сти шеи по-прежнему гноились, и каждый  день
я их дезинфицировал. Но никто так не способствовал их заживлению,  как
сам Батиан. Он часами лежал  на  спине  белым  пузом  кверху,  комично
раскинув задние лапы по обе стороны. Я чувствовал, что он  знает,  что
эта поза благотворно подействует на исцеление его шеи, так как гнойная
жидкость сама будет  вытекать.  Хотя  аппетит  у  Батиана  существенно
улучшился, я по-прежнему давал ему ежедневно болтушку из девяти яиц, и
он вылизывал ее из миски, которую я держал под его белым подбородком.
   Однажды вечером, после того,  как  я  выдал  Батиану  порцию  этого
целительного лакомства, в  лагере  появилась  Фьюрейя  -  она  еще  не
разродилась  и  была  по-прежнему  на  сносях.   Она   с   энтузиазмом
приветствовала меня, но на Батиана взглянула по-иному. К счастью,  ему
удалось  разогнуться  из   неподвижного,   скрюченного   положения   и
приковылять к любимой сестре. Но как  только  он  шагнул  вперед,  она
припала к земле, шипя  и  обнажив  свои  могучие  клыки.  Ясное  дело,
причиной такой реакции Фьюрейи была изменившаяся внешность  Батиана  и
невозможность прежнего поведения. Но  Батиан  двигался  ей  навстречу.
Фьюрейя зашипела сильнее. Я отошел назад, и она  тоже  ретировалась  и
прижалась ко  мне.  Это  был  напряженный  момент.  Я  попытался  было
успокоить Фьюрейю, чтобы она, чего доброго, не бросилась на  своего  и
так покалеченного братца, но как раз  в  этот  момент  я  услышал  шум
подъезжавшей к лагерю машины. "Кого там черт принес?"  -  пробурчал  я
про себя.
   Из-за особого характера нашей работы со львами к нам в лагерь редко
кто приезжал, не уведомив об этом предварительно, да так  оно  и  было
нужно. Тем более, когда ситуация в лагере и вокруг него была  особенно
напряженная: Рафики только что родила,  Фьюрейя  была  на  сносях,.  а
Батиан только-только выкарабкивался из тяжелейшего состояния.  Короче,
время для визитов было самое неподходящее, разве  какое  срочное  дело
привело к нам гостей.
   Фьюрейя по-прежнему  шипела  у  моих  ног,  а  я  попросил  Джулию,
наблюдавшую из-за ограды лагеря,  -  кто  бы  ни  приехал,  разъяснить
ситуацию и потребовать удалиться. Что касается меня,  то  я  буду  рад
назначить гостям встречу на берегу реки Питсани, как  только  ситуация
со львами это позволит.
   Джулия направилась к  воротам,  встретила  машину  и  передала  мое
сообщение. Я ждал, что машина  отъедет,  но  вместо  этого  голоса  ее
пассажиров зазвучали еще громче. К тому же я опасался,  как  бы  между
Батианом и Фьюрейей не разразился скандал, и это едва не  вывело  меня
из себя.  Тут  вернулась  Джулия  -  я  чувствовал,   что   увижу   ее
взволнованной, да так оно и оказалось.
   - Это мистер Ю (член Комитета землевладельцев Тули) и его друзья. -
сказала она. - Я разъяснила ему ситуацию,  а  он  настаивает:  "Сообщи
Гарету, что приехал мистер Ю и хочет поглядеть на Батиана".
   Я был вне себя от ярости. Уже сколько времени, как было  оговорено,
что процесс работы  со  львами  предусматривает  сведение  к  минимуму
контактов между ними и людьми, кроме нас с Джулией. Между  тем  Батиан
продолжал продвигаться вперед, шипение позади меня  усиливалось,  и  я
попросил Джулию объяснить господину Ю, что ввиду сложившейся  ситуации
допустить  его  с  друзьями  в  лагерь  нет  никакой  возможности,   и
повторить,  что,  как  только  позволят  обстоятельства,  я  буду  рад
встретиться с ним на берегу реки Питсани. Наконец машина уехала прочь,
Джулия вернулась ко мне. Вид у нее был хмурый.
   Видимо, из-за сорвавшегося визита в "Тавану" этот  важный  господин
из Иоганнесбурга уронил свой авторитет в глазах друзей, оттого и уехал
злой как черт. Этот инцидент  подлил  масла  в  огонь  обиды,  которую
землевладельцы Тули затаили на  нас  с  Джулией.  Время  было  вдвойне
напряженное, так как Комитет землевладельцев Тули навязал мне условия,
по которым,  прежде  чем  опубликовать  любую  работу  о   заповеднике
(включая публичные интервью и обращения к правительству  Ботсваны),  я
должен был сперва согласовать это с Комитетом -  такова  была  реакция
Комитета  землевладельцев  на   мои   прочувствованные   апелляции   к
общественности, призывающие обратить внимание на положение дел в Тули!

