ярдов
от лагеря, мне навстречу бросились две золотые фигуры - это  были  мои
львицы. У обеих были окровавленные морды и набитые до отказа животы  -
значит, они только что отобедали. Не забуду, как я - преждевременно! -
вздохнул с облегчением, когда они стали взволнованно об меня тереться.
"С ними все в порядке", - подумал я тогда.
   Пока львицы терлись об меня, мои мысли вернулись к Батиану.  Словно
угадав, о чем я думаю, Рафики и Фьюрейя закончили свои  приветствия  и
пошли в том направлении, откуда пришли. Я в тот момент не  понял,  что
обе сестрички ведут меня туда, где лежал их израненный брат.
   Я последовал за львицами и несколько минут  спустя  увидел  впереди
себя  среди  низкорослых  мопановых  деревьев  трех  шакалов.  Как  ни
странно, львицы принялись ходить кругами вокруг того места, где, как я
думал, лежала их добыча. Львицы повели меня в  холмы,  когда  с  южной
стороны до меня издалека донеслось ворчание двух  львов.  Услышав  эти
звуки, Фьюрейя и Рафики остановились, прислушались, а затем  бросились
в северном направлении. Я не стал следовать за ними. Я был уверен, что
только что произошла схватка между моими львами и теми, что забрели  в
самую глубь их территории. В душу мою закралось подозрение, что Батиан
попал в переделку и потом ушел именно туда, где я видел шакалов и  где
осторожно ходили кругами львицы.
   Я вернулся на старое место и снова увидел ошивавшихся там  шакалов.
При моем появлении они дали деру. И тут я увидел  льва.  Он  лежал  на
земле в тридцати метрах, с приподнятой головой, но незрячими глазами.
   Я остановился, ошарашенный, думая об  одном:  только  бы  не  самое
худшее! Но увы, это был Батиан. Его рассудок  был  помутнен,  а  черты
искажены тяжелейшим шоком и физическим увечьем. Я вошел  в  тень,  где
лежал мой лев, мой Батиан, склонил перед ним  колени,  нежно  зовя  по
имени, гладя по голове, - и разрыдался! Сквозь слезы  я  видел,  сколь
чудовищны были раны. Хвост у него был откушен и валялся  невдалеке  на
каменистой почве. От него остался только кровоточащий огрызок в восемь
дюймов, весь покрытый глубокими следами зубов.
   Я аккуратно откинул Батианову гриву и увидел на задней стороне  шеи
следы от глубоко  вонзавшихся  в  нее  клыков,  оставивших  месиво  из
оголенных рваных мышц. Его  желто-коричневое  тело  было  исполосовано
длинными кровоточащими порезами, косыми ранами.
   Вскоре я понял,  что  произошло.  Мои  львы,  поедая  добычу,  были
застигнуты врасплох двумя молодыми самцами. Львицы удрали, а Батиан  -
один против двоих - сцепился в непродолжительной, но яростной схватке.
Потом он инстинктивно отступил перед превосходящими силами противника,
чтобы защититься от смертоносного укуса в нижнюю  часть  позвоночника,
который,  очевидно,  намеревались  нанести  ему  нападавшие.  В   этой
короткой схватке Батиан явил невероятное мужество, свидетельством чему
был хотя бы тот факт, что он вышел из  борьбы  живым.  Но,  вступив  в
схватку один против двоих противников, каждый из  которых  был  равным
ему по силе, он обрек себя на тяжкие увечья.
   Львы, атаковавшие Батиана, быстро вернулись на юг, откуда пришли, -
возможно, их смутило мое появление, а возможно, они просто  неуверенно
чувствовали себя на чужой территории. Это их короткие  позывные  тогда
донеслись до меня из долины. Против ожидаемого, они больше никогда  не
углублялись на территорию, освоенную моими львами, -  это  доказывает,
что причиной инцидента явились  не  территориальные  споры,  а  просто
жестокость природы.
   Я долго сидел около Батиана, пытаясь его успокоить  и  собираясь  с
мыслями, потом встал и помчался в лагерь. Джулия хлопотала  по  кухне.
Сбиваясь, я поведал ей обо всем, что произошло, и слезы снова застлали
мне глаза. Не забуду, как я сказал ей в отчаянии:
   - Боюсь, что он умрет.
   Но в самую злую из горьких минут судьба повернулась нам  навстречу.
Мой друг-ветеринар Эндрю Мак-Кензи оказался в это время  в  лагере,  с
которым у нас была радиосвязь. Пока Джулия вызывала Эндрю на помощь, я
сунул в мешок миску и канистру с водой и со всех ног поспешил назад  к
Батиану. Эндрю немедленно отозвался и сообщил, что скоро будет у нас и
захватит все необходимые антибиотики.
