сей день.  Вот  и  сейчас  -  принес  кофе,
подумал Кейз, но тут же остановил  себя:  нечего  распускать  слюни  из-за
чашки кофе только потому, что это последнее свидание. Мелу не  спасти  его
от одиночества и мучительного  чувства  вины.  Даже  Мел  не  в  состоянии
вернуть к жизни маленькую Валери Редферн и ее родителей.
   Мел кивком показал на дверь, и они вышли в коридор.
   - Послушай, старина, - сказал Мел, -  тебе  необходимо  отключиться  от
всего  этого...  И,  пожалуй,  даже  надолго.  Может   быть,   не   только
отключиться, может быть, уйти отсюда совсем.
   Кейз улыбнулся - первый раз за все время их разговора.
   - Это тебе Натали напела.
   - Натали способна мыслить очень здраво.
   Какие бы затруднения ни испытывал сейчас Кейз, подумал  Мел,  ему  явно
повезло, что у него такая жена. Мысль о золовке привела Мелу на память его
собственную жену, которая в это время находилась, по-видимому,  где-то  на
пути в аэропорт. Нет, это нечестно - сравнивать свою супружескую  жизнь  с
чужой. чтобы представить ее себе в невыгодном свете, подумал  Мел.  Однако
порою от этого трудно удержаться. Отдает ли Кейз себе  отчет  в  том,  как
удачно сложилась в этом отношении его жизнь, подумал Мел.
   - И вот еще что, - сказал он. - Я никогда раньше не спрашивал  тебя  об
этом, но, пожалуй, сейчас пришло время. Мне кажется, ты не  рассказал  мне
всего, что произошло тогда в Лисберге... во время  катастрофы.  И,  должно
быть, ты не рассказывал этого никому, а я прочел все протоколы.  Было  там
что-нибудь еще, о чем ты не упомянул?
   - Было, - сказал Кейз после секундного колебания.
   - Да, я это почувствовал. - Мел  говорил  осторожно,  боясь  произнести
лишнее слово. Этот разговор мог иметь решающее значение для них  обоих,  и
Мел это сознавал. - Но я рассуждал так: если бы ты хотел,  чтобы  я  узнал
больше, то сам бы мне рассказал, а раз ты молчишь, значит  -  не  мое  это
дело. И тем не менее бывает так, что когда тебе кто-то очень дорог... как,
например, брат... нельзя успокаиваться на том, что тебя это  не  касается:
нельзя - даже если твоего вмешательства не хотят. И я пришел к выводу, что
не стану больше оставаться в стороне. - Помолчав, он спросил мягко:  -  Ты
меня слушаешь?
   - Да, - сказал Кейз, - я  тебя  слушаю.  -  А  сам  думал:  можно  ведь
положить конец этому разговору - он же бесцелен. И, вероятно, надо сделать
это сразу, сейчас. Извиниться, сказать, что  ему  необходимо  вернуться  в
радарную. Мел решит, что можно будет продолжить разговор позже, он ведь не
знает, что никакого "позже" не будет.
   - В тот день в Лисберге, - настойчиво повторил Мел.  -  То,  о  чем  ты
никогда не говорил, - это имеет отношение  к  тому,  как  ты  себя  теперь
чувствуешь, к тому, что с тобой происходит? Имеет, да?
   Кейз покачал головой.
   - Оставим это, Мел. Прошу тебя!
   - Значит, я прав. Значит, одно к другому имеет отношение, так ведь?
   Какой смысл возражать против очевидности, подумал Кейз.
   - Да.
   - Ты не хочешь рассказать мне? Но тебе  же  придется  рано  или  поздно
поделиться с кем-то. - Голос  Мела  звучал  просительно  и  вместе  с  тем
настойчиво. - Ты не можешь вечно жить с этим - что бы оно ни было, - вечно
носить это в себе. С кем же тебе лучше  поделиться,  как  не  со  мной?  Я
пойму.
   _Ты не можешь носить это в себе... С кем же тебе лучше поделиться,  как
не со мной?_
   Кейзу казалось, что голос брата доносится к нему  из  какой-то  дальней
дали, словно с другой стороны глубокого, гулкого ущелья, и даже лицо брата
словно бы отодвинулось  куда-то  далеко-далеко.  И  там,  на  той  стороне
ущелья, были еще другие люди - Натали,  Брайан,  Тео,  Перри  Юнт,  старые
друзья Кейза, с которыми он  уже  давно  потерял  связь.  Но  только  Мел,
единственный из всех,  тянулся  к  нему  оттуда,  из  этой  дали,  пытался
перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Однако пропасть была  очень
уж широкая. Кейз долго, слишком долго был одинок.
