ит милосердное небытие...
   Теперь, когда он уже был на борту и чувствовал себя во  всеоружии,  ему
не терпелось, чтобы самолет поднялся в воздух. Он открыл глаза: стюардесса
еще продолжала вести подсчет.


   В салоне туристского класса в эту  минуту  находились  две  стюардессы.
Маленькая старушка из Сан-Диего миссис Ада Квонсетт, спрятавшись в дамском
туалете, слегка приотворила дверь и не спускала глаз с них обеих.
   Миссис Квонсетт было хорошо  известно,  что  стюардессы  перед  полетом
пересчитывают пассажиров и что  именно  эта  минута  наиболее  опасна  для
едущих  без  билета.  Но  если  удается  избежать  разоблачения  во  время
подсчета,  тогда  шансы  на  то,  что  все  сойдет  благополучно,   сильно
возрастают.
   К счастью, подсчет производила другая  стюардесса,  не  та,  с  которой
миссис Квонсетт пришлось объясняться, когда она ступила на борт самолета.
   Миссис Квонсетт еще  до  этого  пережила  несколько  неприятных  минут,
обнаружив, что эта рыжеволосая стерва  -  старший  агент  по  обслуживанию
пассажиров - торчит  возле  выхода  сорок  семь.  Благодарение  небу,  она
убралась оттуда прежде, чем закончилась посадка,  а  одурачить  контролера
было совсем нетрудно.
   После этого миссис  Квонсетт,  обратившись  к  стюардессе,  встречавшей
пассажиров у входа в самолет,  повторила  вымышленную  историю  с  забытым
бумажником. Стюардесса, которой Приходилось отвечать на  десятки  вопросов
хлынувших в самолет пассажиров, отказалась взять бумажник, услыхав, что  в
нем "куча денег", а именно на это и рассчитывала миссис Квонсетт. Ей  было
предложено (как она и ожидала) самой разыскать своего сына  и  отдать  ему
бумажник - и притом побыстрей.
   Высокий  блондин,  игравший,  сам  того  не  подозревая,  роль   "сына"
предприимчивой старой дамы, усаживался в это время на свое место  в  одном
из передних рядов. Миссис Квонсетт сделала несколько шагов по  направлению
к нему, но не слишком спешила  приблизиться.  Она  украдкой  наблюдала  за
стюардессой, стоявшей в дверях, стараясь улучить минуту, когда ее внимание
будет отвлечено, что в скором времени и произошло.
   Миссис  Квонсетт  умела  применяться  к  обстоятельствам.  Она  увидела
неподалеку пустое место, которое  можно  было  занять,  однако  тут  среди
пассажиров произошло движение, и проход  к  одному  из  туалетов  оказался
свободным. Через несколько минут, слегка приотворив дверь туалета,  миссис
Квонсетт  обнаружила,  что  стюардесса,  встречавшая  пассажиров,  куда-то
скрылась, а подсчет начала вести другая.
   Когда стюардесса, продолжая считать, дошла  до  конца  прохода,  миссис
Квонсетт вышла из туалета и, пробормотав извинение,  быстро  проскользнула
мимо нее.  Она  слышала,  как  стюардесса  досадливо  прищелкнула  языком.
"Значит, - сообразила миссис Квонсетт, - сосчитала и меня". Но  пока  этим
дело и ограничилось.
   Впереди, слева от прохода, миссис Квонсетт  увидела  незанятое  среднее
кресло в одном из трехместных  рядов.  Обладая  немалым  опытом  по  части
полетов "зайцем", маленькая старушка из Сан-Диего давно  успела  заметить,
что именно эти средние места чаще всего остаются свободными, если  проданы
не  все  билеты;  объяснялось  это   тем,   что   большинство   пассажиров
предпочитает сидеть у прохода или возле окна.
   Устроившись  в  кресле,  миссис  Квонсетт  слегка  наклонила  голову  и
постаралась как можно меньше бросаться в глаза. Она не слишком обольщалась
надеждой, что ей удастся до конца остаться незамеченной. В  Риме  начнутся
различные формальности - с паспортом, с таможенным досмотром, и тут уж  ей
от них не ускользнуть:  это  ведь  не  то  что  прилететь  без  билета  из
Сан-Диего в Нью-Йорк. Однако, если повезет, она все же побывает в  Италии,
что само по себе достаточно увлекательно,  после  чего  ей  еще  предстоит
приятное путешествие обратно, а пока что в полете ее будут вкусно кормить,
покажут какой-нибудь фильм... Потом, возможно, завяжется  приятная  беседа
со спутниками...