   Когда я вернулся к Батиану, я попытался уговорить  его  попить,  но
безуспешно. Впрочем, его глаза выглядели не столь уж остекленевшими, и
я почувствовал, что, хотя он все еще находился в шоке, он понял, что я
рядом.
   Потом, услышав, как к лагерю  подъехала  машина,  я  бросился  туда
встретить Эндрю. Когда я вкратце рассказал ему, что  за  раны  получил
Батиан, его лицо нахмурилось. Эндрю и Джулия сели в наш пикап, а я шел
пешком, показывая дорогу к Батиану.
   Сначала Эндрю изучил состояние Батиана  в  бинокль.  Он  приготовил
шприц с дозой антибиотиков и сообщил Джулии, что усыпить и отвезти его
в безопасное место, то есть в загон в лагере, будет  небезопасно.  При
таком шоке применение наркотика окажется фатальным.
   Эндрю вручил мне шприц, и я медленным шагом направился  к  Батиану.
Ласково разговаривая с ним, я  ввел  ему  большую  дозу  антибиотиков;
похоже, он и не почувствовал иглу. Кроме того, я посыпал  антибиотиком
раны на его шее и обрубок хвоста.  Потом  я  натянул  над  ним  старую
палатку, чтобы создать  густую  тень  и  тем  самым  предохранить  его
организм от обезвоживания под палящими лучами солнца. Покончив с этим,
я стал уговаривать Батиана попить: конец, если его  организм  окажется
обезвоженным. Я поставил ему миску  у  самой  пасти,  и  он  чуть-чуть
полакал. Чтобы ему было хоть чуть попрохладнее, я побрызгал водой  ему
на голову и на тело, мягко поглаживая шерсть, чтобы вода растеклась по
шерсти и по шкуре.
   Во второй половине дня Батиан, несмотря на увечья, показал, что дух
его не сломлен. Он встал, подрагивая, на свои некогда сильные  лапы  и
проковылял несколько шагов к ближайшим мопановым  кустам.  Но  там  он
рухнул на землю, тяжко дыша - должно быть, от страшной боли.
   Эндрю сказал мне и Джулии, что он вернется  через  несколько  дней,
чтобы ввести Батиану транквилизатор - это даст  возможность  доставить
его в лагерь и прооперировать. Но сначала нужно, чтобы Батиан вышел из
состояния шока.
   В этот вечер я отправился к Батиану дежурить около него. Я  боялся,
что беспомощный зверь привлечет внимание гиен или что вернутся эти два
молодца. Когда спустилась ночь, я зажег бензиновую  лампочку,  которую
поставил невдалеке от себя, чтобы мне было видно Батиана. В эту ночь я
неоднократно   предлагал   моему   истерзанному   другу   попить    из
пластмассовой миски. Ни львы, ни хохочущие стаи  гиен  не  появлялись,
только стадо слонов немного побеспокоило меня во мраке ночи. Я услышал
совершенно внезапно,  как  это  часто  бывает,  что  они  вокруг  меня
обрывают листья с деревьев мопана невидимыми хоботами, переговариваясь
резонирующими в  воздухе  звуками.  Слоны  подошли  неслышно  и  стали
кормиться неподалеку от того места, где находился я. Я сидел тише воды
ниже травы, и у меня отлегло от сердца, когда стадо столь же  неслышно
ушло прочь. Если бы они почуяли наш запах и  напали,  нас  с  Батианом
ничто не спасло бы. К счастью, стадо вскоре снялось с места, и я  стал
поклевывать носом.
   Когда занялась заря, я оставил Батиана и вернулся в лагерь.  Джулии
пришлось провести ночь одной, но это не беспокоило ее:  все  мысли  ее
были со мной и Батианом, находившимися посреди дикой природы.
   Позже Джулия отправилась в Понт-Дрифт, а оттуда в городок  Оллдейз,
чтобы закупить мяса для Батиана и кое-каких припасов  для  нас.  Я  же
провел день подле Батиана, который успокаивался все больше и больше  и
хоть иногда лакал из миски.
