рно-фальшивый текст, записанный  в  руководстве  для  стюардесс
(компания настаивала, чтобы он читался в начале каждого полета), звучал по
возможности естественно:
   - "_Командир Димирест и экипаж самолета искренне желают, чтобы в полете
вы  отдыхали  и  не  чувствовали  неудобств...  сейчас  мы   будем   иметь
удовольствие предложить вам... если в наших силах сделать  ваш  полет  еще
более приятным_..."
   Поймут  ли  когда-нибудь  руководители  авиакомпаний,  что  большинству
пассажиров эти объявления в  начале  и  в  конце  каждого  полета  кажутся
скучными и назойливыми!
   Гораздо важнее были объявления относительно кислородных масок, запасных
выходов и  поведения  при  вынужденной  посадке.  С  помощью  двух  других
стюардесс,  проводивших  демонстрацию,  Гвен  быстро  справилась  с   этой
задачей.
   Самолет все еще бежал по земле. Гвен заметила,  что  сегодня  он  бежит
медленнее, чем обычно. Понятно: снегопад и заторы. Она слышала, как  вьюга
бьет в окна и фюзеляж.
   Оставалось сделать  еще  одно  объявление  -  наиболее  неприятное  для
экипажа. Такие сообщения делались перед каждым вылетом  из  Нью-Йоркского,
Бостонского,   Кливлендского,   Сан-Францисского   аэропортов,   а   также
международного аэропорта имени  Линкольна  и  всех  остальных  аэропортов,
расположенных вблизи населенных пунктов.
   -  "_Вскоре  после  взлета  вы,  заметите  уменьшение  шума  двигателей
вследствие уменьшения числа их оборотов. Это вполне нормальное явление,  и
проистекает оно из нашей заботы о тех, кто живет вблизи  аэропорта  и  его
взлетных полос_".
   Последнее утверждение было ложью: снижение мощности двигателей являлось
не только ненормальным, но и нежелательным. В  действительности  это  была
уступка  -  по  мнению  некоторых,   своего   рода   расшаркивание   перед
общественным  мнением,  -  но  чреватая  опасностью  для  самолета  и  для
пассажиров, и пилоты ожесточенно боролись против этой меры. Многие из них,
рискуя  своим  служебным  положением,   отказывались   подчиняться   этому
распоряжению.
   Гвен слышала, как Вернон Димирест в узком кругу пародировал такого рода
объявления:
   "Леди и джентльмены! В наиболее трудный и ответственный момент  взлета,
когда нам необходима вся мощность двигателей и когда дел у нас в кабине по
горло, нас заставляют резко сократить число оборотов и производить  крутой
взлет тяжело нагруженного самолета с минимальной скоростью. Это совершенно
идиотская затея,  за  которую  любой  курсант  с  позором  вылетел  бы  из
авиаучилища. И тем не менее мы проделываем это по приказу наших  хозяев  и
Федерального управления авиация,  проделываем  потому,  что  кучка  людей,
построивших  свои  дома  вблизи  аэропорта,  когда  он  уже   существовал,
настаивает на том, чтобы мы поднимались в  воздух,  задержав  дыхание.  Им
наплевать на требование безопасности, наплевать  на  то,  что  мы  рискуем
своей жизнью и вашей. Так что мужайтесь, ребята! Пожелаем  же  друг  другу
удачи и помолимся богу!"
   Гвен улыбнулась, вспомнив об этом. Многое  в  Верноне  вызывало  у  нее
восхищение. Его энергия, эмоциональность. Когда  что-нибудь  по-настоящему
затрагивало Вернона, он становился неукротимым в своем стремлении к  цели.
Даже  в  своих  недостатках  он  был  прежде  всего  мужчиной.  И  ни  его
задиристость, ни самомнение ничего не меняли в отношении к  нему  Гвен.  К
тому же он умел быть нежным и на пылкую страсть отзывался не менее пылко -
уж Гвен ли этого не знать. Она еще не встречала мужчины, от которого ей бы
так хотелось иметь ребенка. И при мысли об  этом  у  нее  сладко  защемило
сердце.
   Ставя микрофон на место в переднем салоне, она заметила,  что  движение
самолета замедлилось, - значит,  они  уже  подрулили  к  взлетной  полосе.
Истекали последние минуты, когда еще можно  подумать  о  чем-то  своем,  -
потом долгие часы она не будет принадлежать себе. Когда они  поднимутся  в
воздух, не останется времени ни для чего, кроме работы. Помимо  выполнения
своих непосредственных обязанностей  по  обслуживанию  пассажиров  первого
класса, Гвен должна еще руководить остальными  четырьмя  стюардессами.  На
многих международных линиях ответственными за работу  стюардесс  назначают
мужчин, но "Транс-Америка" поручала эти обязанности  опытным  стюардессам,
таким как Гвен.