        x x x

   Примечательно, что уже на четвертую неделю после кровавой  драки  и
операции Батиан снова стал на целые дни уходить  далеко  от  "Таваны".
Его опасные раны хорошо заживали, он снова набрал вес, и  мускулы  его
сделались, как прежде, отчетливыми и упругими.
   Кое-кто подумывал, что Батиан уже никогда не сможет  адаптироваться
к жизни дикого льва; были и такие, кто внушал мне, что  потеря  хвоста
сильно уронит его авторитет среди других львов.
   Тем не менее Батиан адаптировался к нормальной жизни. Пришло время,
и он уже мог  бегать  быстро  и  без  затруднения.  Впрочем,  один  из
негативных эффектов потери хвоста вскоре  стал  очевиден:  ему  больше
нечем стало сгонять со своей спины назойливых мух. Мухи наседали, а он
мог только беспомощно вертеть обрубком, от которого толку  было  чуть.
Не в силах видеть,  как  мухи  мучают  несчастного  льва  укусами,  я,
стиснув зубы, сгонял их сам.
   Тело Батиана  заживало  быстро,  и  я  не  уставал  удивляться  его
мужеству. Ни неравный бой, ни травма не расшатали ему нервную систему,
не подорвали дух, не разрушили в нем чувство хозяина своей  территории
- ведь после таких передряг иные львы со страхом глядят на забредающих
на их  территорию  соперников.  Напротив  -  как   только   его   раны
затянулись, он снова стал  громко  рычать,  оповещая  всех  на  многие
километры о своем присутствии, и  снова  стал  метить  любимые  кусты,
восстанавливая владение долинами "Таваны" и Питсани.
   Я с гордостью и  облегчением  наблюдал  за  его  поведением.  Своей
отвагой в  бою,  выздоровлением  после  травмы  и  смелой  борьбой  за
восстановление территориальных прав он учил меня мужеству - подлинному
мужеству, которое через каких-нибудь  несколько  месяцев  поможет  мне
совладать с накатившимся на нас горем и скорбью...
   Но вернемся к сестрам моего славного друга. Однажды вечером,  когда
Батиан ушел в северном направлении - не  иначе  как  на  поиски  своей
львицы, - я повел Фьюрейю туда, где находилась Рафики с детенышами;  я
решил, что, поскольку Рафики меня так хорошо приняла, то  она  так  же
примет и остальных членов прайда. Но когда мы подошли  к  материнскому
гнездышку  Рафики,  я  заметил,  что  Фьюрейя   стала   недвусмысленно
отставать от меня,  с  опаской  осматриваясь  вокруг.  Первое,  что  я
подумал - что она, возможно,  почуяла  леопарда,  и  я  сделал  к  ней
несколько шагов назад. Тут я увидел, как  Рафики  глядит  на  меня  из
своего логова. Я тихо подал ей знак голосом и  сел  на  землю.  Тут  я
увидел позади себя Фьюрейю, которая по-прежнему нервничала.  Едва  сел
я, уселась и она. Я понял,  что  она  нервничала  именно  потому,  что
подходила к чужому материнскому гнездышку. Мы вместе  подошли  к  тому
"наблюдательному пункту" на берегу русла, откуда я вел  наблюдение  за
детенышами Рафики. Когда мы пришли на место и я уселся для наблюдения,
Фьюрейя, к моему удивлению, разлеглась прямо у меня в ногах. Рафики не
спускала глаз со своей сестры и пару раз поднимала верхнюю губу, корча
гримасу, которая на львином языке означает: оставьте меня в покое, как
вы мне надоели! Я понял, что, согласно львиному этикету (или только  с
точки зрения Рафики), даже сестре не  следует  навещать  свою  сестру,
когда детеныши такие крохотные. Мы с Фьюрейей встали и удалились.
   Фьюрейя шла и терлась о мои ноги; перед уходом она даже не  бросила
сестре прощального взгляда. Она была явно рада, что мы уходим.  Только
когда мы уже достаточно далеко ушли, ее  поведение  изменилось  и  она
снова стала веселой и доверчивой, как всегда.

