них  греется  сейчас  в
автобусе. Но Патрони, конечно, может понадобиться больше народу. Все будет
зависеть от того, что он задумает. - Ингрем повернулся и мрачно  посмотрел
на неподвижный лайнер. - Если хотите знать мое мнение, дело это долгое,  и
нам потребуются подъемные  краны,  домкраты,  а  может,  и  пневматические
мешки, чтоб приподнять крылья. Однако большую часть оборудования мы сможем
пустить в дело только когда рассветет. Так что на эту операцию может  уйти
почти весь завтрашний день.
   - Исключено: я не могу вам дать не  только  завтрашний  день,  но  даже
сегодняшнюю ночь, - резко оборвал его Мел. - Полоса должна быть очищена...
- Он вдруг умолк, вздрогнув от  предчувствия,  неожиданно  нахлынувшего  с
такою силой, что ему стало страшно.
   По телу его снова прошла дрожь. Что с ним? Да ничего особенного, уверил
он себя: это от непогоды, от резкого, холодного ветра на поле. Но странное
дело: он ведь не сейчас вышел из машины и, казалось  бы,  уже  должен  был
привыкнуть к холоду.
   С другого конца поля, перекрывая  вой  ветра,  долетел  рев  двигателей
реактивного самолета. Шум нарастал и  потом  сразу  стал  тише  -  самолет
взлетел. Это повторилось еще. И еще раз. Значит, там все в порядке.
   А здесь? И снова на какую-то  долю  секунды  им  овладело  предчувствие
беды. Даже не предчувствие, а что-то неуловимое, как дыхание надвигающейся
серьезной опасности. Нельзя,  конечно,  придавать  таким  вещам  значение:
интуиции, предчувствиям не место  в  жизни  прагматика.  Правда,  однажды,
много лет назад, у него было точно такое  же  чувство,  будто  надвигается
нечто неотвратимое, что приведет к гибельному концу. Мел  вспомнил  и  то,
каким оказался этот конец, который он не в состоянии был предотвратить...
   Он снова посмотрел на "боинг". Машину засыпало снегом, и  очертания  ее
стали расплывчатыми. Собственно говоря, ведь помимо  того,  что  оказалась
заблокированной  взлетно-посадочная  полоса  и  приходится  взлетать   над
Медоувудом, ничего страшного не произошло. Ну, увяз в  снегу  самолет,  но
никто при этом не пострадал, никакого материального ущерба не  нанесено  -
словом, ничего особенного.
   - Пошли ко мне в машину, - предложил он старшему технику. - Выясним  по
радио, что происходит.
   По дороге он вспомнил, что Синди уже наверняка с нетерпением ждет его в
городе.
   Мел не выключал обогревателя, и в машине сейчас  было  тепло  и  уютно.
Ингрем удовлетворенно крякнул. Он слегка  распахнул  доху  и,  нагнувшись,
подставил руки под струю теплого воздуха.
   - Машина номер один - пульту снежной команды. Дэнни, я на ВПП три-ноль,
у застрявшего самолета. Позвони в ремонтную "ТВА" и узнай насчет  Патрони.
Где он? Когда должен прибыть? Все.
   В ответ заскрипел голос Дэнни Фэрроу:
   - Пульт снежной команды - машине номер один. Вас  понял.  Кстати,  Мел,
звонила твоя жена.
   Мел нажал на кнопку микрофона.
   - Она оставила номер, по которому ей звонить?
   - Точно.
   - Машина номер один - пульту снежной команды. Позвони  ей,  пожалуйста,
Дэнни. Скажи, что, к сожалению, я немного  задержусь.  Но  сначала  выясни
насчет Патрони.
   - Ясно. Жди.
   И радио умолкло.
   Мел сунул руку в карман пальто, вытащил пачку  "Марлборо"  и  предложил
Ингрему сигарету.
   - Спасибо.
   Они закурили, глядя  на  то,  как  "дворники"  ходят  туда  и  сюда  по
ветровому стеклу.
   - Там, наверху, - Ингрем движением головы указал на  освещенную  кабину
самолета, - эта сволочь капитан, наверно, льет крокодиловы  слезы  в  свое
сомбреро. Теперь уж он будет следить за синими огнями -  глаз  от  них  не
оторвет, как от свечей на алтаре.
   - Кстати, ваши наземные команды - из  мексиканцев  или  американцев?  -
спросил Мел.
   - Мы все американцы. Только болваны вроде нас и могут работать в  такую
чертову погоду. Вы знаете, куда должен был лететь этот самолет?
