить капиталистов,
социалистам резать и кооператоров и капиталистов, монархия
была рамкой и монархия была арбитражем не заинтересованным ни
в какой "монополии", ни капиталистической, ни социалистической,
ни кооперативной. И только в условиях этой монархии граф С. Ю.
  Витте имел возможность в очень невежливом тоне сказать
представителям русской промышленности: "Русское правительство
заинтересовано в промышленности и в рабочих - но никак не в
ваших, господа, прибылях". И русский капитализм понимал, что он
является только "служилым элементом" в общей стройке страны, а
не "диктатурой над пролетариатом", какою стал социализм. Или
диктатурой одной интеллигентской теории над всеми проявлениями
человеческой жизни, какою стал марксизм.
  Совершенно конкретные и по-видимому совершенно
неоспоримые условия сегодняшней России уже создало
благоприятную почву для любого политико-экономического
прожектерства, скрывающего за собою совершенно конкретные
групповые или классовые интересы профессиональных политиков
всех сортов. В конкретных русских условиях - огромность
пространств, отрезанность населения от столицы страны,
атомизация этого населения, разрыв политической традиции,
которая все-таки поддерживала какую-то преемственность
поколений, подрыв моральной традиции, которая в свое время
сдерживала социально борющиеся стороны в рамках хотя бы какого-
то общественного приличия - все это создает великий соблазн
захвата власти - "во имя идеи" - на вывеске, и во имя шкурных
интересов - на практике. Одна только угроза этого захвата
парализует всякое творчество в стране.
  Попытаемся перевести эти теоретические положения на
язык прозаической практики.
  Народное хозяйство России является специализированным
хозяйством. Говоря грубо: Москва дает ситец, Окраина дает хлеб,
Средняя Азия в обмен на ситец и хлеб дает хлопок. В тот момент,
когда появится угроза - только угроза - "расчленения России",
среднеазиатский землероб не может не вспомнить того периода
своей жизни, когда хлопок у него был, но есть ему было нечего. У
подмосковного текстильщика был ситец, но не было ни хлеба, ни
хлопка.. У украинского хлебороба не было ни ситца, ни соли (дети
рождались без ногтей). Вся страна норовила перейти на уровень
"натурального хозяйства". Это было вызвано "самоопределением
вплоть до отделения", родившимся из советского "планового"
кабака. Теперь - совершенно конкретно:
  В Москве кто-то там заседает. В Киеве уже кто-то успел
засесть. В Москве обсуждаются проекты "самоопределения вплоть
до отделения", а в Ташкенте какой-то тюркский дядя уже успел
собрать своих джигитов. В этих условиях среднеазиатский декханин
хлопка сеять не будет. Он посеет пшеницу, подмосковный
текстильщик останется без хлопка и без хлеба, украинский хлебороб
- без ситца и соли. Все они вместе взятые останутся без нефти и
керосина, а товарищам железнодорожникам - почти сплошь
великороссам - придется возвращаться heim ins Reich, бросая на
произвол судьбы и джигитов и паровозы, и вагоны, и оставляя страну
без транспорта. Ведь, вот же - после вооруженного захвата
польским генералом Желиговским литовской столицы Вильны -
Либаво-Роменская дорога была совсем разобрана - ее восстановили
только советчики. Сколько таких спорных дорог, уездов, рек, портов,
бассейнов, залежей и прочего окажется на территории в 22
миллиона квадратных верст, поделенных между полутораста
кандидатами на самоопределение вплоть до отделения? И кто на
всей этой территории будет уверен в своем завтрашнем дне?
  Можно было бы предположить, что полтораста петлюр во
всех их разновидностях окажутся достаточно разумными, чтобы не
вызвать и политического и хозяйственного хаоса - но для столь
оптимистических предположений никаких разумных данных нет:
  петлюры режут друг друга и в своей собственной среде. Даже и
украинские самостийники поделились на пять разновидностей. В
САСШ эти разновидности промышляют халтурой, как делают это
и солидаристы. При Гитлере они действовали виселицами, при
Бендере убийствами и пытками. Как они будут действовать в
будущем, если над всеми ними не будет монархии?