   Ада Квонсетт с любопытством поглядывала на своих  соседей.  Она  успела
заметить, что оба ее спутника - справа и  слева  -  мужчины;  впрочем,  на
соседа справа она пока что  избегала  смотреть,  чтобы  не  поворачиваться
лицом к стюардессам, которые сейчас медленно шли навстречу друг  другу  по
проходу, заново - уже вдвоем - производя  подсчет  пассажиров.  А  вот  на
своего спутника слева  миссис  Квонсетт  нет-нет  да  и  бросала  украдкой
взгляд: делать это было тем более просто, что он отдыхал,  откинувшись  на
спинку кресла, и глаза его были закрыты. Это был худой, костлявый мужчина;
глядя на его землистое лицо с  рыжеватыми  усиками  и  тощую  шею,  миссис
Квонсетт подумала, что хороший плотный обед ему бы не повредил.
   Мужчина держал на коленях чемоданчик, и миссис Квонсетт заметила,  что,
хотя глаза у него были закрыты, пальцы крепко сжимали ручку чемоданчика.
   Стюардессы закончили подсчет. Из салона первого  класса  появилась  еще
одна стюардесса, и все трое начали торопливо о чем-то совещаться.
   Пассажир, сидевший слева от миссис Квонсетт, открыл глаза.  Его  пальцы
все так же крепко сжимали чемоданчик. Старушка  из  Сан-Диего,  всю  жизнь
отличавшаяся любопытством, невольно подумала: "Интересно, что это  у  него
там?"


   Возвращаясь к себе в таможню - на этот раз через пассажирский вестибюль
аэровокзала, - инспектор Гарри Стэндиш никак не мог забыть  о  человеке  с
чемоданчиком. Стэндиш не  имел  права  останавливать  этого  человека.  За
пределами таможенного зала служащие таможни могли задержать пассажира лишь
в том случае, если последний как-то пытался избежать таможенного досмотра.
Человек же, которого инспектор видел у выхода, под эту категорию никак  не
подпадал.
   Инспектор  Стэндиш  мог,  разумеется,  сделать  другое:   сообщить   по
телеграфу в итальянскую таможню приметы пассажира и свои подозрения о том,
что этот человек, возможно, везет контрабанду. Но Стэндиш не  был  уверен,
что  ему  следует  это  делать.   Таможни   различных   государств   редко
сотрудничают  друг  с  другом  -  гораздо  чаще  между  ними   наблюдается
профессиональное соперничество. Такое соперничество существует даже  между
американской и канадской таможнями, и не раз  случалось,  что  таможенники
Соединенных Штатов, получив секретную  информацию  о  партии  бриллиантов,
переправляемых контрабандой в Канаду, по некоторым соображениям не ставили
об этом в известность  канадскую  таможню.  Вместо  этого  агенты  сыскной
полиции Соединенных Штатов выслеживали подозреваемых в контрабанде лиц  по
их прибытии в Канаду, держали их под наблюдением, но арестовывали  лишь  в
том  случае,  если  они  вновь  пересекали  границу  Соединенных   Штатов.
Объяснялось это следующим: вся контрабанда остается в той стране, где  она
захвачена, и ни одна из таможен не желала делиться своей добычей.
   И Стэндиш решил, что он не станет  посылать  телеграмму  в  Италию,  но
сообщит о своих подозрениях  представителям  "Транс-Америки";  пусть  сами
принимают меры.
   Стэндиш  увидел  миссис  Ливингстон,  старшего  агента  по   работе   с
пассажирами, которая тоже только что присутствовала при  посадке  на  рейс
два. Она разговаривала с одним из  пилотов  и  группой  пассажиров.  Гарри
Стэндиш подождал, пока они не ушли.
   - Привет, мистер Стэндиш, - сказала Таня. - Надеюсь, у  вас  в  таможне
поспокойнее, чем здесь.
   - Ну, не особенно,  -  ответил  Стэндиш,  вспомнив  миссис  Гарриет  дю
Барри-Моссмен,  которую,  вероятно,  все  еще  продолжали  допрашивать   в
таможенном зале.
   Таня заметила, что таможенник хочет ей что-то сказать.  Однако  Стэндиш
колебался. Порой ему казалось, что он  придает  слишком  большое  значение
своим инстинктивным подозрениям, превращается  в  сыщика-любителя.  Однако
ведь в большинстве случаев его подозрения подтверждались.
