т выше, и тому, что летит чуть ниже,  -  а
кроме того, самолетам "Лейк-Сентрал", "Эйр-Канады"  и  "Свиссэйр",  только
что появившимся на экране. Пока КС-135 не  пройдет  на  посадку,  все  эти
самолеты будут летать зигзагами  в  пределах  ограниченного  пространства,
поскольку ни один из них не должен выйти из своей зоны. В известном смысле
это напоминало сложную шахматную  игру,  только  в  этой  игре  все  пешки
находились на разном уровне и передвигались со  скоростью  нескольких  сот
миль в час. Причем в ходе игры их надо было не только двигать  вперед,  но
поднимать или опускать - да так, чтобы  каждая  фигура  отстояла  от  всех
других минимум на три мили по горизонтали и на тысячу футов по вертикали и
ни одна из них не вылезала за край доски. А пока  шла  эта  опасная  игра,
тысячи пассажиров сидели в своих воздушных креслах и с нетерпением  ждали,
когда же наконец завершится их полет.
   Стоило напряжению на секунду  ослабнуть,  и  Кейз  тотчас  вспоминал  о
пилоте военного самолета - каково-то ему сейчас пробиваться сквозь буран и
забитый другими машинами воздух. Наверно, ему очень там одиноко. Таким  же
одиноким чувствовал себя и Кейз - все люди одиноки, даже в толпе. У пилота
есть второй пилот и команда, и у Кейза  рядом  коллеги  -  только  протяни
руку. Но важна не эта  близость.  Она  ничего  не  значит,  когда  человек
замыкается в своем внутреннем мире, куда  никому  нет  доступа  к  где  он
остается один на один со своими воспоминаниями, с пониманием  и  сознанием
происходящего, со своим страхом. Совсем один - с той минуты, как  появился
на свет, и до самой смерти. Всегда, постоянно один.
   Кто-кто, а Кейз Бейкерсфелд знал, как одинок может быть человек.
   Кейз дал новый  курс  самолетам  "Свиссэйр",  "ТВА",  "Лейк-Сентрал"  и
"Истерн". Он услышал, как за его спиной Уэйн Тевис вновь  пытался  вызвать
по  радио  КС-135.  По-прежнему  никакого  ответа,  но  сигнал   бедствия,
посылаемый пилотом КС-135, продолжал  мигать  на  экране.  Местонахождение
зеленой точки показывало, что пилот четко выполнял указания, которые  были
даны ему перед тем, как отказало  радио.  Он,  естественно,  понимал,  что
диспетчеры тогда смогут предвидеть его действия. Знал он и то,  что  радар
на земле засечет его местонахождение, и  не  сомневайся,  что  все  другие
самолеты будут убраны с его пути.
   Военный самолет, насколько было известно  Кейзу,  вылетел  с  Гавайских
островов, не останавливаясь, заправился в воздухе над Западным  побережьем
и следовал на воздушную  базу  Эндрюс  близ  Вашингтона.  Однако  западнее
срединной линии, перерезающей континент, у него отказал один мотор,  затем
обнаружились неполадки в проводке, побудившие командира  самолета  принять
решение  о  незапланированной  посадке  в  Смоки-Хилл,  штат  Канзас.   Но
взлетно-посадочные полосы на аэродроме в Смоки-Хилл  не  были  очищены  от
снега, и КС-135 повернули на международный аэропорт  Линкольна.  Воздушные
диспетчеры проложили военному  самолету  трассу  на  северо-восток,  через
Миссури и Иллинойс. А затем,  когда  он  находился  милях  в  тридцати  от
аэропорта имени Линкольна, заботу о нем принял на себя  Кейз  Бейкерсфелд.
Вот тут-то, вдобавок к прочим бедам, на самолете отказало еще и радио.
   Обычно,  в  нормальных  условиях,  военные  машины  держатся  вдали  от
гражданских аэропортов. Но в такой буран пилот,  естественно,  запросил  о
помощи и тотчас получил ее.
   В темной тесной радарной было жарко не только  Кейзу.  Однако  ничто  в
голосе диспетчеров при переговорах с воздухом  не  выдавало  волнения  или
напряжения. У пилотов и без того хватает забот.  Особенно  сегодня,  когда
буран швырял самолеты  и  приходилось  лететь  по  приборам,  при  нулевой
видимости, а это требовало всего  их  умения.  К  тому  же  многие  пилоты
находились  в  воздухе  дольше  положенного  из-за  задержек  с   посадкой
самолетов, а теперь летное время у них еще удлинялось.