   Самолет остановился. Гвен видны  были  в  окно  огни  другого  самолета
впереди; еще несколько машин выстроились цепочкой сзади. Передний  самолет
уже выруливал на взлетную полосу. Рейс два следовал за ним. Гвен  опустила
откидное сиденье и пристегнулась ремнем. Остальные стюардессы тоже сели на
свои места.
   Снова промелькнула в голове все та же щемящая мысль: ребенок Вернона. И
снова все тот же неотвязный вопрос: аборт или... Да или нет? Быть  или  не
быть ребенку?.. _Самолет вырулил на взлетную полосу_. Оставить ребенка или
сделать  аборт?..  _Шум  двигателей  нарастал,  переходя  в  рев.   Машина
устремилась вперед. Через несколько секунд они поднимутся в воздух_...  Да
или нет? Даровать жизнь или  обречь  насмерть?  Как  сделать  выбор  между
любовью и повседневной реальностью, между чувством и здравым смыслом?
   Обстоятельства сложились так,  что  Гвен  Мейген  могла  бы  не  делать
последнего объявления относительно уменьшения шума двигателей.
   Пока они катили  по  рулежной  дорожке,  Энсон  Хэррис  сказал  Вернону
Димиресту:
   - Я сегодня не намерен выполнять требования насчет шума.
   Вернон Димирест, только что вписавший  в  журнал  полученный  по  радио
маршрут полета,  -  обязанность,  обычно  выполняемая  первым  пилотом,  -
кивнул.
   - Правильно, черт побери. Я бы тоже плюнул на них.
   Большинство  пилотов  этим  бы  и  ограничилось.  Однако   Димирест   в
соответствии со своим  педантичным  нравом,  пододвинул  к  себе  бортовой
журнал и в графе  "Примечания"  записал:  "ПШМ  (противошумовые  меры)  не
соблюдены. Основание: погода, безопасность".
   В дальнейшем эта запись  могла  привести  к  осложнениям,  но  Димирест
только приветствовал такого рода осложнения и готов  был  встретить  их  с
открытым забралом.
   Огни в салоне были притушены. Предполетная проверка закончена.
   Временный затор в  движении  оказался  им  на  руку:  они  вырулили  на
взлетную  полосу  два-пять  быстро,  без  задержек,  с  которыми  пришлось
столкнуться в этот  вечер  многим  самолетам.  Но  позади  них  уже  снова
создавался затор, цепочка ожидавших  своей  очереди  самолетов  росла,  на
рулежные дорожки один за другим выкатывали все новые машины.
   По радио с командно-диспетчерского пункта непрерывным потоком поступали
указания наземного диспетчера рейсовым самолетам  различных  авиакомпаний:
"Юнайтед Эйрлайнз", "Истерн",  "Америкен",  "Эр-Франс",  "Флаинг  тайгер",
"Люфтганза",  "Браниф",  "Континентл",  "Лейк-Сентрал",  "Дельта",  "ТВА",
"Озарк",  "Эйр-Канада",  "Алиталия"  и  "Пан-Америка".  Перечень   пунктов
назначения  звучал  так,  словно   диспетчер   листал   страницы   индекса
географического атласа мира.
   Дополнительное топливо, затребованное Энсоном Хэррисом на случай,  если
в предвзлетный  период  они  истратят  больше  обычного,  в  конце  концов
оказалось неизрасходованным. Но даже при таком количестве топлива их общая
загрузка по подсчет там, которые второй пилот Джордан только что  произвел
- и еще не раз произведет  и  сегодня,  и  завтра  перед  посадкой,  -  не
превышала взлетной нормы.
   Оба пилота - и Димирест и  Хэррис  -  настроились  на  волну  наземного
диспетчера.
   На взлетной полосе два-пять прямо перед ними  самолет  "Бритиш  Оверсиз
Эйруэйз" получил  разрешение  подняться  в  воздух.  Он  двинулся  вперед,
сначала медленно набирая скорость, затем все быстрее и быстрее.  Мелькнули
голубая, золотая,  белая  полосы  -  цвета  британской  авиакомпании  -  и
скрылись в вихре снежной пыли и черного выхлопного дыма. И тотчас вслед за
этим раздался размеренный голос диспетчера:
   - "Транс-Америка", рейс два, выруливайте на взлетную полосу два-пять  и
ждите. На полосу один-семь левую садится самолет.