   Мел отрицательно покачал головой.
   - В Акапулько. И до того, как это случилось, я  готов  был  бы  полгода
поститься, лишь бы полететь на нем. - Старший техник ухмыльнулся: -  А  вы
представляете себе, каково это было: сел в самолет, уютно устроился - и на
тебе! - вылезай.  Слышали  бы  вы,  как  чертыхались  пассажиры,  особенно
женщины. Я узнал от них сегодня немало словечек.
   Снова ожило радио.
   - Пульт управления снежной командой - машине  номер  один,  -  раздался
голос Дэнни Фэрроу. - Я выяснял у "ТВА" насчет Патрони. Они связывались  с
ним, но дело в том, что он застрял по дороге. На шоссе пробка, и он  будет
не раньше чем через час. Он передал указания. Все понял?
   - Понял, - сказал Мел. - Валяй указания.
   - Патрони опасается, как бы самолет не увяз еще  глубже.  Говорит,  это
легко может случиться. Поэтому считает: если команда не уверена в  успехе,
пусть лучше ничего не предпринимают, пока он не приедет.
   Мел искоса взглянул на Ингрема.
   - А как относятся к этому в "Аэрео-Мехикан"?
   Старший техник кивнул, давая понять, что там относятся положительно.
   - Патрони может делать любые попытки. Будем его ждать.
   Дэнни Фэрроу спросил:
   - Понял? Все ясно?
   Мел нажал на кнопку микрофона:
   - Ясно.
   - О'кей. Слушай дальше. "ТВА" срочно вызывает  дополнительный  персонал
для помощи. И еще, Мел: снова звонила твоя жена. Я передал ей то,  что  ты
сказал.
   Мел почувствовал: Дэнни недоговаривает, зная, что его могут услышать  и
другие, чье радио включено на частоту аэропортовских служб.
   - Ей это не понравилось? - спросил Мел.
   - По-моему, нет. - Секундная пауза. - Я советую,  как  только  сможешь,
доберись до телефона.
   Должно быть, Синди говорила с Дэнни ядовитее обычного, подумал Мел,  но
тот, как верный друг, не стал сейчас об этом распространяться.
   Что же до самолета, то тут надо ждать Патрони. Его совет  -  ничего  не
предпринимать, чтобы самолет глубже не увяз, - звучит разумно.
   Тем временем Ингрем уже застегивал пальто и натягивал толстые рукавицы.
   - Спасибо за обогрев, - сказал он и вышел на  ветер  и  снег,  поспешно
захлопнув за собой дверцу машины.
   Мел  видел,  как  он  бредет  по  сугробам,  направляясь   к   машинам,
сгрудившимся на рулежной дорожке.
   По радио слышно было, как диспетчер пульта управления снежной  командой
переговаривается с центром  по  борьбе  с  заносами.  Мел  дождался,  пока
переговоры закончатся, затем включил микрофон.
   - Дэнни, говорит машина номер один. Еду к "Анаконде".
   И он двинулся вперед, осторожно ведя машину сквозь крутящийся  снег,  в
темноте, прорезаемой лишь редкими огнями на взлетно-посадочной полосе.
   Снегоуборочная команда "Анаконда", передовой отряд и  главное  звено  в
аэропортовской системе борьбы с заносами,  находилась  в  этот  момент  на
взлетно-посадочной полосе один-семь, левой. Сейчас он сам убедится, мрачно
подумал  Мел,  есть  ли  хоть  доля  правды  в  неблагоприятной  для  него
докладной, состряпанной капитаном Димирестом от имени комиссии по борьбе с
заносами, или же это лишь его злопыхательские измышления.



        6

   Предмет размышлений Мела - капитан Вернон Димирест - находился  в  этот
момент в трех милях от аэропорта. Он  ехал  на  своем  "мерседесе-230",  и
путешествие это по сравнению с тем, которое он проделал ранее - из дома  в
аэропорт, - было много легче: теперь он выбирал улицы, по которым  недавно
прошелся снегоочиститель. Снег, подхлестываемый ветром, по-прежнему  валил
вовсю, но здесь он не успел еще лечь толстым слоем,  и  потому  езда  была
нетрудной.
   Димирест направлялся к скоплению четырехэтажных  зданий  неподалеку  от
аэропорта, известных среди летчиков  под  названием  "Квартал  стюардесс".
Именно здесь жили многие стюардессы, работавшие  на  разных  авиалиниях  в
аэропорту Линкольна. Обычно две-три девушки снимали одну квартиру,  и  те,
кто заглядывал к ним, называли эти квартиры "стюардессиными гнездышками".