   Во второй половине дня, побыв немного  с  Джулией,  вернувшейся  из
шестичасовой поездки, я попытался уговорить Батиана поесть  мясца,  но
он не проявил к этому ни малейшего интереса. Я заметил собирающихся на
окружающих кустах  крупных  зеленых  мух  с  металлическим  отливом  и
содрогнулся. Эти мухи откладывают яйца в  открытые  раны  и  в  гнилое
мясо. Яйца быстро превращаются в алчных  личинок,  которые  устраивают
пиршество и в результате  достигают  полудюйма  в  длину.  Я  осмотрел
Батиана и обнаружил кладки желтых яиц возле круглых порезов в  области
шеи и в других местах. Я принялся вычищать яйца, но  некоторые  прочно
засели в Батиановой гриве.
   Спустилась ночь, и я сел рядом с Батианом поговорить с  ним,  чтобы
утешить. Я говорил ему  о  стольких  страницах  своей  жизни,  которые
разделил с ним. Я нежно шептал  ему,  сколько  подвигов  он  совершил,
прежде чем стал прекрасным принцем; о том, как  мы  с  ним  ходили  на
север и как я слушал его зов,  растекающийся  по  долинам  "Таваны"  и
Питсани; о том, как наши патрули оберегают его  владения,  его  земли.
Потом я ненадолго уснул; проснувшись около двух ночи, засветил фонарь,
чтобы осмотреть Батиана. Направив свет на его тело, я, к своему ужасу,
обнаружил множество белых личинок, копошащихся в  его  ранах.  Зрелище
было отталкивающим. У меня в мешке был бренди, и я понемногу обработал
им каждую рану. Затем с помощью ножа  принялся  вычищать  личинок,  но
успех оказался лишь частичным: многие остались глубоко в ранах.
   На следующее утро Джулия снова пустилась в шестичасовую  поездку  в
поисках лекарства против заражения личинками. Накануне  ночью  Рафики,
которая была уже на сносях, пришла в лагерь  и  утром  еще  находилась
поблизости. Когда Джулия уехала, я повел львицу туда, где находился ее
брат, с надеждой, что, увидев сестру, Батиан  хоть  чуточку  воспрянет
духом. Но, увидев братца, Рафики занервничала. Он не только  изменился
внешне, но и утратил способность изъясняться  языком  движений.  Из-за
этого Рафики оказалась насторожена и  немного  порыкивала.  Потом  она
легла и уставилась на меня, когда я уселся рядом с Батианом.
   Поездка Джулии увенчалась успехом - она привезла  отличный  порошок
от личинок. Я посыпал этим серым снадобьем  раны  Батиана,  и  тут  же
личинки стали выпадать,  извиваясь  в  Батиановой  шкуре,  прежде  чем
упасть на землю. Но перед тем,  как  я  привел  снадобье  в  действие,
Батиан смог встать и даже  попробовал  потянуться  всем  своим  ноющим
телом. Затем он лег и принялся облизывать раны - все признаки, что шок
проходит.
   Этой ночью я  снова  уговаривал  его  попить  и  с  помощью  шприца
впрыскивал ему в рот смесь регидрационного раствора с водой.  На  заре
он полакал немного воды и даже поел  печенки,  сердца  и  почек.  Весь
следующий день я вливал ему в рот регидрационный раствор.  Чаще  всего
он проглатывал жидкость, но когда  он  слабел,  жидкость  вытекала  из
пасти и образовывала влажные круги вокруг того места,  где  лежал  его
подбородок.
   Эндрю должен был вернуться на  следующий  день,  и  мы  с  Батианом
провели последнюю ночь вместе. Я хотел только одного -  чтобы  быстрее
текли ночные часы, но утро  все  никак  не  хотело  наступать.  Я  так
волновался за Батиана, что у меня стали сдавать нервы.
   Мое нетерпение явилось отчасти результатом усталости и волнения, но
в большей степени виной тому был страх потерять Батиана. Он  .был  мне
как сын-первенец.
   Согласно инструкциям,  полученным  от  Эндрю,  когда  заря  наконец
взошла, я не предпринимал попыток кормить Батиана до тех пор, пока ему
не будет введен транквилизатор. Эндрю прибыл в наш лагерь  в  компании
Фила Хана, фотографа дикой фауны, который должен был выступить в  роли
ассистента. Обменявшись приветствиями, мы выехали на  нашем  пикапе  к
Батиану. Эндрю  снова  вручил  мне  шприц,  на  этот  раз  наполненный
транквилизатором, и  я  сделал  Батиану  укол.  Тот  впал  в  глубокое
бессознательное состояние. По моему сигналу  Эндрю  подал  машину.  Мы
перекатили зверя на расстеленное одеяло; каждый из нас взялся за угол,
и мы, хоть и не без труда, но погрузили его  в  кузов  и  вернулись  в
лагерь.