  Это - в чисто хозяйственной или, точнее, в географическо-
хозяйственной области. Точно так же обстоит дело и в
политически-хозяйственной.
  Вспомним еще раз историю многострадальной русской
интеллигенции - понимая под этим термином революционный ее
слой. Каждое поколение было "новым поколением", идеологическим
предшественником "Союза Нового Поколения" (солидаристов), и
каждое пыталось разрушать работу всех предшествующих
поколений: "Вы, папаши и мамаши, были дураками, а вот мы - мы
умные", "мы наш, мы новый мир построим".
  Представьте лично себя в положении владельца, директора,
организатора любого завода, фабрики или мастерской в любом месте
России. Вы будете знать и все это будут знать, что страна
нуждается в чудовищной восстановительной работе. Что
пресловутая советская "тяжелая промышленность" в обозримое
время не может дать никакого "ширпотреба", ибо продукция этой
промышленности идет на мировую революцию - на танки,
артиллерию, самолеты и пулеметы, а для "ширпотреба" ни заводов,
ни фабрик, ни даже мастерских нет. Вот вы строите. И не знаете,
так что же будет завтра? Один петлюра отрежет вас от угля,
другой от железа, третий от хлопка, четвертый от рынка, а
пятый, может быть, отрежет вас от головы. Это, так сказать,
внешнеполитическая сторона вопроса. Но есть и
внутриполитическая.
  Политические партии эмиграции делятся, собственно
говоря, на две группы: социалисты и монархисты. Каждая из
социалистических группировок заранее предрешает весь дальнейший
хозяйственный рост России; каждая более или менее по-своему и
каждая - окончательно. Монархисты предрешают только одно;
свободную конкуренцию между государственным, земским,
кооперативным, частным и прочим хозяйством. Если в России
восстанавливается монархия, то каждый хозяйственник
"обобществленного" или "частного" сектора будет в основном
зависеть только от себя: сможет ли он или не сможет выдержать
конкуренцию. Но если России суждено пережить еще одну
катастрофу - приход к власти солидаристов, - то никакой
хозяйственник не будет знать, что с ним станется завтра. Посадят
ли на его шею какого-то "функ-комиссара", который будет
функционировать на его, хозяйственника, шее и паразитировать на
его, хозяйственника, работе? Передадут ли его завод, фабрику или
мастерскую в функциональную собственность той активистской
ораве, которую солидаристам ведь придется как-то кормить? И не
пошлют ли его, хозяйственника, как это случилось при ликвидации
НЭПа, к какой-нибудь неудобоусвояемой чертовой матери, чтобы он
не мозолил глаза новому солидаристскому дворянству?
  В наших конкретных русских условиях - даже еще и
послереволюционных - любая республиканская партийная
говорильня вызовет неизбежную хозяйственную катастрофу, за
которой последуют и всякие остальные. Да, Россия сможет
пережить и это. Для того, чтобы, пройдя и "это", вернуться к 1613
году:
  "Яко едиными устами вопияху, что быти на Владимирском и
Московском и на всех государствах Российского Царства Государем и
Царем и Великим Князем Всея России, Тебе - Великому Государю
Владимиру Кирилловичу..."
Или, в переводе этой формулы на очень прозаический язык
нашей современности:
  "Хватит, Попили нашей кровушки. Волим под Царя
Московского".

  ОБЕЗДОЛЕННОСТЬ

  Политическое мировоззрение старой правой русской
эмиграции, а также и ее политическая пропаганда, построены на
исключительно шатком фундаменте. Сознательно, а еще больше,
бессознательно, эта эмиграция отождествляет монархию с суммой
интересов, навыков, воспоминаний и воспитания старого
привилегированного слоя, служилого слоя и военного слоя _ из
которых ни служилый, ни в особенности военный не пользовались
решительно никакими привилегиями. Из всего русского образованного
слоя военный слой был самым обездоленным. Но и это не помешало
ему впитать в себя ряд навыков, воспоминаний и прочего, стоящих в
прямом противоречии и с интересами офицерства, как слоя, и
интересами армии, как вооруженной защитницы страны. Это очень
обычная история: навыки переживают ту обстановку, в которой и
для которой они были в свое время созданы. И они повисают в
воздухе. Или, как это случилось у нас, - в безвоздушном
пространстве.