   И все же...
   Кейз спросил, и собственный голос показался ему чужим:
   - Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе об этом здесь? Сейчас?
   - А почему бы нет? - решительно сказал Мел.
   И правда: почему бы нет? Что-то пробуждалось в  душе  Кейза  -  желание
излить свою боль, даже если это ни к чему не приведет, ничего,  ничего  не
изменит... Но  так  ли  это?  Ведь  для  чего-то  придумана  же  исповедь,
катарсис, покаяние, отпущение грехов. Только в том-то и суть, что исповедь
приносит избавление, искупление, а для Кейза искупления  нет  и  не  может
быть - никогда. По крайней мере, так он чувствует...  Но  теперь  ему  уже
хотелось узнать, что же скажет Мел.
   Что-то поднималось со дна души Кейза, что-то глубоко запрятанное там.
   - Никакой особой причины скрывать это у  меня  нет,  -  с  расстановкой
произнес он. - Почему бы действительно не рассказать тебе? Это  не  займет
много времени.
   Мел промолчал. Инстинкт подсказывал ему, что одно неверное слово  может
изменить настроение Кейза, спугнуть  признание,  которого  Мел  так  долго
ждал, которое он так  стремился  услышать.  Мел  думал:  если  только  ему
удастся узнать, что мучает Кейза, может быть, они вдвоем сумеют сладить  с
этим. И, судя по виду брата, нужно, чтобы это произошло как можно скорей.
   - Ты читал протоколы, - сказал Кейз. Голос  его  звучал  тускло.  -  Ты
только что сам это сказал. Тебе известно почти все, что  случилось  в  тот
день.
   Мел молча кивнул.
   - Только одного ты не знаешь, и никто не знает, кроме меня; об этом  не
говорилось на расследовании, а я думаю об  атом  день  и  ночь...  -  Кейз
умолк.
   Казалось, он больше ничего не скажет.
   - Бога ради! Ради самого себя, ради Натали, ради меня - дальше!
   - Да-да, сейчас, - сказал Кейз.
   Он начал описывать то утро в Лисберге, полтора года назад, - обстановку
в воздухе, когда он ушел в туалет. Старшим по их группе  был  тогда  Перри
Юнт, а непосредственно на месте Кейза остался стажер. "Сейчас,  -  подумал
Кейз, - я признаюсь ему, как замешкался в туалете, как вернулся на место с
опозданием и своей  небрежностью  и  отсутствием  чувства  ответственности
погубил людей, скажу, что вся трагедия Редфернов  произошла  исключительно
по моей вине, а винили в ней других". Теперь, когда Кейз  получил  наконец
возможность облегчить душу  признанием,  сделать  то,  к  чему  так  давно
стремился, он почувствовал вдруг, что ему становится легче.
   Мел слушал.
   Внезапно  в  конце  коридора   распахнулась   дверь.   Раздался   голос
руководителя полетов:
   - Мистер Бейкерсфелд!
   Руководитель полетов направлялся  к  ним,  шаги  его  гулко  звучали  в
коридоре.
   -  Мистер  Бейкерсфелд,  вас  разыскивает  лейтенант  Ордвей.  И  пульт
управления снежной командой. Просят вас связаться с ними. Привет, Кейз,  -
добавил он.
   Мелу захотелось крикнуть, приказать ему замолчать, попросить, чтобы они
все повременили, оставили его вдвоем с Кейзом  еще  хоть  немного.  Но  он
знал, что теперь это уже ничего не  даст.  При  первых  же  звуках  голоса
руководителя полетов Кейз умолк на  середине  слова  -  мгновенно,  словно
кто-то нажал кнопку и выключил звук.
   Кейз так и не успел повиниться перед братом в  том,  что  считал  своим
преступлением. Машинально отвечая на приветствие руководителя полетов,  он
думал с удивлением: зачем вообще  он  пошел  на  этот  разговор?  Чего  он
надеялся достигнуть? Ведь ничего нельзя исправить и ничего нельзя  забыть.
Никакое признание - независимо от того, кому он его сделает,  -  не  может
убить память. Призрачная надежда искупить  вину  на  миг  забрезжила  было
перед ним, и он сделал попытку  за  нее  ухватиться.  Но  все  это  пустой
самообман. Быть может, даже лучше, что их разговору помешали.
   И снова Кейз почувствовал свое одиночество - он был закован в него, как
в невидимую броню. Снова он был один на один с неотвязными  мыслями,  а  у
них была своя тайная камера пыток, куда никто,  даже  его  брат,  не  имел
доступа.