   С  каждого  диспетчерского  поста  непрерывным  потоком  шли  по  радио
приказания: надо было по возможности преградить самолетам доступ в опасную
зону. А они ждали, когда наконец им разрешат приземлиться, и  число  их  с
каждой минутой все  возрастало.  Один  из  диспетчеров  тихим  напряженным
голосом бросил через плечо: "Чак, у меня тут пожар. Можешь взять  на  себя
"дельту"  семь-три?  Диспетчеры  прибегали  к  таким  переброскам,   когда
чувствовали, что задыхаются и  не  в  состоянии  сами  справиться.  Другой
голос: "Черт!.. У  меня  своих  хватает...  Подожди!..  Ладно,  беру  твою
"дельту" на себя".  Секундная  пауза.  "Дельта"  семь-три,  говорит  центр
наблюдения  за  воздухом  аэропорта  Линкольна.  Сделайте  левый  поворот,
держитесь направления один-два-ноль. Высота прежняя  -  четыре  тысячи!.."
Диспетчеры  всегда  старались  помочь  друг  другу.  Ведь,  может,   через
несколько минут тебе самому потребуется помощь. "Эй, следи за этим  -  вон
он подлетает с противоположной стороны. О господи! Прямо как на выезде  из
города в час "пик"..." "Америкен" четыре-четыре, держитесь того же  курса.
Сообщите свою высоту!.." "Люфтганза"  взлетела  с  отклонением  от  курса.
Уберите к черту самолет из зоны прилета!" Взлетавшие самолеты направляли в
обход зоны бедствия, а вот  прибывающие  самолеты  приходилось  держать  в
воздухе, теряя на этом драгоценное время. Даже после того как чрезвычайная
обстановка разрядится, потребуется больше часа, чтобы ликвидировать пробку
в воздухе, - это знали все.
   Кейз Бейкерсфелд отчаянно старался  сосредоточиться,  чтобы  держать  в
памяти свой сектор и все самолеты в нем. Нужно было  мгновенно  запоминать
местонахождение  самолетов,  их  опознавательные  знаки,  типы,  скорость,
высоту полета, последовательность посадки - словом, диаграмму,  в  которой
непрерывно происходили изменения и конфигурация которой ни на  секунду  не
застывала.  И  в  более-то  спокойные  времена  напряжение   не   покидает
диспетчера, сегодня же, в такой буран, мозг и вовсе работал  с  предельной
нагрузкой. Самое страшное - "потерять картинку", а такое может  случиться,
если усталый мозг взбунтуется, и тогда все исчезнет. Время от времени  это
и случалось - даже с самыми лучшими работниками.
   А Кейз был одним из лучших. Еще год  назад  именно  к  нему  обращались
коллеги, когда перенапряжение выводило их из  игры:  "Кейз,  тону.  Можешь
выручить на несколько минут?" И он всегда выручал.
   Но в последнее время роли переменились. Теперь  коллеги  помогали  ему,
сколько могли, хотя, конечно, есть предел  помощи,  которую  один  человек
может оказать другому без ущерба для своей работы.
   Тем временем надо было давать по  радио  новые  указания.  А  Кейз  был
предоставлен самому себе: Тевис вместе со своим высоким табуретом переехал
на другой конец комнаты, чтобы проверить другого  диспетчера.  Мозг  Кейза
отщелкивал решения: "Завернуть  "Браниф"  влево,  "Эйр-Канаду"  -  вправо,
"Истерну" - изменить курс на сто восемьдесят  градусов".  Приказания  были
тотчас  выполнены:  на  экране  радара  светящиеся  точки   перестроились.
"Самолет "Лейк-Сентрал" менее скоростной, с ним дело терпит, "Свиссэйр"  -
реактивный: может столкнуться с "Истерном". Надо  дать  "Свиссэйру"  новый
курс, и немедленно - но какой? Да думай же  скорее!  Завернуть  вправо  на
сорок пять градусов - только на минуту, потом  снова  выпрямить  курс.  Не
забывай о "ТВА" и "Ориент"! Появился  новый  самолет,  идет  с  запада  на
большой скорости - опознавай, находи ему место. Думай, думай!"
   Стиснув зубы, Кейз мрачно твердил про себя: "Только не потерять сегодня
картинку, только не потерять сейчас, только не потерять".
   Боязнь   именно   сегодня   "потерять   картинку"   объяснялась   одним
обстоятельством - тайной, о которой не знал никто, даже его  жена  Натали.
