у
стойки. - Я вижу, вы послушались моего доброго совета.
   Капитан Хэррис крепче сжал чашку с кофе, но в ответ сказал только:
   - Добрый вечер, Вернон.
   - Подготовка к полету начнется на двадцать  минут  раньше  обычного,  -
предупредил его Димирест. - Я хочу проверить, в порядке ли у вас  бортовой
журнал и на месте ли все инструкции.
   Какое  счастье,  подумал  Хэррис,  что  жена  только  вчера   проверила
инструкции  и  внесла  туда  последние  изменения.  Но  еще   надо   будет
просмотреть в экспедиции почту, не то этот мерзавец может потом  поставить
ему в вину,  что  он  не  исправил  какой-то  пункт,  текст  которого  был
утвержден только сегодня. Чтобы чем-то занять руки и успокоиться,  капитан
Хэррис набил трубку и закурил.
   Он почувствовал на себе критический взгляд Димиреста.
   - У вас неформенная рубашка.
   На секунду Хэррис не поверил, что его коллега говорит это  всерьез.  Но
когда понял, что тот и не думает  шутить,  лицо  его  стало  цвета  спелой
сливы.
   Форменные рубашки вызывали крайнее  раздражение  у  пилотов  не  только
"Транс-Америки", но и других авиакомпаний.  Рубашки  эти  приобретались  у
поставщиков авиакомпании и стоили девять долларов; они были  плохо  сшиты,
притом из материала весьма сомнительного качества. В обычном  же  магазине
можно было купить рубашку куда лучше и дешевле, причем по виду  она  почти
не отличалась от форменной. Многие пилоты  ходили  поэтому  в  неформенных
рубашках. В том числе и Вернон Димирест. Энсон Хэррис не раз  слышал,  как
презрительно отзывался Димирест  о  рубашках,  поставляемых  компанией,  и
противопоставлял им те, которые носил сам.
   Димирест велел официантке подать кофе и примирительно сказал Хэррису:
   - Ничего страшного. Я не напишу в  рапорте  о  том,  что  видел  вас  в
неформенной рубашке. Только переоденьтесь до  того,  как  явитесь  на  мой
корабль.
   "Сдержись! - сказал себе Энсон Хэррис. - Великий боже,  дай  мне  силы!
Только бы не сорваться - ведь  именно  этого  добивается,  сукин  сын.  Но
почему? Почему?"
   Ладно. Ладно, решил он про себя: он проглотит обиду, сменит  рубашку  и
наденет форменную. Он не даст Димиресту повода упрекнуть его хоть в чем-то
- пусть даже в самой  малости.  Правда,  не  так-то  просто  будет  добыть
сегодня форменную рубашку. Наверно, придется одолжить ее  -  поменяться  с
кем-нибудь из капитанов или первых пилотов. Когда он скажет, зачем ему это
нужно, никто не поверит. Он сам еле поверил своим ушам.
   Ну, ничего, у Димиреста тоже будет контрольный  полет...  _и  пусть  он
поостережется... и в очередной  раз,  и  во  все  последующие_.  У  Энсона
Хэрриса немало хороших друзей среди старших пилотов. И уж он позаботится о
том,  чтобы  Димиреста  заставили  надеть  форменную  рубашку,   заставили
следовать правилам во всем - во всем, вплоть до мелочей... А не то...  Эта
хитрая  сволочь  еще  попомнит  его,  -  мрачно  подумал  Хэррис.  Уж   он
постарается, чтобы попомнил.
   - Эй, Энсон! - В голосе Димиреста звучал смешок. - Вы  сейчас  откусите
мундштук у своей трубки.
   Ведь и в самом деле чуть не откусил.
   Вспомнив сейчас эту сцену, Вернон Димирест  хмыкнул.  Да,  полет  будет
легкий - для него.
   Лифт остановился на четвертом этаже,  и  мысли  Димиреста  вернулись  к
настоящему. Он вышел в коридор,  застланный  ковром,  и  уверенно  свернул
налево - к квартире, которую Гвен Мейген занимала  вместе  со  стюардессой
"Юнайтед Эйрлайнз". Димирест знал от Гвен, что ее соседки не будет дома  -
она улетела в ночной рейс. Он  по  обыкновению  отстучал  на  звонке  свои
инициалы азбукой Морзе - точка-точка-точка-тире тире-точка-точка, -  затем
вошел, воспользовавшись тем же ключом, которым отпер дверь подъезда.