   Эндрю пробурчал, что состояние хвоста Батиана  крайне  тяжелое.  Но
глаза страшатся, а руки делают - в  течение  двух  с  половиной  часов
Эндрю оперировал Батиана в кузове нашего пикапа. Многое из  того,  что
еще оставалось от Батианова  хвоста,  пришлось  ампутировать:  он  был
гангренозным. Очевидно, Эндрю не хотел тешить меня ложной надеждой.  Я
знал, что состояние Батиана критическое, и Эндрю откровенно заявил мне
об этом, добавив, впрочем, что он  делает  все  возможное.  Три  литра
раствора глюкозы было влито в моего вконец  обезвоженного  льва,  и  я
желал, чтобы  каждая  капля  придала  ему  сил.  Удалив  два  позвонка
Батианова хвоста, Эндрю тщательно зашил рану и занялся остальными.
   Эндрю трудился напряженно и кропотливо. Чем дальше, тем  он  больше
хмурил брови, что меня крайне беспокоило - я чувствовал, что это могло
означать. Когда работа была полностью окончена, мы отнесли  Батиана  в
тот же самый загон, где он вместе с сестричками,  подрастая,  резвился
полтора года назад, и оставили отходить от действия  наркотика.  После
операции я почувствовал больше оптимизма.  У  меня  была  колоссальная
вера в Батианово мужество и желание выжить.
   На следующее утро  глазам  Эндрю  предстало  зрелище,  которого,  я
чувствую, он не забудет никогда. Я спозаранку вошел в загон  и  позвал
Батиана.  К  нашему  изумлению,  этот  отважный,  закаленный  в   боях
бесхвостый  лев  поднялся  и,  хотя  лапы  у  него  дрожали,  все   же
вдохновенно шагнул навстречу и поприветствовал. Я  увидел  за  оградой
загона реакцию Эндрю и Джулии, наблюдавших за  сценой.  У  Джулии,  не
говоря уже об Эндрю, лицо сияло от счастья, как и у меня.
   Я обнял своего истерзанного друга; он же, со  сгорбившейся  спиной,
несмотря на ноющее тело, направился туда, где  у  него  всегда  стояла
миска с водой, и принялся с жадностью пить. Затем он впервые с  начала
кризиса по-настоящему поел мяса. Так повторилось и на следующий  день,
и даже ночью он  отыскал  приготовленный  для  него  кусок  мяса  -  я
специально повесил его для Батиана, так что  в  эту  ночь  он  впервые
отыскал мясо самостоятельно.
   Однако на третий день  после  операции  его  состояние  ухудшилось.
Сиявшая в нем яркая искра жизни померкла. Он почти  не  пил  и  совсем
отказался от еды. Даже появление Рафики в тот вечер у дверей загона не
слишком-то подняло  его  дух.  В  отчаянии,  чтобы  как-то  поддержать
Батиана, я смешал в миске шесть яиц и влил ему в рот, памятуя, что он,
будучи  детенышем,  почему-то  обожал  яйца.  К  моему   изумлению   и
облегчению, он принялся жадно лакать и быстро  покончил  с  содержимым
миски. Я отдал ему все яйца, что у  нас  были,  а  на  следующий  день
Джулия снова пустилась в шестичасовую поездку - за яйцами.
   В эту ночь  Рафики  снова  появилась  в  лагере.  Попив  воды,  она
кратенько поприветствовала меня и тут же  умчалась,  дав  понять,  что
следовать за ней не нужно. В эту прохладную ночь  она  родила  четырех
детенышей. Я не видел ее еще четыре дня: она  с  малышами  укрылась  в
тщательно подобранном месте менее чем в двух километрах от "Таваны".
   За эти дни здоровье Батиана значительно улучшилось. Ночью он слопал
почти все мясо, что я положил на одеяло, которое я постелил  для  него
после  операции.  Рождение   детенышей   у   Рафики   и   улучшающееся
самочувствие Батиана - все это несло нам надежду.
   Рафики не появлялась в нашем лагере в общей сложности пять дней. Но
вот утром я услышал, как лев пьет из миски. Поначалу  я  подумал,  что
это Батиан - у него уже не было необходимости оставаться в  загоне,  и
он мог отходить на короткие расстояния от лагеря. Выйдя на звон  миски
и плеск воды, я увидел Рафики - похудевшую,  с  сосцами,  отягощенными
молоком!