Лишь Кейз - один лишь Кейз - знал, что сегодня он в  последний  раз  сидит
перед экраном и несет вахту. Сегодня последний день его  работы  в  пункте
наблюдения за воздухом, и скоро этот день подойдет к концу.
   А затем подойдет к концу и его жизнь.
   - Передохните, Кейз, - послышался голос руководителя полетов.
   Кейз не заметил, как он вошел. Он бесшумно возник в  комнате  и  сейчас
стоял возле Уэйна Тевиса.
   Минуту назад Тевис спокойно сказал руководителю полетов:
   - По-моему, Кейз в полном порядке. Был момент, когда  я  волновался  за
него, но он вроде сдюжил.
   Тевис был рад, что ему не пришлось прибегать к крайней мере и  заменять
Кейза. Но руководитель полетов тихо сказал:
   - Надо все-таки дать ему передышку. - И, подумав, добавил: - Я сам  ему
скажу.
   Кейзу достаточно было одного  взгляда  на  этих  двоих,  чтобы  понять,
почему ему дают передышку. Обстановка не разрядилась, и они  боялись,  что
он не справится. Вот и решили сменить его, хотя ему положено было отдыхать
лишь через  полчаса.  Отказаться?  Ведь  для  диспетчера  его  класса  это
оскорбление, тем более что все, конечно, заметят. А потом он  подумал:  ну
чего ради поднимать шум?  Не  стоит.  К  тому  же  десятиминутный  перерыв
поможет ему прийти в  себя.  За  это  время  ЧП  будет  ликвидировано,  он
вернется и спокойно доведет смену до конца.
   Уэйн Тевис нагнулся к нему.
   - Ли сменит вас, Кейз. - И подозвал диспетчера, только что вернувшегося
после положенного по графику перерыва.
   Кейз молча кивнул, но продолжал оставаться на месте и давать  по  радио
инструкции самолетам, пока его сменщик "запоминал картинку".  На  передачу
дел одним диспетчером другому уходило обычно несколько минут.  Заступавший
должен был изучить расположение точек на экране и  как  следует  запомнить
обстановку. Кроме того, он должен был соответствующим образом настроиться,
напрячься.
   Это умение  напрячься  -  напрячься  намеренно  и  сознательно  -  было
особенностью их профессии. Диспетчеры говорили: "Надо  обостриться",  -  и
Кейз за пятнадцать лет работы в службе наблюдения  за  воздухом  постоянно
видел, как это происходило с ним самим и с  другими.  "Надо  обостриться",
потому что без  этого  нельзя  приступать  к  работе.  А  в  другое  время
действовал рефлекс - скажем, когда диспетчеры ехали вместе в  аэропорт  на
служебном автобусе. Отъезжая от дома, все свободно, непринужденно болтали.
На небрежно  брошенный  кем-нибудь  вопрос:  "Пойдешь  играть  в  кегли  в
субботу?" - следовал столь же небрежный ответ:  "Конечно"  или:  "Нет,  на
этой неделе не смогу". Однако  по  мере  приближения  к  аэропорту  беседа
становилась все менее оживленней, и на этот же вопрос в четверти  мили  от
аэропорта уже отвечали лишь коротко; "Точно"  или:  "Исключено",  а  то  и
вовсе ничего.
   Наряду с умением обострять мысли и чувства  от  диспетчера  требовались
еще и собранность и  железное  спокойствие.  Эти  два  требования,  трудно
совместимые в одном человеке, изнуряли нервную систему и в конечном  счете
разрушали здоровье. У многих диспетчеров развивалась язва желудка, что они
тщательно скрывали,  боясь  потерять  работу.  По  этим  соображениям  они
лечились у  частных  врачей,  которым  платили  сами,  вместо  того  чтобы
пользоваться    бесплатной    медицинской     помощью,     предоставляемой
авиакомпаниями.  Они  прятали  бутылки  с  "маалоксом"  -   средством   от
повышенной кислотности - в своих шкафчиках и во время перерыва  втихомолку
потягивали белую сладкую жидкость.
   Сказывалось это и в другом.  Иные  диспетчеры,  Кейз  Бейкерсфелд  знал
таких, распускались дома, становились  мелочными,  придирчивыми  и,  чтобы
хоть  немного  расслабиться  после  дежурства,  устраивали  сцены  -  "для
разрядки". Если еще добавить то, что работали они по сменам и часы  отдыха
у них все время менялись, а это чрезвычайно осложняло  семейную  жизнь,  -
нетрудно себе представить результат. У воздушных диспетчеров  был  длинный
список разрушенных семей и большой процент разводов.