   Полоса  один-семь  левая  пересекала  полосу  два-пять.   Одновременное
пользование обеими полосами несомненно таило в себе опасность, но  опытные
диспетчеры умели так разводить взлетающие и идущие  на  посадку  самолеты,
что в точке пересечения никогда не могло оказаться двух самолетов сразу  и
вместе с тем не терялось зря  ни  секунды  драгоценного  времени.  Пилоты,
слыша по радио, что обе полосы находятся в работе,  и  учитывая  опасность
столкновения,   со   скрупулезной   точностью   выполняли   все   указания
диспетчеров.
   Вглядевшись  в  снежную  вьюгу,  Димирест  различил  огни  снижающегося
самолета.
   Энсон Хэррис быстро и умело вывел машину на  полосу  два-пять  и  нажал
кнопку своего микрофона.
   - Говорит "Транс-Америка", рейс два. Вас понял. Вырулился и  жду.  Вижу
идущий на посадку самолет.
   Садившийся самолет еще не успел пронестись над их взлетной полосой, как
снова раздался голос диспетчера:
   - "Транс-Америка", рейс два, взлет разрешаю. Давай, давай, друг.
   Последние слова не входили в диспетчерскую формулу, но  для  пилотов  и
диспетчеров они означали одно и то же: "_Ну же,  взлетайте,  черт  побери!
Еще один самолет идет на посадку_". Уже мелькнули в  опасной  близости  от
земли чьи-то чужие огни, стремительно приближавшиеся к полосе один-семь.
   Энсон Хэррис не стал медлить. Он нажал на педали тормозов,  затем  сдал
все четыре сектора газа вперед почти до  упора,  давая  двигателям  полную
тягу.
   - Уравняйте тягу,  -  распорядился  он;  Димирест  между  тем  подобрал
положение секторов, при котором  все  четыре  двигателя  получали  топливо
поровну; ровное гудение их постепенно переходило  в  грозный  рев.  Хэррис
отпустил тормоза, и 731-ТА рванулся с места.
   Вернон Димирест передал на КДП:
   - "Транс-Америка", рейс два, пошел на взлет, - и тут же отдал  от  себя
штурвал, в то время как Хэррис,  левой  рукой  управляя  носовым  колесом,
правой взялся за секторы газа.
   Самолет набирал скорость. Димирест крикнул:
   - Восемьдесят узлов! [узел равен одной миле в час (1,609 км/час)]
   Хэррис кивнул. Бросив носовое колесо,  взялся  за  штурвал.  В  снежном
вихре промелькнули огни взлетной полосы. На скорости  сто  тридцать  узлов
Димирест - в соответствии  с  произведенным  заранее  расчетом  -  сообщил
Энсону Хэррису, что критическая скорость, при которой еще  можно  отменить
взлет и остановить лайнер в пределах взлетной полосы, достигнута. Превысив
эту скорость, самолет мог идти только на взлет... Но вот он уже перешел за
эту грань  и  продолжал  набирать  скорость.  Пересечение  взлетных  полос
осталось позади, справа сверкнули огни идущего на посадку самолета  -  еще
мгновение, и он пересечет полосу в  том  месте,  где  только  что  был  их
лайнер. Риск плюс точный расчет снова оправдали  себя;  только  пессимисты
могут думать, что когда-нибудь такой риск...  На  скорости  сто  пятьдесят
четыре узла Хэррис взял на  себя  штурвал.  Носовое  колесо  приподнялось,
самолет находился в положении отрыва от земли. Еще мгновение,  и,  набирая
скорость, он поднялся в воздух.
   - Убрать шасси, - приказал Хэррис.
   Димирест протянул руку и толкнул  вверх  рычаг  на  центральной  панели
управления. Звук убираемого шасси прокатился дрожью по фюзеляжу, и створки
люков, куда ушли колеса, со стуком захлопнулись.
   Самолет быстро набирал высоту - он уже поднялся на четыреста футов  над
землей. Еще несколько секунд, и он уйдет в ночь, в облака.
   - Закрылки на двадцать градусов.
   Выполняя команду пилотирующего, Димирест  перевел  селектор  с  отметки
тридцать на двадцать. Когда  закрылки,  облегчая  набор  скорости,  слегка
приподнялись, самолет  на  какой-то  миг  "просел",  и  возникло  ощущение
падения как бы в воздушную яму.
   - Закрылки убрать.
   Теперь закрылки были полностью убраны.
   Димирест мысленно отметил для своего последующего рапорта, что ни  разу
за время взлета он ни в чем не мог упрекнуть  Энсона  Хэрриса,  безупречно
поднявшего лайнер в воздух. Да ничего  другого  он  от  него  и  не  ждал.