   Оттуда, из этой камеры пыток - вечных, нескончаемых  пыток,  -  путь  к
спасению был только один. И он уже избрал для себя этот путь и  пойдет  по
нему до конца.
   - По-моему, ваше присутствие не помешало бы  им  там,  Кейз,  -  сказал
руководитель полетов.
   Это был упрек в самой мягкой форме. Кейз сегодня уже позволил себе одну
передышку, а каждая его отлучка из радарной неизбежно  повышала  нагрузку,
ложившуюся на остальных. Вместе с тем это служило напоминанием Мелу - быть
может, даже бессознательным,  -  что  ему,  как  управляющему  аэропортом,
надлежит находиться не здесь.
   Кейз сдержанно поклонился и что-то пробормотал. Мел беспомощно  смотрел
вслед удалявшемуся брату. Он услышал от  него  достаточно,  чтобы  понять:
необходимо во что бы то ни стало узнать больше. Когда и  как  можно  будет
теперь это  сделать?  -  думал  он.  Минуту  назад  ему  удалось  прорвать
замкнутость Кейза, его скрытность. Может  ли  повториться  такое?  Чувство
безнадежности охватило Мела.
   Сегодня уж, во всяком случае, он ничего больше от Кейза не добьется.
   - Очень сожалею, мистер Бейкерсфелд.  -  Словно  прочитав  мысли  Мела,
руководитель полетов развел руками. - Стараешься для общего блага. Это  не
всегда просто.
   - Я понимаю. - Мел с трудом  подавил  вздох.  Что  поделаешь,  остается
только надеяться, что такой случай еще представится, а пока что - за дело.
   - Пожалуйста, повторите, кто меня искал? - попросил Мел.
   Руководитель полетов повторил.
   Мел не стал звонить по телефону, а спустился  этажом  ниже  и  зашел  к
Дэнни  Фэрроу.  Тот  по-прежнему  сидел  за  пультом  управления   снежном
командой.
   Мелу пришлось решить вопрос о том, чью стоянку  самолетов  -  какой  из
конкурирующих авиакомпаний - следует расчистить в первую очередь; затем он
осведомился, как обстоит дело с блокированной полосой три-ноль.  Там  пока
все было без перемен, если не считать того, что прибыл Патрони и  взял  на
себя руководство по освобождению взлетно-посадочной полосы  три-ноль,  все
еще заблокированной "боингом-707" компании "Аэрео-Мехикан". Патрони только
что доложил по радио, что предпринимает новую  попытку  убрать  самолет  и
надеется осуществить это в течение часа.  Патрони  пользовался  репутацией
первоклассного аварийного механика, и Мел решил, что задавать  ему  лишние
вопросы ни к чему.
   Занимаясь этими делами, Мел  вспомнил,  что  его  просили  связаться  с
лейтенантом  Ордвеем.  Видимо,  лейтенант  находился   где-то   в   здании
аэровокзала, и Мел велел разыскать его и  соединить  их  по  радио.  Через
несколько секунд он услышал голос Ордвея. Мел думал, что  лейтенант  хочет
сообщить ему что-то по поводу медоувудской делегации, но его предположение
не оправдалось.
   - Народ из Медоувуда все продолжает прибывать, - сообщил Нед  Ордвей  в
ответ на вопрос Мела. - Но они ведут себя смирно и пока что не  спрашивали
про вас. Я вам сообщу, если они потребуют свидания с вами.
   Выяснилось, что лейтенант звонил по поводу  какой-то  женщины,  которую
задержал  один  из  его  полицейских.   Женщина   бесцельно   бродила   по
центральному залу и плакала.
   - Мы не могли добиться  от  нее  толку,  но  она  не  совершила  ничего
недозволенного, и мне не хотелось препровождать ее в отделение.  У  нее  и
без того очень расстроенный вид.
   - Что вы сделали?
   - Здесь сейчас не так-то легко отыскать  спокойный  уголок...  -  Голос
Ордвея звучал несколько смущенно. - Так что я усадил ее в вашей  приемной.
А потом стал разыскивать вас, чтобы предупредить.
   - Хорошо. Вы оставили ее одну?
   - С ней был один из  наших  людей,  но,  возможно,  уже  ушел.  Она  же
совершенно безобидна, за это я ручаюсь. Мы скоро к ней наведаемся.
   - Я сейчас вернусь к себе, - сказал Мел. - Посмотрим, будет ли от  меня
какой-нибудь толк.
   "Смогу ли я больше преуспеть в разговоре с посторонней женщиной, чем  с
родным братом? - подумал он. - Как бы не получилось  еще  хуже".  Мысль  о
том, что Кейз был так близок к признанию, все еще не давала Мелу покоя.