   Гвен была в душе. Он услышал шум воды. Когда  он  подошел  к  двери  ее
спальни, она окликнула его: "Вернон, это ты?" Даже сейчас, перекрывая  шум
душа,  голос  ее  звучал  мягко  и  мелодично.  И  Димирест  подумал:  "Не
удивительно, что Гвен имеет такой успех у пассажиров". Он сам  видел,  как
они буквально тают - особенно мужчины, - когда она с присущим ей  обаянием
обращается к ним.
   Он крикнул в ответ:
   - Да, крошка.
   Ее тонкое белье  лежало  на  постели:  нейлоновые  трусики;  прозрачный
лифчик телесного цвета и такого же цвета пояс с резинками;  комбинация  из
французского шелка с  ручной  вышивкой.  Гвен  носила  обычную  форму,  но
любила, чтобы под ней было дорогое белье. Кровь быстрее побежала по  жилам
Димиреста, и он нехотя отвел глаза от соблазнительных вещиц.
   - Я рада, что ты пришел пораньше, - снова крикнула она. - Мне  хотелось
поговорить с тобой до полета.
   - Отлично - время у нас есть.
   - Если хочешь, можешь пока приготовить чай.
   - О'кей.
   Она приучила Вернона к английской манере пить чай в  любое  время  дня,
хотя прежде, до их знакомства, он вообще не любил чай. А теперь он  так  к
нему пристрастился, что даже пил  чай  дома;  это  крайне  удивляло  Сару,
особенно когда он требовал, чтобы чай был заварен по  всем  правилам,  как
учила его Гвен: сначала нагреть чайник, потом кипящей водой заливать чай.
   Он прошел в крошечную кухоньку, где ему было все  знакомо,  и  поставил
чайник на конфорку. Потом отыскал в холодильнике пакетик молока, вылил его
в молочник, отпил немного сам, а остальное поставил обратно. Он,  конечно,
предпочел бы виски с содовой, но, как большинство пилотов, уже за сутки до
полета не брал в рот ни капли спиртного. По привычке он посмотрел на  часы
- было без трех минут восемь.  И  он  машинально  подумал  о  том,  что  в
аэропорту сейчас уже  кипит  работа  и  какие-то  люди  готовят  для  него
элегантный, рассчитанный на больший расстояния "боинг-707", на котором  он
будет совершать свой пятитысячемильный полет в Рим.
   В ванной закрыли кран, вода перестала литься. И  в  наступившей  тишине
Димирест снова стал весело напевать: "O Sole Mio".



        7

   Резкий, холодный ветер по-прежнему бушевал над аэропортом,  по-прежнему
валил густой снег.
   Сидя в своей машине, Мел Бейкерсфелд вдруг  снова  почувствовал  озноб.
Полоса три-ноль и застрявший на ней самолет остались  позади;  теперь  Мел
направлялся к полосе  один-семь,  левой,  по  которой  только  что  прошли
снегоочистители. Откуда этот озноб? - подумал он. Дают себя знать холод  и
боль в покалеченной ноге или это опять предчувствие беды, которое возникло
у него недавно?
   Ногу Мел повредил себе шестнадцать лет назад  у  берегов  Кореи,  когда
служил в морской авиации и летал с авианосца "Эссекс". Тогда, за  полсуток
до рокового вылета (он это отчетливо помнил), у него возникло предчувствие
беды. Это не был страх - подобно многим своим коллегам, он  научился  жить
рядом с опасностью, - а скорее подсознательная уверенность в том,  что  на
него надвигается что-то неотвратимое и это  может  кончиться  гибелью  для
него. На другой день в бою с МИГ-15 самолет Мела подстрелили над морем.
   Он сумел немного спланировать, но левая нога у него попала под педаль и
там застряла. Самолет быстро  погружался  в  воду  -  он  шел  ко  дну  со
скоростью кирпича, - и Мел, выхватив охотничий нож, в последнем, отчаянном
усилии полоснул по педали и по ноге. Уже  под  водой  ему  каким-то  чудом
удалось высвободить ногу. И он вынырнул, преодолевая адскую боль.
   Целых восемь часов  его  носило  по  волнам,  и  он  уже  начал  терять
сознание,  когда  его  подобрали.  Потом  он  узнал,  что  перерезал  себе
сухожилия, и нога у него перестала сгибаться в щиколотке.
   Со временем флотские медики подлечили ему ногу, но с тех пор Мел уже не
летал. Правда, боль  время  от  времени  вдруг  возвращалась,  всякий  раз
напоминая  о  том,  как  много  лет  назад  инстинкт  предупреждал  его  о
надвигавшейся беде. Вот такое же предчувствие появилось у него и теперь.