   Я тут же вышел к ней и поначалу  удивился,  что  она  очень  кратко
поприветствовала меня, а затем быстро помчалась на север.  Чуть  позже
она  остановилась,   обернулась,   посмотрела   на   меня   и    вновь
поприветствовала - на этот раз от  всего  сердца,  как  всегда.  После
приветственной церемонии она не возражала, чтобы я последовал  за  ней
посмотреть малышей. Пока мы шли в северном направлении, она  время  от
времени останавливалась и  оглядывалась,  позволяя  себя  догнать.  Но
когда мы дошли до пересохшего русла, она затерялась где-то в зеленых и
желто-коричневых прибрежных зарослях.
   Осмотревшись, я тихонько позвал ее по  имени  и  услышал  с  правой
стороны, как она мне тихонько отвечает. Рафики была там, на  дне  ямы,
под защитой колючего кустарника. Я спустился к ней, сел рядом и застыл
в восхищении: она  показала  мне  изящно  сложенного,  очаровательного
львенка.
   Я не задержался у нее долго и,  исполненный  волнения  и  гордости,
вернулся к Джулии и все рассказал. Мы оба не смогли  сдержать  слез  -
как долго мы ждали этого момента,  момента  одной  радости  на  двоих!
Позже я вернулся к Рафики и, тихо усевшись наблюдать, увидел еще двоих
детенышей, глаза которых были плотно, закрыты. Рафики, сидевшая с ними
рядом, была само совершенство.

   Вот отрывок из моего дневника - строки, записанные  в  этот  особый
для меня день, когда я был на верху блаженства: "Кому  еще  достанется
привилегия сидеть  на  берегу  реки  и  без  страха,  но  с  гордостью
наблюдать за львицей и ее  детенышами.  И  какое  невероятное  чувство
охватывает  меня,  когда  Рафики,  оставив  своих   детенышей,   бежит
приветствовать меня. В этом - какое-то  волшебное  переплетение  наших
жизней".
   Когда на следующий день я пошел навестить Рафики, то увидел, что на
самом деле детенышей было четверо, но один был неживой. Я наблюдал  за
тем, как Рафики постоянно лизала  его  крапчатую  спинку  и  маленькое
белое брюшко. Должно быть, этим она думала воскресить его.
   Я помню, как пятью месяцами ранее,  родив  неживого  детеныша,  она
съела его. Впрочем, сначала она повела меня и Батиана  к  тому  месту,
где он родился. Вспомнив об этом, я  ожидал,  что  Рафики  сегодня  же
съест и этого, но ошибся. Вечером, когда я покинул ее, она по-прежнему
лизала ему тельце. Я принялся думать, что запах привлечет к месту, где
у нее лежали детеныши, других хищников, и в первую  очередь  леопарда.
Если леопард учует оставленных без внимания детенышей, то он  их  всех
слопает. Назавтра, едва забрезжило утро, я  поспешил  к  Рафики  и  ее
детенышам. Когда я приблизился к  руслу  и  уже  хотел  спускаться,  я
услышал справа над собой странный звук. С  соседнего  дерева  спрыгнул
небольшой леопард. Едва коснувшись земли, он  прыгнул  через  высохшее
русло и исчез, словно вспышка молнии.
   Я испугался, не случилось ли самого худшего:  близость  леопарда  к
месту  рождения  львят  предвещала  беду.  Я  пошел  быстрым  шагом  к
устроенному Рафики материнскому гнездышку, опасаясь больше не  увидеть
там детенышей. Но какова была моя радость, когда я увидел там Рафики и
неуклюже цеплявшееся за нее потомство. Я уселся рядом  и  увидел,  что
мертвого детеныша она по-прежнему держит в лапах.  Потом  она  встала,
потянулась  всем  своим  затекшим  телом  и   вышла   мне   навстречу.
Вернувшись, она опять стала лизать мертвого детеныша.
   Час спустя она все-таки принялась его пожирать. Зрелище было хоть и
печальным, но вполне естественным. Детеныш  был  частью  Рафики  -  он
возрос внутри нее, и, съев его, она  возвратила  затраченные  на  него
соки. Кроме того, она предотвратила появление хищников, которых мог бы
привлечь запах тлена.
   Хотя от мертвого львенка не осталось и следа, я по-прежнему  боялся
возвращения увиденного мной леопарда. Было ли случайным его появление,
или же он  нашел  материнское  гнездышко  Рафики  по  запаху  мертвого
львенка? Что, если он вернется и будет терпеливо  ждать,  пока  Рафики
отлучится на охоту, чтобы  полакомиться  беззащитными  существами?!  К
счастью, опасный зверь больше не возвращался, а львята  подрастали  не
по дням, а по часам.
   В это время Батиан после операции поправлялся и становился сильнее.
Впрочем, раны на задней ча