  Если всю эту концепцию свести к некоему одному
знаменателю, то этот знаменатель будет иметь такой вид:
  Было замечательное имение в Рязанской губернии. Был
замечательный кадетский корпус, или пажеский корпус, или лицей.
  Была замечательная военная служба, насквозь проникнутая
замечательными воинскими подвигами. Была широкая русская
масленица и прочие "блины из Москвы". Было настоящее русское
золото, а не "керенки" или "совзнаки" - золота этого было много.
  Ели русские люди икру и ездили в Ниццу, перед отъездом закусывали у
Донона или Кюба или ужинали в Яре или у Тестова. Все было очень,
очень замечательно. Потом пришел А. Ф. Керенский и устроил
революцию.
  В этой концепции чисто эгоистической воли нет, в
большинстве случаев нет даже и чисто эгоистических интересов.
  Все это очень свойственно человеку вообще: идеализировать
прошлое, в особенности невозвратное прошлое. Отсюда в эпосе
почти всех народов есть сказка о золотом веке и отсюда же в нашем
литературном эпосе - "Война и Мир", - роман, который был
задуман Л. Толстым, как исключительная по своей злостности
сатира, и который был написан, как позолоченная идиллия.
  Люди того слоя, который создает идиллический эпос нашего
прошлого, - это прошлое переживали действительно почти
идиллически. Не совсем, но почти. Из отвратительного далека
сегодняшнего эмигрантского дня это прошлое кажется еще более
обольстительным. Люди этого слоя не догадываются о том, что,
кроме этой точки зрения, на Россию и ее историю могут быть - и
законно могут быть - и иные точки зрения: например,
крестьянская или купеческая. Строго официальных вариантов
русского прошлого у нас есть только два: бело-дворянский и красно-
дворянский. Первый: "Ах, как все было хорошо". Второй: "До чего все
это было отвратительно!" Очень многое было очень хорошо, и
довольно многое было очень плохо. Задача реалистического
понимания русской истории, русской монархии заключается не в
идеализации и не в очернении: нам нужно видеть факты такими,
какими они в действительности были. И если Л. Тихомиров
утверждает, что "Царь заведовал настоящим, исходя из прошлого и
имея в виду будущее нации", то мы, монархисты, должны идти тем
же путем: действовать для будущего, исходя из прошлого и имея в
виду настоящее. Если утопические течения во всем мире имеют
перед нами огромное преимущество: обещания, реалистичность
которых для среднего обывателя мира ничем не могут быть
опровергнуты, - то монархизм имеет свое трезвое преимущество:
  он исходит из реального прошлого. Без участия прошлого не
формируется никакое настоящее, а всякое будущее основано на
сегодняшнем настоящем.
  Утописты всех разрядов - социалисты, коммунисты,
анархисты, солидаристы обещают все, что угодно и всем, кому
только угодно: до нас все было плохо - при нас все будет хорошо.
  Часть этих обещаний уже проверена. Но средний баран мира к
фактической проверке событий относится чрезвычайно
скептически. Наличие этого барана должны учитывать и мы. Но мы
также должны учесть и то обстоятельство, что, во-первых,
баранье население России составляет меньший процент, чем где бы
то ни было в мире, и что, во-вторых, "фактическая проверка"
социалистических (Керенский), анархических (Махно) и
коммунистических (Ленин) обещаний была слишком наглядной.
  Мы, следовательно, должны базироваться на фактах
прошлого, организовывать настоящее и иметь в виду будущее,
исходящее из прошлого и из настоящего. Мы не утописты - ни
справа, ни слева. Мы - единственная политическая группировка,
исходящая из реального, а не утопического представления о нашем
прошлом и не предлагающая никаких утопий для нашего будущего.
  Мы не оцениваем ни России, ни русской истории с точки зрения
какого бы то ни было сословия, класса, слоя и прочего. Но мы должны
сказать: подавляющее большинство населения России - это ее
крестьянство, - в прошлом около 90 % ив настоящем, вероятно,
около 80 %. Интере