   Осторожно  ведя  машину,  чтобы  не  сбиться  в  темноте  с  пути,  Мел
продвигался к полосе один-семь, левой.  По  словам  руководителя  полетов,
именно эта полоса будет нужна диспетчерам, когда переменится ветер, а  он,
судя по прогнозам, должен был вот-вот перемениться.
   В настоящее время в аэропорту пользовались двумя полосами - два-пять  и
один-семь, правой. А всего взлетно-посадочных полос было пять. И здесь, на
этих полосах, вот уже три дня и три ночи буран  давал  аэропорту  жестокий
бой.
   Самой длинной и широкой  была  полоса  три-ноль,  перекрытая  "боингом"
компании "Аэрео-Мехикан". (Если ветер изменится и самолет будет  подлетать
с противоположной стороны, ее можно заменить полосой один-два.)  Она  была
почти в две мили длиной и шириной с городской квартал; в аэропорту шутили,
что с одного ее конца не видно другого, потому как Земля-то ведь круглая.
   Остальные четыре полосы были на полмили короче и гораздо уже.
   С тех пор  как  начался  снегопад,  все  полосы  непрерывно  расчищали,
освобождали от снега, подметали и посыпали песком.  Машины  -  с  ревущими
дизелями стоимостью в несколько миллионов долларов - останавливались  лишь
для заправки или смены обслуживающего  персонала.  Этой  работы  никто  из
пассажиров не видел, потому что  самолеты  выпускали  уже  на  расчищенную
полосу и притом лишь после того,  как  ее  поверхность  была  осмотрена  и
признана безопасной. На этот  счет  существовали  очень  строгие  правила.
Полдюйма твердого снегового  покрова  или  три  дюйма  пушистого  снега  -
максимум, что разрешалось оставлять на  полосе,  используемой  реактивными
самолетами.  Если  оставить  более  толстый  покров,  снег  будет   всосан
двигателями и они могут заглохнуть.
   А жаль, подумал Мел Бейкерсфелд, что снегоуборочные команды не работают
на глазах у публики. Зрелище это было грандиозное  и  захватывающее.  Даже
сейчас, в буран, в темноте, вид движущихся машин  производил  внушительное
впечатление. Каскады снега гигантской  дугой  низвергались  с  высоты  ста
пятидесяти футов. Они сверкали и  переливались  в  лучах  фар  и  двадцати
вращающихся прожекторов, установленных на крышах машин.
   В аэропорту эту снегоуборочную команду называли "Анакондой".
   У  нее  была  голова,  хвост,  туловище  и  все  аксессуары   змеи,   и
продвигалась она вперед, извиваясь, словно в танце.
   Во главе ехал "лидер", старший техник аэропортовских служб на  легковой
машине - ярко-желтой, как  и  все  остальные  машины  "Анаконды".  "Лидер"
устанавливал скорость движения, которая обычно была  довольно  большой.  В
его распоряжении имелось два радиопередатчика, и он поддерживал постоянную
связь с пультом управления снежной командой и с диспетчерской.  С  помощью
системы световых сигналов он общался с теми, кто следовал за ним:  зеленый
сигнал - "набрать скорость", желтый - "так держать",  красный  -  "сбавить
скорость", а многократное повторение  красного  сигнала  означало  "стоп".
"Лидер"  обязан  был  знать  назубок   всю   карту   аэропорта   и   уметь
ориентироваться даже в такую темную ночь.
   За "лидером" - так в оркестре  после  дирижера  идет  концертмейстер  -
следовал снегоочиститель номер один; сегодня  это  был  гигант  "ошкош"  с
огромным ножом впереди и другим ножом поменьше  -  сбоку.  Чуть  позади  и
правее снегоочистителя номер один шел снегоочиститель  номер  два.  Первый
снегоочиститель отгребал снег в сторону; второй подбирал все,  что  счищал
первый, и, добавив свое, отгребал всю массу снега еще дальше.
   За снегоочистителями шел "сноубласт" - шестьсот ревущих лошадиных  сил.
"Сноубласт" стоил шестьдесят  тысяч  долларов  и  был  "кадиллаком"  среди
снегоочистительных машин.  Мощными  насосами  он  всасывал  снег,  который
отгребали оба  снегоочистителя,  и  выбрасывал  его  могучим  каскадом  за
пределы взлетно-посадочной полосы.
   Во втором эшелоне, еще правее, шли два других снегоочистителя и  второй
"сноубласт".
   За снегоочистителями и "сноубластами" шли грейдеры - пять  в  ряд  -  и
ножами счищали все неровности, оставшиеся после снегоочистителей. За ножом
у грейдеров были  установлены  крутящиеся  щетки.  Они  подметали  полосу,
словно гигантская метла.