        x x x

   К счастью, как только Батиану стало лучше, отношение сестер к  нему
изменилось. Все шипенья  и  ворчанья  -  в  архив!  Снова  возобладало
здоровое и игривое настроение. Как-то вечером я с  радостью  наблюдал,
как Батиан приветствовал Фьюрейю. Она потерлась  головой  о  его  лоб,
затем игриво дала шлепка  и  тут  же  прыгнула  на  огромную  косматую
голову. Потом она отпрыгнула в сторону, но не настолько далеко,  чтобы
он не мог догнать. Потом они катались по земле, обнюхивали друг  друга
и играли, словно вспоминая об отрочестве. В другой  вечер  я  наблюдал
такую сцену: как только Рафики припала к земле и принялась  пить  воду
из миски, он уверенным шагом двинулся к ней  и,  к  моему  потрясению,
попытался оседлать. Та, в перерыве между алчными глотками (у  нее  два
дня ни капли воды во рту не было), прыгала, шипела, отталкивая  братца
мокрым подбородком.
   Фьюрейя родила месяц спустя после Рафики. Как и  следовало  ожидать
от ее независимой натуры, она устроила себе гнездо не вблизи лагеря, а
примерно в восьми километрах к востоку от него. Она появилась в лагере
примерно через пять дней после рождения детенышей, как совсем  недавно
Рафики - похудевшая, но  томящаяся  от  жажды  и  с  сосцами,  полными
молока. После того как я два дня проискал  ее  материнское  гнездышко,
она сама меня к нему сводила. Я  пошел  за  ней  следом  к  восточному
откосу, потом через самое высокое место Долины браконьеров,  потом  по
скалистому плато, с которого открывался вид на  широкую  долину  Шаше.
Там я потерял ее след на  устилавших  в  этом  месте  землю  оранжевых
камнях. Битый час я безуспешно  всматривался  в  овраги  и  расщелины.
Вдруг неожиданно я услышал,  как  она  меня  зовет,  и  увидел  ее  на
открытом пространстве  примерно  в  полутораста  метрах  от  себя.  Мы
встретились,  и  она  повела   меня   в   другой   каменистый   овраг,
останавливаясь в пути, как и  Рафики,  чтобы  я  мог  догнать  ее.  Мы
спустились в овраг, и теперь я уже шел за ней, не  отставая.  Повернув
вправо, она шагнула на ветки - это и было гнездышко с  ее  детенышами.
Лучи золотого света играли на  их  маленьких  крапчатых  фигурках,  и,
расшалившись,  трое  львят  явно  давали  понять,   что   обрадовались
возвращению своей мамаши.
   Гнездо Фьюрейи многим отличалось от гнезда Рафики  -  в  этом  тоже
отразились главные различия в характерах обеих сестер.  В  отличие  от
гнезда Рафики гнездо Фьюрейи не было полностью  затенено,  и  детеныши
лежали не на мягкой почве, как  у  Рафики,  а  на  камнях  и  высохших
ветках.  Однако  общим  было  то,   что   оба   гнезда   были   хорошо
замаскированы.
   Фьюрейя,  как  и  Рафики,  полностью  приняла  мое  присутствие.  Я
наблюдал с расстояния в три шага, как она, сидя на  неудобных  камнях,
принялась вылизывать детенышей, которые, несмотря  на  то  что  им  не
исполнилось и недели, начали громко протестовать. После  гигиенической
процедуры они подползли  к  ее  животу,  насосались  и  уснули  -  три
золотисто-коричневых  комочка  прижались  к  матери,   возле   которой
чувствовали себя в полной безопасности...