   Здесь в часы,  свободные  от  работы,  частенько  устраивались  веселые
пирушки и завязывались романы, регулярно возникавшие между стюардессами  и
мужской половиной экипажей.
   Впрочем,  нравы  в  "стюардессиных  гнездышках"  не  отличались  особой
распущенностью - здесь происходило то же, что и везде, где живут  одинокие
молодые женщины. Разница состояла лишь в том, что развлекались тут и  вели
себя "аморально". люди, связанные с авиацией.
   Оснований для этого было предостаточно. И стюардессы, и члены экипажа -
мужчины, с которыми их сталкивала  жизнь,  -  капитаны,  первые  и  вторые
пилоты - были все  без  исключения  людьми  отменными.  Все  они  занимали
определенное место в авиации, выдержав безжалостную конкуренцию  и  пройдя
жесткий отбор, отсекающий менее  способных.  В  результате  такого  отбора
остаются лишь самые  незаурядные.  И  образуется  своеобразное  сообщество
смекалистых, неглупых людей, любящих жизнь и способных оценить друг друга.
   Вернон Димирест за время работы в авиации оценил немало стюардесс -  да
и его оценили по достоинствам многие.  Он  то  и  дело  заводил  романы  с
хорошенькими и неглупыми молодыми женщинами,  взаимности  которых  мог  бы
добиваться монарх или модный киноактер - и тщетно, потому что  стюардессы,
с которыми были знакомы -  и  притом  весьма  интимно  -  Димирест  и  его
коллеги-пилоты, не были ни проститутками, ни распутными женщинами.  Просто
это были веселые, компанейские и весьма  искушенные  в  плотских  радостях
существа, которые умели  оценить  настоящего  мужчину  и  не  отказывались
приятно провести время без особых забот и хлопот.
   Одной из тех, кто, так сказать, оценил по достоинству капитана  Вернона
Димиреста, и  притом,  по-видимому,  не  на  один  день,  была  пикантная,
привлекательная  брюнетка  по  имени  Гвен  Мейген.   Она   была   дочерью
английского фермера и десять лет назад, покинув родину, переехала в Штаты.
Прежде чем поступить на службу в  "Транс-Америку",  Гвен  некоторое  время
работала манекенщицей в одном из домов моделей в Чикаго. Возможно, поэтому
она умела с таким изяществом и достоинством держаться на людях,  ничем  не
выдавая темперамента, которым отличалась в постели.
   К этой-то молодой женщине и направлялся сейчас Вернон Димирест.
   Через несколько часов оба они  полетят  в  Рим  -  капитан  Димирест  в
пилотской  кабине  в  качестве  командира  экипажа,  а  Гвен  Мейген  -  в
пассажирском салоне в качестве старшей стюардессы. В Риме  экипаж  получит
трехдневный отдых - "на пересып", в то время как  другой  экипаж,  который
сейчас отдыхает в Италии, поведет самолет обратно в аэропорт Линкольна.
   Слово "пересып" давно вошло в официальный жаргон, которым  пользовались
служащие авиакомпаний. Тот, кто его изобрел, по-видимому, обладал чувством
юмора, и слово это вошло  в  обиход:  летчики  на  отдыхе  и  буквально  и
фигурально  следовали  его  значению.  Вот  и  Димирест  с   Гвен   Мейген
намеревались интерпретировать его по-своему. Они решили по прибытии в  Рим
тотчас уехать в Неаполь и устроить там сорокавосьмичасовой "пересып".  Это
была мечта, идиллия, и Вернон Димирест улыбнулся сейчас, подумав об  этом.
Он уже подъезжал к "Кварталу стюардесс" и, вспомнив, как удачно  для  него
сегодня все складывается, улыбнулся еще шире.
   Попрощавшись со своей женой Сарой, которая, как  всегда,  пожелала  ему
удачного полета, он рано приехал в аэропорт. Живи Сара в другом веке,  она
бы наверняка  занималась  вышиванием  или  вязанием  в  отсутствие  своего
повелителя. Но она жила в наше время и потому, как только он уедет, она  с
головой погрузится во всякую светскую чепуху - будет ходить в  свой  клуб,
играть в бридж и писать маслом,  то  есть  займется  тем,  что  составляет
основу ее жизни.