Несмотря на все свои недавние придирки, Вернон Димирест знал,  что  Хэррис
пилот экстра-класса, столь же пунктуальный в работе, как  он  сам.  Именно
поэтому Димирест предвкушал, что сегодняшний ночной перелет  в  Рим  будет
легким и приятным.
   Прошло всего несколько секунд с тех пор, как они оторвались  от  земли.
Продолжая забираться все выше, самолет пролетел над краем взлетного  поля;
огни аэродрома уже едва приметно  мерцали  сквозь  снежную  пелену.  Энсон
Хэррис перестал глядеть  в  окно  и  сосредоточил  все  свое  внимание  на
приборах.
   Второй  пилот  Сай  Джордан,  наклонившись  вперед  со  своего   кресла
бортмеханика, взялся за секторы газа, чтобы  уравнять  тягу  всех  четырех
двигателей.
   В облаках сильно болтало - начало полета не могло доставить  пассажирам
особого  удовольствия.  Димирест  выключил  световое  табло  "не  курить",
оставив табло "Пристегните ремни"  гореть  до  тех  пор,  пока  лайнер  не
достигнет  высоты,  на  которой  прекратится  болтанка.  Тогда  либо   сам
Димирест, либо Хэррис сделают обращение к пассажирам. Пока им было  не  до
этого, сейчас пилотирование самолета приковывало к себе все внимание.
   Димирест доложил по радио на КДП:
   - Делаем левобортовой вираж, курс  один-восемь-ноль;  высота  -  тысяча
пятьсот футов.
   Он заметил усмешку, пробежавшую по  губам  Энсона  Хэрриса  при  словах
"левобортовой вираж" вместо обычного  "левый  вираж".  Димирест  выразился
правильно, но не по уставу.  Это  была  его  собственная,  димирестовская,
манера  выражаться.  Такого  рода  словечки   были   в   ходу   у   многих
пилотов-ветеранов   -   в   них   проявлялось   их    бунтарство    против
бюрократического   языка   командно-диспетчерских   пунктов,   который   в
современной авиации стал считаться как бы обязательным для  всего  летного
состава. Диспетчеры нередко узнавали того или иного пилота  по  таким  вот
словечкам.
   Несколько секунд спустя рейс два получил по радио разрешение  подняться
на двадцать пять тысяч футов.  Димирест  подтвердил  прием;  Энсон  Хэррис
продолжал набирать высоту. Еще несколько минут, и они вырвутся на простор,
высоко над снежным бураном, туда, где тишина и звезды.


   Слова "левобортовой вираж"  не  прошли  незамеченными  на  земле  -  их
услышал Кейз Бейкерсфелд.
   Кейз возвратился в радарную часа полтора назад. До этого  он  некоторое
время провел в гардеробной, совершенно один, перебирая  в  уме  прошлое  и
укрепляясь в принятом решении, а рука его то и дело машинально  нащупывала
в кармане ключ от номера в гостинице  "О'Хейген".  Помимо  этого  все  его
внимание было  сосредоточено  на  экране  радара.  Сейчас  он  осуществлял
контроль за передвижением самолетов, прибывших с  востока,  и  работа  его
требовала максимального внимания.
   Рейс два не попадал непосредственно  в  сферу  его  наблюдений.  Однако
другой  диспетчер  находился  от  него  всего  в  нескольких  футах,  и  в
промежутке между двумя своими  приемами  Кейз  уловил  знакомое  выражение
"левобортовой вираж" и узнал голос Вернона. До этой минуты Кейз понятия не
имел о том, что Вернон Димирест летит сегодня куда-то, да и не  мог  этого
знать. Кейз никогда не был особенно близок с Верноном, хотя таких  трений,
как у них с Мелом, между Кейзом и Димирестом не было.
   Вскоре после того, как  самолет,  вылетавший  рейсом  "Золотой  Аргос",
поднялся в воздух, Уэйн Тевис, главный  диспетчер  радарной,  подъехал  на
своем кресле к Кейзу.
   - Пять минут передышки, старик, - сказал он. - Я тебя подменю.  К  тебе
твой брат пожаловал.
   Сняв наушники, Кейз обернулся и различил  в  углу  в  полумраке  фигуру
Мела. А он так надеялся, что Мел сегодня не придет. Кейз боялся,  что  ему
трудно  будет  выдержать  напряжение  этой   встречи.   Но   внезапно   он
почувствовал, что рад приходу Мела. Они с братом всегда были друзьями,  и,
конечно, они должны проститься,  хотя  Мел  и  не  будет  знать,  что  это
прощанье... Вернее, поймет это только завтра.