   - Я случайно видел посадку на ваш рейс  два,  -  сказал  Стэндиш.  -  И
кое-что показалось мне подозрительным. - Он бегло  описал  Тане  внешность
худого долговязого  человека,  который  как-то  странно  прижимал  к  себе
чемоданчик.
   - Вы думаете, что он везет контрабанду?
   Стэндиш улыбнулся.
   - Если бы он не улетал, а прилетел  к  нам  с  одним  из  международных
рейсов, я бы это в два счета выяснил. А тут  я  могу  вам  сказать  только
одно, миссис Ливингстон: этот человек не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что
у него там, в чемоданчике.
   Таня задумалась на минуту, потом сказала:
   - Не очень представляю себе, что я могу тут предпринять.  -  Если  даже
пассажир и вез контрабанду, расследование этого едва ли входило в круг  ее
обязанностей.
   - Да, по всей вероятности, ничего, но поскольку вы работаете в контакте
с нами, я решил сказать вам о своих подозрениях.
   -  Благодарю  вас,  мистер  Стэндиш.  Я  сообщу  о  ваших   наблюдениях
управляющему перевозками, а он, быть может,  сочтет  нужным  поставить  об
этом в известность командира корабля.
   Инспектор Стэндиш отошел. Таня поглядела вверх на часы - было без одной
минуты  одиннадцать.  Она  поспешно  поднялась  на  административный  этаж
аэровокзала, где помещалась контора "Транс-Америки". Пытаться  перехватить
самолет, пока он выруливает, было уже поздно: через  несколько  секунд  он
поднимется в воздух. Вероятно, УП сейчас у  себя.  Он  может  связаться  с
капитаном Димирестом по радио, пока самолет еще на земле, - если, конечно,
найдет ее сообщение заслуживающим внимания. Таня прибавила шагу.
   УП на месте не оказалось, но,  к  своему  удивлению,  она  увидела  там
Питера Кокли.
   - Что вы тут делаете? - резко спросила Таня.
   Молодой агент, которого так ловко провела за нос старушка из Сан-Диего,
смущенно поведал о случившемся.
   Одураченный Питер Кокли только что получил уже  один  нагоняй.  Доктор,
которого он понапрасну притащил в  дамскую  комнату,  был  разъярен  и  не
постеснялся в выражениях. Бедняга Кокли явно ждал такой же нахлобучки и от
миссис Ливингстон. Предчувствие его не обмануло.
   Таня вышла из себя.
   - Ах ты, черт! Я же предупреждала вас, что у этой пройдохи куча  всяких
уловок, - обрушилась она на Питера.
   - Правильно, миссис Ливингстон, вы предупреждали, да я, видите ли...
   - Теперь поздно об  этом  говорить.  Свяжитесь  по  телефону  со  всеми
выходами. Предупредите их, чтобы они следили в оба  за  очень  скромной  с
виду старушкой в черном... ну,  вы  знаете,  как  ее  описать.  Она  хочет
попасть в Нью-Йорк, но может попытаться сделать это  каким-нибудь  кружным
путем. Если ее обнаружат, пусть контролер задержит ее и позвонит  сюда.  И
что бы она там ни говорила, что бы ни придумывала, ни  в  коем  случае  не
пропускать ее ни на один самолет. Ступайте займитесь этим, а  я  пока  что
оповещу по телефону другие авиакомпании.
   - Слушаюсь, мэм.
   В кабинете было несколько телефонов. Питер Кокли подошел к одному. Таня
- к другому.
   Таня знала на  память  номера  телефонов  "ТВА",  "Америкен  Эйрлайнз",
"Юнайтед Эйрлайнз" и  "Ориент":  у  всех  четырех  компаний  были  прямые,
беспосадочные рейсы до Нью-Йорка. Прежде всего  Таня  связалась  с  Дженни
Хенлайн, занимавшей такую же должность в "ТВА".  Она  слышала,  как  Питер
Кокли в это время говорил:
   - Да, совсем  старенькая...  вся  в  черном...  Да,  с  виду  никак  не
скажешь...
   Таня почувствовала, что она  вступает  в  своеобразное  единоборство  с
хитроумной и изобретательной миссис Адой Квонсетт. "Кто же  кого  в  конце
концов перехитрит?" - подумала Таня.
   Она уже забыла и о разговоре с таможенным инспектором  Стэндишем,  и  о
своем намерении разыскать УП.


   А на борту самолета, вылетавшего рейсом два,  капитан  Вернон  Димирест
кипел от возмущения.
   - Какого черта они нас держат?