   - О'кей, - сказал диспетчер, заступавший на место Кейза. - Я готов.
   Кейз слез с кресла и снял наушники, а его коллега надел их. И,  еще  не
успев как следует усесться, стал давать указания самолету "ТВА".
   Руководитель полетов сказал Кейзу:
   - Брат просил передать вам, что, наверно, заглянет позже.
   Кейз кивнул и вышел из радарной; Он не обиделся на руководителя полетов
- ведь ему приходилось отвечать за все - и был сейчас  даже  рад,  что  не
стал возражать и воспользовался предложенной передышкой. Больше  всего  на
свете Кейзу хотелось закурить сигарету, глотнуть кофе и  посидеть  одному.
Рад был он и тому, раз уж так получилось, что не ему придется  возиться  с
этим ЧП. Слишком много было у него на счету этих ЧП, чтобы жалеть, что  не
он распутает еще и этот узел.
   В международном аэропорту Линкольна, как и в любом  крупном  аэропорту,
ЧП возникали по нескольку раз в день. Это могло произойти в любую погоду -
не только в такой  буран,  как  сегодня,  а  при  голубых  небесах.  Когда
случалось ЧП, о нем узнавали лишь немногие, потому что,  как  правило,  ЧП
завершались благополучно  и  даже  пилотам  в  воздухе  далеко  не  всегда
сообщали, почему тому или иному самолету не дают посадки или  вдруг  велят
изменить курс. Во-первых, им вовсе и не обязательно было об этом знать,  а
во-вторых, не было времени  давать  по  радио  объяснения.  Зато  наземные
службы - аварийные команды, "скорая помощь" и полиция, а также руководство
аэропорта - немедленно оповещались  и  принимали  меры  в  зависимости  от
категории бедствия. Первая категория была самой серьезной и в то же  время
самой редкой, поскольку бедствие первой категории  означало,  что  самолет
разбился. Вторая  категория  означала  наличие  опасности  для  жизни  или
серьезных повреждений.  Третья  категория,  объявленная  сейчас,  являлась
просто  предупреждением:  соответствующие  службы  аэропорта  должны  быть
наготове, их услуги могут понадобиться. А вот  для  диспетчеров  ЧП  любой
категории означало дополнительное напряжение со всеми  вытекающими  отсюда
последствиями.
   Кейз вошел в  гардеробную,  примыкавшую  к  радарной.  Сейчас,  получив
возможность спокойно размышлять, он от души пожелал, чтобы пилот КС-135  и
все  другие  пилоты,  находившиеся   сегодня   в   воздухе,   благополучно
приземлились, несмотря на буран.
   В  гардеробной,  маленькой  квадратной  комнатке  с  одним-единственным
окном, вдоль трех  стен  стояли  металлические  шкафчики,  а  посредине  -
деревянная скамья. У окна висела доска для  объявлений,  на  которой  были
небрежно наляпаны официальные бюллетени и оповещения различных комиссий  и
общественных организаций  аэропорта.  Свет  голой  лампочки,  свисавшей  с
потолка, казался ослепительно ярким после полутьмы радарной. В гардеробной
никого больше не было, и  Кейз  выключил  электричество.  На  крыше  башни
стояли прожекторы, и в комнату проникало достаточно света.
   Кейз закурил сигарету. Потом открыл свой шкафчик и достал пластмассовое
ведерко, куда Натали укладывала ему завтрак. Наливая из термоса  кофе,  он
подумал: интересно, вложила ли она  ему  в  завтрак  записку,  а  если  не
записку, то какую-нибудь вырезку из газеты или журнала.  Натали  частенько
это делала - иной раз что-то одно, а иной раз и то и другое, должно  быть,
в надежде развлечь его. Она много думала об этом с  тех  пор,  как  с  ним
случилась беда. Сначала она прибегала  к  простейшим  способам,  а  потом,
видя, что это не помогает, к более сложным, хотя Кейз неизменно понимал  -
и это не трогало его, но и не раздражало, - зачем Натали так  поступает  и
чего она добивается. Впрочем, последнее  время  записки  и  вырезки  стали
появляться реже.
   Должно быть, и Натали в конце концов отчаялась. Она уже не находила для
него слов, а по ее покрасневшим  глазам  он  понимал,  что  она  частенько
плачет.
   Когда Кейз заметил это, ему захотелось ей помочь. Но как, если он не  в
состоянии помочь самому себе?