   - А вы узнали, как зовут эту женщину? - спросил он, помолчав.
   - Да,  это  мы  узнали.  Что-то  испанское,  минуточку,  я  записал.  -
Наступила пауза, потом снова раздался голос лейтенанта Ордвея: -  Герреро.
Ее зовут миссис Инес Герреро.


   - Вы хотите сказать, что миссис Квонсетт находится на борту рейса  два?
- недоверчиво спросила Таня Ливингстон.
   - Боюсь, что именно так, миссис Ливингстон. Старушка небольшого  роста,
по внешности точь-в-точь,  как  вы  ее  описываете,  -  сказал  контролер,
производивший посадку на рейс два. Он, Таня Ливингстон и Питер Кокли,  все
еще не оправившийся от поражения, нанесенного ему его подопечной -  миссис
Адой  Квонсетт,   находились   в   кабинете   управляющего   пассажирскими
перевозками.
   Контролер явился сюда минуту назад, после того  как  Кокли  передал  по
телефону на все выходы к самолетам  "Транс-Америки"  сообщение  по  поводу
неуловимой миссис Квонсетт, так его одурачившей.
   - Мне просто и в голову не пришло, что тут  какой-то  обман,  -  сказал
контролер. - Мы и других провожающих пускали сегодня к  самолетам,  и  все
вернулись.  Ведь  нагрузка-то  была  ужас  какая,  -  добавил  он  в  свое
оправдание. - Мне пришлось работать за двоих,  вот  только  вы  и  помогли
немного. Людей не хватает. Да вы и сами знаете.
   - Знаю, - сказала  Таня.  Она  вовсе  не  собиралась  перекладывать  на
кого-то свою вину. Если уж кто и был виноват в  том,  что  произошло,  так
только она.
   - Не успели вы уйти, миссис Ливингстон, как появилась  эта  старушка  и
залепетала что-то насчет своего сына... Он,  видите  ли,  бумажник  забыл.
Даже показала мне этот бумажник. Но так как, по  ее  словам,  в  нем  были
деньги, я сказал, чтобы она передала его сама.
   - Она на это  и  рассчитывала.  Она  систематически  проделывает  такие
штуки.
   - Я ведь этого не знал, потому и пропустил ее к самолету.  Больше  я  о
ней и не вспомнил, пока не позвонили по телефону.
   - Она вас одурачила, - сказал Питер Кокли и покосился на Таню. - И меня
тоже.
   - Нипочем бы не поверил. Даже и сейчас как-то не  верится.  -  Агент  с
сомнением покачал головой. - Но только она на борту, это уж как пить дать.
- Он рассказал, что число пассажиров  разошлось  с  количеством  проданных
билетов. Но инспектор, наблюдавший  за  погрузкой,  решил  не  задерживать
из-за этого вылет.
   - Значит, они, видимо, уже взлетели, - быстро сказала Таня.
   - Да, они уже в воздухе. Я проверил, когда шел сюда. А даже если еще  и
не взлетели, все равно вряд ли повернули  бы  обратно,  особенно  в  такую
ночь.
   - Да, они бы не повернули. - И трудно представить себе, подумала  Таня,
чтобы самолет изменил курс и  возвратился  в  аэропорт  из-за  миссис  Ады
Квонсетт. Куда дешевле и проще свозить миссис Квонсетт в  Рим  и  обратно:
ведь если бы они решили вернуться и  высадить  "зайца",  это  удовольствие
обошлось бы им, кроме потери времени, еще в несколько тысяч долларов. -  У
них будет посадка для заправки?
   Таня знала, что иногда  самолеты  трансатлантических  рейсов  совершают
непредусмотренные заправочные посадки в Монреале или Ньюфаундленде.  Тогда
можно было бы снять миссис Квонсетт с самолета и  лишить  ее  удовольствия
прокатиться в Италию.
   - Я запрашивал контору компании, - сказал контролер. - Нет,  они  летят
прямо. Без посадки.
   - Черт бы побрал эту старуху! - воскликнула Таня.
   Итак, Ада Квонсетт слетает в Италию и обратно;  там  наверняка  получит
ночлег и питание - и все за счет компании. Да, она  недооценила  решимость
старушки  любой  ценой  помешать  им  отправить  ее  обратно  на  Западное
побережье, сердито думала Таня. И кроме того, она  ошиблась,  предположив,
что миссис Квонсетт будет стремиться попасть только в Нью-Йорк.