   Сара Димирест была на  редкость  бесстрастная  и  унылая  женщина;  муж
сначала примирился с этими ее качествами, а потом -  в  силу  своеобразной
извращенности - даже начал их ценить. Когда во время полетов или романов с
более интересными женщинами ему случалось вспомнить о доме, он мысленно  -
впрочем, не только мысленно, но и в беседах  с  друзьями  -  называл  свое
возвращение к родному очагу: "в ангар на стоянку".  Были  у  его  брака  и
другие преимущества. Пока он существовал,  женщины,  с  которыми  Димирест
заводил романы, вольны были влюбляться в него по  уши  и  выдвигать  любые
требования, но ни одна не могла надеяться, что он пойдет с ней под  венец.
Таким образом,  брак  прочно  защищал  его  от  скоропалительных  решений,
которые он в угаре страсти мог Принять. Ну, а Сара... Время от времени  он
снисходил до интимных отношений с нею, подобно тому как  хозяин  иной  раз
бросает старой  собаке  сахарную  кость.  Сара  покорно  отвечала  на  его
посягательства и вела себя как положено,  хотя  он  и  подозревал,  что  и
вздохи, и  прерывистое  дыхание  были  скорее  результатом  привычки,  чем
страсти, и что прекрати он супружеские отношения совсем, ее  бы  это  мало
тронуло. Не сомневался он и в том, что Сара догадывалась о его похождениях
на стороне: она инстинктивно чувствовала, что он ей изменяет,  хоть  и  не
располагала фактами. Однако она предпочитала ничего об этом не знать,  что
вполне устраивало Вернона Димиреста.
   Радовало его сегодня и еще  одно  -  докладная  комиссии  по  борьбе  с
заносами; воспользовавшись ею,  он  крепко  дал  под  дых  этому  надутому
индюку, своему шурину Мелу Бейкерсфелду.
   Идея  такой  докладной  принадлежала  самому  Димиресту.   Два   других
представителя авиакомпаний в комиссии сначала держались иной точки зрения:
руководство аэропорта, говорили они, делает все  возможное  в  создавшихся
чрезвычайных обстоятельствах. Капитан Димирест утверждал обратное. Наконец
ему удалось склонить их на свою сторону, и было решено поручить  Димиресту
самому написать докладную, что он и сделал, не пожалев яда. Он даже не дал
себе труда проверить факты, безоговорочно утверждая, что  дело  поставлено
плохо - и все: ну, чего еще проверять, когда вокруг столько снега? Зато уж
он  постарался  пошире  разослать  докладную,  чтобы  причинить   максимум
неприятностей Мелу Бейкерсфелду и как следует  досадить  ему.  Как  только
докладная   будет   размножена,   ее   направят   вице-президентам    всех
авиакомпаний, а также в  конторы  авиакомпаний  в  Нью-Йорке  и  в  других
городах. Зная, как приятно найти козла отпущения и свалить на кого-то вину
за неполадки, капитан Димирест был уверен, что телефоны и телетайпы  сразу
заработают, как только она поступит.
   Словом, он отомстил своему родственничку, не без  удовольствия  подумал
Вернон Димирест, - не бог весть как страшно, но все  же  отомстил.  Теперь
его хромоногий шурин дважды подумает, прежде чем выступать против капитана
Димиреста и Ассоциации пилотов гражданской  авиации,  как  он  это  сделал
публично две недели тому назад.
   Капитан Димирест развернул свой  "мерседес",  аккуратно  затормозил  на
стоянке у домов и вышел из машины. Оказывается, он  приехал  даже  немного
раньше - на четверть часа раньше, чем обещал Гвен заехать за ней.  Тем  не
менее он решил к ней подняться.
   Отпирая наружную дверь ключом, который дала ему Гвен, он вдруг заметил,
что тихонько напевает про себя "O Sole Mio" ["О мое  солнце"  (итал.)],  и
улыбнулся. А почему бы, собственно,  и  нет?  Вполне  подходящая  песенка.
Неаполь... теплая южная ночь, а не снежная, вид на залив при свете  звезд,
тихие звуки мандолины, "кьянти" за ужином и рядом - Гвен. И от всего этого
его отделяют какие-то двадцать четыре часа. Естественно, что  он  поет  "O
Sole Mio".
   И, поднимаясь в лифте, он продолжал напевать. Тут ему  вспомнилось  еще
одно приятное обстоятельство: его ожидал очень легкий полет.
   Хотя капитан Димирест и был  командиром  экипажа,  которому  предстояло
вылететь в рейс номер два "Золотой Аргос", делать ему сегодня почти ничего
не придется. На этот раз он полетит в качестве пилота-контролера.  Самолет
же поведет другой пилот - Энсон Хэррис, по рангу почти  равный  Димиресту.