   Фотография Натали была приклеена к дверце  его  шкафчика  с  внутренней
стороны - цветная фотография, снятая самим Кейзом. Он принес ее  сюда  три
года назад. Сейчас при свете, падавшем из окна, на ней почти ничего нельзя
было различить, но он так хорошо знал ее, что ему  не  требовалось  яркого
освещения.
   На фотографии Натали была в купальном костюме. Она сидела  на  скале  и
смеялась, приложив тонкую красивую руку к глазам,  чтобы  защитить  их  от
солнца. Ее светло-каштановые волосы были  отброшены  назад,  на  маленьком
задорном личике виднелись веснушки, неизменно  выступавшие  летом.  Вообще
Натали Бейкерсфелд была похожа на шаловливую, своевольную дриаду, но в  то
же время в ней чувствовалась сила волн, и  аппарат  зафиксировал  и  то  и
другое. Она сидела на фоне синего озера,  скал  и  высоких  елей.  Кейз  и
Натали отправились  тогда  на  машине  в  Канаду  и  проводили  отпуск  на
Халибертонских озерах,  впервые  оставив  своих  детей  Брайана  и  Тео  в
Иллинойсе с Мелом и Синди. Впоследствии оба вспоминали об этом отпуске как
о самых счастливых днях своей  жизни.  Пожалуй,  именно  сегодня,  подумал
Кейз, стоит еще раз вспомнить об этом.
   Из-за фотографии торчала сложенная бумажка. Это была одна  из  записок,
которую Натали сунула ему как-то в завтрак. Было это месяца два-три назад,
но почему-то он решил ее сохранить. И хотя Кейз наизусть  знал  содержание
записки, он достал ее сейчас и подошел к окну, чтобы  прочесть.  Это  была
вырезка из журнала, а под ней - несколько строк, приписанных рукой жены.
   Натали многим интересовалась, иногда вещами совершенно неожиданными,  и
неизменно пыталась приобщить к кругу своих интересов  Кейза  и  мальчиков.
Вырезка касалась экспериментов, проводимых американскими генетиками. В ней
говорилось о том, что можно замораживать человеческую сперму.  При  низкой
температуре она сохраняется  бесконечно  долго,  совершенно  не  утрачивая
своих свойств. Затем ее можно оттаять и  использовать  для  оплодотворения
женщин в любое время - и в наши дни, и через несколько поколений.
   Натали под этим приписала:

   "Ковчег мог бы быть вдвое меньше, если б Ною
   Был известен способ замораживания сперматозоидов
   Оказывается, можно иметь сколько хочешь детей,
   Лишь бы в холодильнике был мороз посильней.
   Я рада, что наши
   Родились от папаши и мамаши.
   Я счастлива, милый, что нежность и страсть
   Имеют над нами по-прежнему власть".

   Тогда она еще пыталась - отчаянно пыталась - вернуть их жизнь в прежнее
русло... склеить ее, склеить семью... чтобы было так,  как  раньше.  Чтобы
нежность и страсть имели над нами по-прежнему власть.
   В эту борьбу включился и Мел, пытаясь вместе с Натали вырвать брата  из
пучины тоски и депрессии, которая все больше засасывала его.
   И что-то в душе Кейза поддалось, откликнулось. В глубине  его  сознания
зажглась искорка воли, он пытался найти в себе  силы  и  выйти  с  помощью
близких из своего оцепенения, ответить любовью на  любовь.  Но  ничего  не
получилось. Не получилось - впрочем, он знал, что не получится,  -  потому
что в нем не осталось ни чувств, ни эмоций. Он не мог разжечь  в  себе  ни
тепла,  ни  любви,  ни  даже  злости.  Только  пустота,  самобичевание   и
всеобъемлющее отчаяние.
   Теперь, видимо, и Натали почувствовала всю тщету своих усилий - он  был
уверен, что это так. Наверно, потому она и плачет украдкой.
   А Мел? Должно быть, и Мел тоже от него отступился. Хотя, видимо, еще не
совсем - Кейз вспомнил, что сказал ему  руководитель  полетов:  "Ваш  брат
просил передать вам, что, наверно, заглянет позже".
   Было бы куда проще, если бы Мел этого не делал. Кейз почувствовал,  что
ему сейчас не по силам эта встреча, хотя всю жизнь они были очень близки -
как только могут быть близки братья. Приход Мела может все осложнить.
   А Кейз слишком выдохся, слишком устал, чтобы вынести новые осложнения.
   Он снова подумал: интересно, вложила ли Натали сегодня  записку  в  его
завтрак. И надеясь, что вложила, стал осторожно вынимать еду.