   Таня вынуждена  была  признаться  себе,  что  из  этого  состязания  на
сообразительность миссис Квонсетт вышла победительницей. С  необычным  для
нее ожесточением Таня  пожелала,  чтобы  авиакомпания  в  виде  исключения
притянула миссис Квонсетт к ответственности. Но она знала,  что  этого  не
произойдет.
   Питер Кокли начал было что-то говорить, но Таня оборвала его:
   - А, замолчите!
   Кокли и контролер ушли, и через несколько минут управляющий перевозками
вернулся к себе в кабинет. УП -  Берт  Уэзерби  -  напористый,  неутомимый
человек, которому уже давно перевалило за  сорок,  прошел  нелегкий  путь,
начав с приемщика багажа. Обычно довольно обходительный, с живым  чувством
юмора, сегодня он был раздражителен и придирчив -  трехдневное  напряжение
давало  себя  знать.  Он  нетерпеливо  выслушал  сообщение  Тани,  которая
постаралась всю ответственность взять на себя, лишь вскользь  упомянув  об
оплошности Кокли.
   Взлохматив рукой редкие седеющие волосы, Уэзерби сказал:
   - Приятно отметить, что вы не отправили с этим самолетом всех  желающих
прокатиться в Европу. Вот такие недосмотры и ставят нам палки в колеса.  -
Помолчав, он добавил резко: - Вы прошляпили, вы и расхлебывайте. Свяжитесь
с КДП,  попросите  их  поставить  командира  рейса  два  в  известность  о
случившемся. Что он предпримет, меня не касается. Я бы лично вышвырнул эту
старую каргу за борт на высоте тридцать  тысяч  футов.  Впрочем,  это  его
дело. Кстати, кто там командир корабля?
   - Капитан Димирест.
   Управляющий перевозками застонал.
   - Только этого не хватало. Вот  уж  кто  будет  доволен,  что.  мы  так
опростоволосились. Тем не менее предложите ему  препроводить  старуху  под
охраной в полицейское отделение. Если итальянская полиция захочет посадить
ее за решетку, тем лучше. После этого  свяжитесь  с  представителем  нашей
компании в Риме. Ему придется  заняться  этой  дамочкой,  когда  она  туда
прилетит, и будем надеяться, что его помощники окажутся  более  толковыми,
чем мои.
   - Будет исполнено, сэр, - сказала Таня.
   И принялась было рассказывать о том, что таможенный  инспектор  Стэндиш
заметил какого-то подозрительного субъекта с чемоданчиком, улетавшего  тем
же рейсом два. Но Уэзерби прервал ее на середине фразы:
   - Бросьте вы! Чего хотят  таможенники  -  чтобы  мы  выполняли  за  них
работу? Плевать мне на то, что он там провозит: это не наша  забота.  Если
таможенников  интересует,  что  у  него  в  чемоданчике,  пускай  попросят
итальянскую таможню проверить, а нас это не касается.  Не  стану  я,  черт
возьми,  задавать  неуместные  и,  быть  может,   оскорбительные   вопросы
пассажиру, честно заплатившему за свой билет.
   Таня медлила. Мысль об  этом  пассажире  с  чемоданчиком  почему-то  не
давала ей покоя, хотя сама она не  видела  его  в  глаза.  Ей  приходилось
слышать  о   таких   случаях,   когда...   Такое   предположение   нелепо,
разумеется...
   - Я все думаю, - проговорила она, - а что, если у  него  там  вовсе  не
контрабанда...
   Но управляющий перевозками резко оборвал ее:
   - Я уже сказал: нас это не касается.
   Таня вышла.
   Вернувшись к себе, она села за стол  и  начала  составлять  радиограмму
командиру рейса два капитану Димиресту о безбилетной пассажирке миссис Аде
Квонсетт.



        2

   Синди Бейкерсфелд откинулась на спинку сиденья  и  закрыла  глаза.  Она
ехала на такси в аэропорт и даже  не  замечала  -  впрочем,  ей  это  было
безразлично, - что метель все еще  метет  и  такси  ползет  еле-еле  из-за
постоянных заторов. Синди не спешила. Чувство физического довольства, даже
блаженства ("Кажется, это называется эйфория",  -  промелькнуло  у  нее  в
голове) разливалось по ее телу.
   Синди вспоминала Дерика Идена.
   Дерика Идена, с которым она встретилась на благотворительном  коктейле;
Дерика Идена, который принесен тройную порцию американского виски  (она  к
нему почти не притронулась) и тут же (а у него было с  ней  лишь  шапочное
знакомство) сделал вполне недвусмысленное предложение без малейшего намека
на романтику; Дерика  Идена