   Следом шли машины с песком. Как только  одиннадцать  машин  очищали  от
снега пространство, три огромных  грузовика  с  бункерами  вместимостью  в
четырнадцать кубометров каждый ровным слоем разбрасывали песок.
   Песок здесь применялся  не  такой,  как  везде.  Повсюду  за  пределами
аэропорта - на шоссе, на городских улицах и площадях - к песку  прибавляют
соль, ускоряющую таяние льда. Но этого никогда не  делают  на  поле.  Соль
разъедает металл, укорачивает его жизнь, а  к  самолетам  относятся  более
бережно, чем к автомобилям.
   Последним в "Анаконде" ехал  "хвостовой  Чарли"  -  младший  техник  на
легковой машине. Его обязанностью было наблюдать  за  строем  и  подгонять
отстающих. Он поддерживал радиосвязь с "лидером",  которого  подчас  и  не
видел за пеленою снега, в темноте.
   Кроме того, было еще и  "окружение":  резервный  снегоочиститель  -  на
случай, если какой-нибудь выйдет из строя; ремонтная машина с  механиками;
цистерны  с  бензином  и  дизельным  топливом,  а   также   вызываемый   в
определенное время по радио "пикап" с кофе и пончиками.
   Мел дал газ, обогнал "окружение" и притормозил рядом с машиной младшего
техника. Его появление тотчас  было  замечено.  Он  услышал,  как  "лидер"
сообщил по радио: "К нам подъехал мистер Бейкерсфелд".
   "Анаконда" двигалась быстро - со скоростью сорока  миль  в  час  вместо
обычных  двадцати  пяти.  "Лидер"  явно  спешил,  учитывая  предполагаемую
перемену  ветра  и  необходимость  в  связи  с  этим  срочно   подготовить
взлетно-посадочную полосу.
   Переключив свое радио  на  волну  наземной  службы,  Мел  услышал,  как
"лидер" докладывает диспетчеру:
   - ...идем по полосе один-семь,  левой,  приближаемся  к  пересечению  с
полосой два-пять. Прошу разрешения пересечь.
   Полоса два-пять действовала - на нее один за другим садились самолеты.
   - Наземный диспетчер - "лидеру" "Анаконды": остановитесь у пересечения.
Два  самолета  идут  на  посадку.  Не  разрешаю,  повторяю:  не   разрешаю
пересекать полосу. Подтвердите прием.
   Диспетчер произнес  это  таким  тоном,  словно  просил  прощения.  Там,
наверху, понимали,  как  трудно  остановиться  "Анаконде"  и  потом  снова
двинуться  вперед.  Но  приближавшиеся  самолеты,  по  всей   вероятности,
снижались вслепую, по приборам, и уже шли на посадку - один за  другим.  В
такую погоду только в случае крайней необходимости диспетчер мог приказать
летчику снова набрать высоту и сделать еще один круг.
   Мел увидел, как впереди вспыхнули и повелительно замигали красные огни:
"Анаконда" сбавила скорость и замерла.
   Младший техник, веселый молодой  негр,  выпрыгнул  из  своей  машины  и
подошел к машине Мела. Когда он открыл дверцу, внутрь ворвался ветер - Мел
почувствовал его, но не услышал свиста из-за работавших вхолостую дизелей.
Младший техник пригнулся к самому уху Мела:
   - Послушайте, мистер Би,  хотите  прокатиться  с  нами?  Я  тогда  велю
кому-нибудь из ребят присмотреть за вашей машиной.
   По лицу Мела расплылась улыбка. Все в аэропорту знали, как он  любил  в
свободную минуту посидеть за баранкой тяжелой машины. "А почему бы и нет?"
- подумал Мел. Ведь он выехал на  поле  для  того,  чтобы  проверить,  как
убирают снег и соответствует ли это докладной  Вернона  Димиреста.  Теперь
ему было ясно, что докладная - сплошная выдумка и все идет как  надо.  Но,
может быть, не мешает еще немного задержаться и понаблюдать "изнутри".
   Он кивнул в знак согласия и крикнул:
   - О'кей, я поеду на втором "сноубласте".
   - Отлично, сэр!
   Младший техник включил ручной фонарик и, сгибаясь  под  напором  ветра,
пошел впереди Мела мимо застывших в неподвижности грузовиков  с  песком  и
щеток. Мел заметил, что  на  полосе,  расчищенной  всего  несколько  минут
назад, уже снова лежит  снег.  Сзади,  с  ремонтного  грузовика,  соскочил
человек и бегом направился к машине Мела.