   Оба правых двигателя - третий и четвертый - самолета номер  731-ТА  уже
работали. Они еще не были  запущены  на  полную  мощность,  но  их  гул  и
вибрация отдавались в теле самолета.
   Несколько минут назад пилоты получили по внутреннему  радиотелефону  от
инспектора, наблюдающего за погрузкой, подтверждение на запуск третьего  и
четвертого двигателей; однако подтверждения на запуск  первого  и  второго
двигателей,  расположенных  с  того  борта  самолета,  где   производилась
посадка, еще не было получено; в соответствии с существующим порядком  эти
двигатели не запускаются до тех пор, пока  все  двери  самолета  не  будут
закрыты. Одна красная лампочка на панели  приборов,  мигнув,  потухла  две
минуты назад - это означало, что задняя дверь  надежно  закрыта  и  задняя
галерея-гармошка уже отведена от самолета. Но вторая красная лампочка  еще
продолжала  гореть,  указывая  на  то,  что  передняя   дверь   продолжает
оставаться открытой, и, бросив взгляд в заднее  окно  кабины,  можно  было
убедиться, что передняя галерея-гармошка еще не убрана.
   Обернувшись  на  сиденье,  капитан  Димирест  сказал   второму   пилоту
Джордану:
   - Отворите дверь.
   Сай Джордан сидел позади двух первых пилотов у панели приборов контроля
работы двигателей. Высокий, худощавый, он слегка приподнялся, потянулся  и
распахнул дверь из кабины в салон первого класса. Они увидели  стоявших  в
салоне стюардесс и среди них - Гвен Мейген.
   - Гвен! - крикнул Димирест. Когда Гвен подошла, он  спросил:  -  Какого
черта мы задерживаемся, что происходит?
   Гвен казалась озабоченной.
   - Число пассажиров в туристском классе не  сходится  ни  с  количеством
проверенных билетов, ни с пассажирской ведомостью; мы пересчитали дважды.
   - А инспектор, наблюдающий за погрузкой, еще здесь?
   - Здесь, он проверяет наш подсчет.
   - Пусть придет сюда, я хочу сказать ему два слова.
   На  этой  стадии  подготовки  к  полету  постоянно  возникала  проблема
разделения  ответственности.  Номинально  командир  корабля  уже  считался
вступившим в свои права, однако он  не  мог  ни  запустить  двигатели,  ни
тронуться с места без санкции инспектора, наблюдающего за  погрузкой.  Оба
они - как командир, так и инспектор - были равно заинтересованы в одном  и
том же: чтобы самолет поднялся в воздух точно по расписанию. В то же время
каждый выполнял свои обязанности, и это приводило к разногласиям.
   Инспектор почти тут же появился в кабине; его чин можно было определить
по одной серебряной нашивке на рукаве.
   - Послушайте, приятель, - сказал Димирест. - Я знаю,  что  у  вас  есть
свои трудности, но они есть и у нас. Сколько нам еще торчать здесь?
   - Я только что распорядился вторично  проверить  у  пассажиров  билеты,
капитан. В салоне  туристского  класса  на  одного  человека  больше,  чем
следует.
   - Прекрасно, - сказал Димирест. - А теперь я сообщу вам кое-что. Каждую
лишнюю секунду, что мы здесь торчим, мы понапрасну жжем топливо в  третьем
и  четвертом  двигателях,  запустить   которые   дали   разрешение   вы...
Драгоценное топливо, необходимое нам сегодня в  ночном  полете.  Так  что,
если наш самолет сейчас же не поднимется в воздух,  я  глушу  двигатели  и
посылаю за топливом, чтобы пополнить баки. И еще одно вам не мешает знать:
с КДП только что сообщили, что у них  появилось  "окно";  если  мы  сейчас
начнем выруливать, нам немедленно дадут разрешение на взлет. Через  десять
минут положение может измениться. Теперь решайте. Жду. Что вы скажете?
   Инспектор  колебался.  Любое  из  решений  было   чревато   неприятными
последствиями. Он знал, что  капитан  прав,  поднимая  вопрос  о  топливе;
глушить же сейчас двигатели и пополнять баки - значит по меньшей мере  еще
на полчаса задержать вылет, который и без того был отложен на час, а  все,
это стоит денег. С другой стороны, на дальнем  международном  рейсе  число
принятых на  борт  пассажиров  обязательно  должно  соответствовать  числу
предъявленных  билетов.  Если  на  борту  самолета   действительно   будет
обнаружен безбилетный пассажир, это послужит достаточным  оправданием  для
задержки. Но если "зайца" не окажется и  выяснится,  что  при  проверке  и
подсчете просто произошла какая-то путаница, - а это вполне возможно, - УП
оторвет ему голову.