   - Привет! - сказал Мел. - Шел мимо, решил - загляну. Как дела?
   Кейз пожал плечами.
   - Да вроде все в порядке.
   - Выпьешь кофе? - Мел по дороге прихватил  с  собой  из  ресторана  две
порции кофе в бумажных стаканчиках.  Он  протянул  один  стаканчик  Кейзу,
другой поднес к губам.
   - Спасибо. - Кейз был благодарен  брату  и  за  кофе  и  за  передышку.
Теперь, оторвавшись хотя бы ненадолго  от  экрана,  он  ощутил  мгновенное
облегчение -  напряжение,  нараставшее  в  нем  за  последний  час,  стало
спадать. Он заметил - словно смотрел со стороны, - что его рука, державшая
стаканчик с кофе, дрожит.
   Мел окинул взглядом радарную. На Кейза он старался не смотреть: слишком
взволновало его напряженное выражение осунувшегося лица и  эти  круги  под
глазами. Кейз сильно изменился за последние месяцы, а сегодня,  подумалось
Мелу, выглядел особенно плохо.
   Все еще продолжая думать о  брате,  Мел  мотнул  головой,  указывая  на
сложное оборудование радарной.
   Интересно, что сказал бы старик, если бы попал сюда.
   "Старик" - это был их  отец,  Уолд  Бейкерсфелд  по  прозвищу  Бешеный,
авиатор  старой  школы,  летавший   на   открытых   бипланах,   неутомимый
опрыскиватель посевов, ночной почтальон и  даже  парашютист.  Последнее  -
когда приходилось особенно туго  с  деньгами.  Бешеный  был  современником
Линдберга [Чарльз  Линдберг  (род.  в  1902  г.)  -  американский  летчик,
совершивший в 1927 г. беспосадочный перелет через  Атлантику  (Нью-Йорк  -
Париж)], дружком Орвилла Райта [Орвилл  Райт  (1871-1948)  -  американский
изобретатель, авиаконструктор и летчик; вместе со  своим  братом  Уилбэром
сконструировал аэроплан с двигателем внутреннего  сгорания  и  в  1903  г.
совершил на нем первый в  мире  успешный  полет  продолжительностью  в  59
секунд] и летал до конца  своей  жизни,  оборвавшейся  внезапно  во  время
съемок  трюкового  полета  в   голливудском   боевике:   трюк   закончился
катастрофой, которая должна была произойти лишь на экране, а  произошла  в
жизни. Случилось это, когда Мел и Кейз были еще подростками, но  "бешеный"
папаша успел внушить им, что для них не может быть жизни вне  авиации,  и,
став взрослыми, они  продолжали  придерживаться  этого  взгляда.  Отец  не
очень-то удружил своему младшему сыну, не раз думал потом Мел.
   Кейз, не отвечая Мелу, только покачал головой, что, впрочем,  не  имело
особого значения, так как вопрос был чисто риторический. Мел просто  тянул
время, обдумывая, как  бы  половчее  подойти  к  тому,  что  больше  всего
занимало сейчас его мысли. В конце концов он решил действовать напрямик.
   Понизив голос, он сказал:
   - Кейз, ты нездоров, выглядишь скверно. Да ты и сам это знаешь,  так  к
чему притворяться? Если позволишь, я с радостью тебе помогу.  Что  у  тебя
стряслось? Может, обсудим вместе? Мы ведь всегда были  откровенны  друг  с
другом.
   - Да, - сказал Кейз, - так было всегда.
   Он пил кофе, стараясь не глядеть на Мела.
   Упоминание об отце, хотя и  оброненное  вскользь,  странно  взволновало
Кейза. Он хорошо помнил Бешеного: добывать деньги отец никогда не умел,  и
семья Бейкерсфелдов постоянно сидела на мели, но детей своих  он  любил  и
охотно с ними болтал, особенно об авиации, что очень нравилось  обоим  его
сыновьям. После смерти Бешеного Мел заменил Кейзу отца. На  Мела  во  всем
можно было положиться. Он обладал превосходным здравым  смыслом,  чего  не
хватало их отцу. Он всю жизнь заботился о Кейзе, но никогда не делал этого
нарочито, никогда не перегибал палку, как это часто случается со  старшими
братьями, которые тем самым подавляют чувство собственного  достоинства  у
подростков.
   Мел всем делился с Кейзом и даже в пустяках был  к  нему  внимателен  и
чуток. Так оно оставалось и по