   - Поторапливайтесь, мистер  Би.  Остановка  короткая.  -  Молодой  негр
посветил фонариком,  пока  Мел  лез  наверх.  А  там,  наверху,  в  кабине
"сноубласта", водитель уже  поджидал  его,  распахнув  дверцу.  Где-то  на
полпути острая боль в покалеченной ноге вдруг пронзила  Мела,  но  времени
пережидать ее не было.
   Впереди красные огни сменились зелеными: очевидно, оба самолета сели  и
прокатили мимо пересечения. "Анаконде" надо  было  спешить,  чтобы  пройти
через полосу до посадки очередного самолета, а это могло  произойти  через
минуту или две. Обернувшись, Мел увидел, как  младший  техник  помчался  к
своему "хвостовому Чарли".
   "Сноубласт" уже двинулся и  с  глухим  ревом  набирал  скорость.  Шофер
бросил искоса взгляд на Мела, опустившегося рядом с ним на  одно  из  двух
сидений с мягкой обивкой.
   - Здравствуйте, мистер Бейкерсфелд.
   - Как дела, Вилл? - Мел сразу узнал в  шофере  клерка,  который  обычно
выдавал жалованье в аэропорту.
   - Отлично, сэр. Немного устал только.
   Он старательно  держал  дистанцию  между  своей  машиной  и  третьим  и
четвертым снегоочистителями: прожектора на  них  были  отсюда  еле  видны.
Огромные полукруглые ножи "сноубласта"  уже  заработали,  сгребая  снег  и
направляя его к всасывающему устройству. Белый  фонтан  взвился  вверх  и,
образуя стройную арку, упал за пределами полосы.
   Здесь, наверху, было такое ощущение, точно ты находишься на капитанском
мостике. Шофер, совсем как рулевой, легко держал баранку. На панели  перед
ним мерцало в темноте множество разных дисков и кнопок. Как и на  корабле,
стремительно двигались скоростные "дворники", расчищая веером налипший  на
стекло снег и обеспечивая ясную видимость.
   - Все, конечно, устали, - заметил Мел. - В утешение могу лишь  сказать,
что всю жизнь так не будет.
   Несколько лет назад в такую снежную бурю аэропорт наверняка бы закрыли.
А сейчас он мог работать главным образом потому, что  наземная  техника  -
правда, только в этой области - шла в ногу  с  прогрессом  в  воздухе.  Но
много ли таких примеров? Мел мрачно вынужден был признать, что немного.
   - А впрочем, - нарушил молчание шофер,  -  неплохо  оставить  на  время
счетную машину и поработать на этой; к тому же -  чем  дольше  продержится
такая погода, тем больше сверхурочных я получу. - Он нажал  на  кнопку,  и
кабина накренилась вперед, давая ему возможность проверить,  как  работают
ножи. С помощью другой кнопки он  слегка  изменил  их  положение  и  затем
выровнял кабину. - Я ведь не обязан  этим  заниматься  -  вы  это  знаете,
мистер Бейкерсфелд. Я добровольно сюда  пошел.  Мне  здесь  нравится.  Тут
как-то... - Он помедлил. - Сам не знаю.
   - Ближе к природе? - подсказал Мел.
   - Да, пожалуй. - Шофер рассмеялся. - Может, я снег люблю.
   - Да нет, Вилл, не думаю.
   Мел повернулся  и  стал  смотреть  вперед  -  по  направлению  движения
"Анаконды". Да, стихия разбушевалась вовсю.  И  все-таки  он  любил  здесь
бывать, пожалуй, потому,  что  на  поле,  среди  этого  огромного  пустого
пространства, когда ты совсем один, чувствуешь себя как-то ближе к  полету
- полету настоящему,  в  простейшем  смысле  этого  слова,  когда  человек
вступает в борьбу со стихией. А когда слишком долго сидишь в аэропорту или
в конторе авиакомпании, утрачиваешь это чувство - тебя  захлестывают  вещи
второстепенные,  не  имеющие  к  авиации  отношения.  Наверно,  всем  нам,
авиационным чиновникам, подумал Мел, надо время  от  времени  выходить  на
поле - встать в дальнем конце взлетно-посадочной полосы  и  почувствовать,
как ветер сечет лицо. Тогда легче нам будет отделить побочное от главного.
Да и мозги проветрятся.
   Мел нередко выходил вот так на поле, когда  ему  нужно  было  подумать,
спокойно что-то взвесить наедине с собой.  Он  не  намеревался  заниматься
этим сегодня, но вдруг обнаружил, что мысль сама заработала: он думал, как
это часто бывало с ним в последние дни, о  буду