        x x x

   К июлю Батиан полностью оправился от ран и, к моему изумлению,  все
чаще  стал  убегать  в  южном  направлении  через  долину  Питсани  на
территорию  прайда  Нижнего  Маджале,  где  в  последние  десять   лет
безраздельно властвовал Темный. Темный  продержался  во  главе  прайда
необыкновенно долго. Да, это был  особенный  лев,  но  тот  факт,  что
Батиан все больше стал интересоваться его владениями, указывал на  то,
что царствование пожилого монарха подходило к концу и мой принц  искал
пути занять его место во главе правда.
   Жизнь Темного была окутана тайной. Каким-то образом он столько  лет
избегал пуль южноафриканских охотников  и  бесчисленных  браконьерских
капканов. Порой он казался бессмертным - стольких его спутниц, дочерей
и сыновей погубил человек,  а  он  все  жил.  Постоянно  ускользая  от
опасностей, старина прожил много долгих лет.
   Исчезновение Темного было так же окутано мраком, как и  его  жизнь.
Не нашли даже его останков - он просто исчез, и больше  его  никто  не
видел. Когда это случилось, Батиан мог  без  страха  странствовать  по
всем его бывшим владениям. Возможно, в конце концов охотники из  Южной
Африки переманили Темного за реку  с  помощью  приманок  и  подражания
звукам кормящихся львов, которыми они годами заманивали  львов,  чтобы
отстреливать. Впрочем, я предпочитаю думать, что старина Темный просто
умер своей смертью. К 1991 году  ему  было  около  шестнадцати  лет  -
невиданный возраст для самца в  условиях  дикой  природы.  Большинство
самцов - не без участия человека -  погибает  или  исчезает  где-то  в
возрасте восьми лет. Возможно, Темный просто тихо заснул где-нибудь  в
укромном месте на территории Тули.  Но  после  него  осталось  большое
наследство  -  его  кровь  текла  в  большинстве  львов,  ходивших  по
просторам Тули, большинство из них прямо или косвенно приходились  ему
родней. Даже детеныши Рафики и Фьюрейи были  его  потомками:  ведь  их
отец - кто-то из двоих Близнецов - был,  по  всей  вероятности,  сыном
Темного.
   Когда  Батиан   наносил   визиты   в   "Тавану",   то   подвергался
скрупулезному  обнюхиванию  со  стороны  сестер.  Фьюрейя   и   Рафики
обнюхивали его с пристрастием, выведывая  по  запаху,  с  кем  это  он
общался и любезничал.
   Но чем больше я радовался за  Батиана,  стремившегося  занять  трон
Темного, тем больше  мной  овладевал  страх  за  него.  Южная  граница
территории,  занимаемой  прайдом   Нижнего   Маджале,   проходила   по
пересыхающей большую часть года реке  Лимпопо,  а  по  ту  ее  сторону
начиналось царство человека -  охотничьи  хозяйства  и  меткие  ружья.
Обуреваемый страхом за своего питомца, я ходил его искать всякий  раз,
когда он уходил в сторону Лимпопо. В этих случаях я обычно находил его
растянувшимся под Деревом пастухов. Когда я подходил к нему, он горячо
приветствовал меня. Затем я садился рядом с ним в круглой тени дерева,
пока солнце не  начинало  клониться  к  закату  и  воздух  не  начинал
холодеть. Тогда я вставал, гладил его по огромной голове, и мы  вместе
шли на север, в направлении "Таваны".  Мы  шли  на  север  по  широким
долинам, покинув опасный мир человека, лежавший на юге.
   Иной раз, когда я находил следы Батиана на юге, я въезжал на машине
на верх невысоких холмов и звал его, двигаясь в то же время на  север.
Поздней порой, отвечая на мои призывы, он появлялся в лагере, и теперь
уже я просыпался от его зова, выходил к нему, гладил по голове и думал
про себя: только бы его снова не потянуло на юг, где опасность!  Какое
там! Настоящему мужчине свойственно искать самок.  Его  действия  были
инстинктивной реакцией на создавшуюся вакансию вожака прайда.  Природа
не терпит пустоты, и Батиан,  стремясь  на  юг,  хотел  спасти  ее  от
формирующегося в этом месте вакуума.