Это он будет сегодня сидеть в командирском кресле слева. А Димирест  будет
сидеть справа - там, где обычно сидит  первый  пилот,  -  и  наблюдать  за
действиями Хэрриса, чтобы потом доложить, как он справился с полетом.
   Хэррису  был  назначен  контрольный  полет   в   связи   с   тем,   что
"Транс-Америка" решила перевести его с внутренних линий на  международные.
Однако прежде он должен был совершить  два  полета  за  океан  с  пилотом,
имеющим ранг инструктора. А Вернон Димирест как раз имел этот ранг.
   После того как Хэррис совершит два полета - а сегодняшний был вторым по
счету, - его  проэкзаменует  старший  пилот,  и  лишь  потом  ему  доверят
международный рейс.
   В подобного рода полетах - равно как и во  время  контрольных  полетов,
которые регулярно, каждые  полгода,  обязаны  совершать  все  пилоты  всех
авиакомпаний,  -  проводилась  тщательная  проверка  навыков  поведения  в
воздухе  и  умения  летать.  Испытания  проходили  на   обычных   рейсовых
самолетах,  и  пассажиры  могли  догадаться  об  этом,  лишь  увидев  двух
капитанов с четырьмя нашивками на рукаве, сидящих в пилотской кабине.
   Хотя пилоты по очереди проверяли друг  друга,  они  обычно  серьезно  и
требовательно подходили к  делу.  Так  они  сами  хотели.  Слишком  многое
ставилось на карту - и человеческие жизни, и собственная  квалификация,  -
чтобы из дружеских чувств не хвалить друг друга и не  прощать  друг  другу
промахов. Пилот, проходивший проверку, знал, что его  действия  должны  во
всем  отвечать  стандарту.  И  если  он  в  чем-то  этому   стандарту   не
соответствовал, на него поступал неблагоприятный отзыв, что могло  повлечь
за собой более строгую проверку со стороны старшего  пилота  авиакомпании,
от которого уже зависело, оставить или уволить испытуемого.
   Не давая испытуемым никаких поблажек, коллеги, однако, относились к ним
с подчеркнутым уважением. Все - кроме Вернона Димиреста.
   Димирест же относился ко всем пилотам, проходившим  у  него  испытание,
как учитель к провинившимся школьникам, которых надо распечь. Более  того:
в роли такого школьного учителя Димирест  держался  неизменно  официально,
был высокомерен, резок и жесток. Он не скрывал своей убежденности  в  том,
что никто не может сравниться с ним в  искусстве  пилотирования.  Коллеги,
которым приходилось все это выносить, внутренне кипели от негодования,  но
выхода не было, и они подчинялись. Зато потом они клялись друг другу, что,
когда  наступит  черед  Димиреста  проходить  проверку,  они   будут   так
придираться к нему, так его третировать,  что  он  не  обрадуется.  И  они
старались выполнить свою угрозу - вот только результат всегда был  один  и
тот же: Вернон Димирест безукоризненно вел самолет и придраться ни к  чему
не удавалось.
   Вот и сегодня, перед  контрольным  полетом,  Димирест,  следуя  обычной
линии поведения, позвонил Энсону Хэррису домой.
   - Вечером будет трудно ехать, - без всякого вступления сказал Димирест.
- Я люблю, чтобы мой экипаж был вовремя на  месте,  и  прошу  вас  выехать
заблаговременно в аэропорт. - Энсон Хэррис, который за двадцать  два  года
безупречной службы ни разу не опоздал на работу,  едва  не  задохнулся  от
возмущения. К счастью, прежде чем он сумел выдавить из  себя  хоть  слово,
капитан Димирест повесил трубку.
   Все еще внутренне негодуя, но не желая дать повод Димиресту в  чем-либо
его упрекнуть, капитан Хэррис прибыл в аэропорт не за час до  вылета,  как
предписывалось, а почти за три часа. Капитан Димирест увидел его  в  "Кафе
заоблачных пилотов", куда он зашел после схватки с комиссией по  борьбе  с
заносами. Димирест был в твидовом пиджаке и брюках - форменный костюм, как
всегда, висел у него в шкафчике, и он  намеревался  переодеться  позже.  А
капитан Хэррис, уже немолодой мужчина с проседью, пилот-ветеран,  которого
молодежь именовала не иначе, как "сэр", был в форме "Транс-Америки".
   - Привет, Энсон! - Вернон Димирест опустился рядом с ним на  табурет