   Инспектор принял решение, которое напрашивалось само собой. Обернувшись
к открытой двери, он распорядился:
   - Прекратите проверку билетов. Самолет выруливает на старт.
   Когда дверь кабины захлопнулась, Энсон  Хэррис,  ухмыляясь,  крикнул  в
трубку радиотелефона стоявшему внизу дежурному:
   - Могу запускать второй двигатель?
   В трубке задребезжало в ответ:
   - Запускайте второй!
   Передняя дверь самолета захлопнулась. Красная лампочка в кабине мигнула
и погасла.
   Второй двигатель загудел и перешел на мерное глухое урчание.
   - Могу запускать первый двигатель?
   - Запускайте первый.


   Галерея-гармошка, словно отрезанная пуповина, отделилась от фюзеляжа  и
откатилась к зданию аэровокзала.
   Вернон Димирест запросил по радио  у  наземного  диспетчера  разрешение
выруливать на старт.
   Загудел и заработал первый двигатель.
   Капитан  Энсон  Хэррис,  пилотировавший  самолет  и  занимавший   левое
сиденье, утвердил ноги на  педалях  руля  поворотов  и  носками  нажал  на
тормоз, приготовившись вырулить на взлетную полосу  и  поднять  самолет  в
воздух.
   За окнами продолжала бушевать метель.
   -  Самолет  "Транс-Америка"  рейс  два,  говорит  наземный   диспетчер.
Разрешаю выруливать к взлетной полосе...
   Гул двигателей возрос.
   Вернон Димирест думал: "Рим... Потом Неаполь...  Ну,  вот  мы  и  летим
туда!"
   Было ровно двадцать три часа по  среднеевропейскому  времени,  когда  в
вестибюле "Д" к выходу сорок семь опрометью бросилась какая-то женщина.
   Она задыхалась и не могла произнести  ни  слова,  -  впрочем,  задавать
вопросы было уже бесполезно.
   Выход на поле был закрыт. Таблички, оповещавшие о  рейсе  два  "Золотой
Аргос", сняты. Самолет выруливал на взлетную полосу.
   Беспомощно  опустив  руки,  Инес   Герреро   растерянно   смотрела   на
удалявшиеся красные огни.





         * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ (23:00-1:30) * 


        1

   Как всегда в начале полета, старшая  стюардесса  Гвен  Мейген  испытала
чувство  облегчения,  когда  передняя  дверь  самолета  захлопнулась;  еще
несколько секунд - и самолет тронется с места.
   Лайнер  в  аэропорту  подобен   приехавшему   погостить   родственнику,
находящемуся в рабской зависимости от настроений и капризов  хозяев  дома.
Свободная, независимая жизнь не для него. Он  уже  не  принадлежит  самому
себе; он уже, как лошадь, стреножен шлангами, подающими топливо;  какие-то
люди, которые никогда не поднимаются с ним в воздух, снуют вокруг.
   Но как только двери герметически закрыты и воздушны)"! корабль тронулся
с места, он снова в своей стихии. И перемену эту  особенно  остро  ощущают
члены экипажа; они возвращаются в привычную, хорошо знакомую обстановку, в
которой могут действовать самостоятельно и умело  выполнять  то,  чему  их
учили. Здесь никто не вертится у  них  под  ногами,  ничто  не  мешает  их
работе. Они точно знают свои возможности и пределы этих возможностей,  ибо
в  их  распоряжении  приборы  самого  высокого  класса  и  действуют   они
безотказно. И к ним возвращается уверенность в себе.  Они  опять  обретают
чувство локтя, столь существенное для каждого из них.
   Даже пассажиры - во всяком случае, наиболее чуткие -  настраиваются  на
новый лад, а когда самолет поднимается в воздух, эта  перемена  становится
еще  более  ощутимой.  При  взгляде  сверху  вниз,   с   большой   высоты,
повседневные дела и заботы представляются менее значительными.  Некоторым,
наиболее склонным к самоанализу, кажется даже, что  они  освобождаются  от
бренности земных уз.
   Но у Гвен Мейген, занятой обычными  предвзлетными  приготовлениями,  не
было времени  предаваться  размышлениям  подобного  рода.  Пока  остальные
четыре стюардессы занимались хозяйственными  делами,  Гвен  по  трансляции
приветствовала пассажиров на борту самолета.  Она  старалась,  как  могла,
чтобы прито