        x x x

   ...Но вот в конце июля небольшая  группа  львов,  принадлежавших  к
прайду Нижнего Маджале, неожиданно перешла русло Лимпопо и оказалась в
Южной Африке. У меня не было никаких сомнений в том, что  не  обошлось
без приманок и звуков кормящихся львов, передаваемых  южноафриканскими
охотниками по громкоговорительным установкам. Мне доложили о том,  что
молодую львицу насмерть переехало машиной, а один  лев  был  незаконно
отстрелен.  Я  тут   же   связался   с   соответствующими   лицами   и
представителями власти в Ботсване и в Южной Африке и в спешном порядке
предложил немедленно отловить  оставшихся  львов  из  этого  прайда  и
организовать их возвращение на территорию Тули.
   Утром я узнал, что нескольких львов видели в охотничьем хозяйстве в
десяти километрах ниже по  течению  Лимпопо.  Я  тут  же  связался  по
телефону с управляющим этого хозяйства и попросил его дать  мне  время
на организацию их возвращения. Он согласился.
   А вечером того же дня он вместе с  владельцем  хозяйства  застрелил
молодого самца, которого приманили тушей осла.
   Батиана застрелили насмерть.
   "У льва не было хвоста",  -  эти  слова  преследуют  меня  и  будут
преследовать до конца моих дней. Дальше мне подтвердили, что у льва не
было хвоста.
   Я не могу описать свалившееся на нас горе. Эта  боль  не  утихла  и
сейчас.
   Когда я узнал, что  погиб  именно  Батиан,  я  вышел  из  лагеря  и
направился туда, где сливались две реки  -  туда,  где  росло  могучее
дерево и находилась небольшая котловина, где всегда была  вода.  Здесь
мы всегда отдыхали во время прогулок со львами, сидя лицом к западу  и
наблюдая заход солнца.
   С этим спокойным местом было связано много воспоминаний. В тот день
я вырыл яму под двумя деревьями  и  собрал  со  дна  русел  рек  самые
красивые камни. У меня не было тела  моего  льва,  только  одеяло,  на
котором он лежал, поправляясь после схватки. Я положил  это  одеяло  в
яму и сложил пирамиду из камней. На следующий день я принес туда плиту
из песчаника, на которой мы с Джулией выгравировали надпись:

        БАТИАН
                        ИЮЛЬ 1988 - ИЮЛЬ 1991

   Ему было всего три года, когда он погиб.
   ...Почти через год, когда его  убийцы  были  признаны  виновными  в
незаконном отстреле льва и наказаны ничтожным штрафом, и  после  того,
как  я   столько   обивал   пороги   бесчувственных   чиновников    из
природоохранных  учреждений  Южной  Африки,  требуя   выдать   останки
Батиана, я наконец перевез его к месту успокоения. В этот  день  после
полудня мы с Джулией отправились к поминальной  пирамидке  из  камней,
туда, где я положил одеяло, и похоронили череп и шкуру Батиана.  Слезы
застилают мне глаза, когда я пишу эти  строки,  но  я  должен  писать,
чтобы всем стала  понятна  бессмысленность  и  жестокость,  с  которой
убивают львов по всей Африке - ради спортивного  интереса,  на  потеху
человеку. Это происходит и тогда, когда вы читаете эти строки.
   После смерти Батиана я каждый день приходил к пирамидке  и  садился
рядом. Я задавал себе вопрос: чего стоит моя работа, если, несмотря на
все мои  усилия,  львов  Тули  продолжают  убивать,  если  я  не  смог
предотвратить гибели от рук человека моего льва,  моего  Батиана?!  Но
именно у могилы Батиана я однажды получил ответ на свой вопрос.
   Однажды вечером Фьюрейя, прежде чем возвращаться к своим детенышам,
пошла со мной на могилу Батиана. Когда на западе занялся закат, я  сел
по одну сторону пирамиды, а Фьюрейя по другую. Было необычно тихо,  и,
я думаю, мы оба  ощущали  присутствие  Батиана.  С  запада  на  восток
проскочило стадо импал, но они не заметили ни меня, ни Фьюрейю. Львица
подняла голову, и мы оба стали наблюдать за пробегающим стадом.  Когда
стадо удалилось прочь, мы встали и медленно двинулись навстречу  лучам
заката.
   На следующий день я пришел к  могиле  Батиана  один.  Я  неожиданно
увидел возле нее следы львицы и детенышей.
   Накануне ночью  здесь  проходила  Рафики  с  детенышами.  Я  сел  у
основания пирамиды и всмотрелся в крошечные  следы  львят,  окружавшие
меня. Я трогал маленькие отпечатки на земле, и на душе  у  меня  стало
светлее. Ответ на мой вопрос был написан этими следами на этой  земле.
Я глядел в будущее. Будущее, в котором будут жить львы - и эти львята,
и их  еще  не  рожденные  дети.  Я  так  нуждался  в  мужестве,  чтобы
продолжать свою работу со львами, - и этому мужеству научил  меня  мой
великолепный лев, которого звали Батиан.




        Глава двенадцатая. НАДВИГАЕТСЯ ТЬМА

                                 Он  соорудил   Батиану   памятник   и
                              просиживает там почти все вечера. Сердце
                              кровью обливается, когда он  выходит  за
                              ворота, - я знаю, что он идет к Батиану,
                              чтобы побыть рядом с ним. Но, видно, мне
                              дано испытать лишь  долю  того  чувства,
                              что испытывает он.