К тому времени я вернулся в Малави на каникулы и получил от Джой  письмо,
которое, будучи отправленным из Кении, не застало меня в Англии.
   Она писала, что в принципе готова принять меня и предоставить возможность
поработать  с  леопардихой  Пенни  -  настоящей  царицей  Шабы.  Джой
советовала приехать в Кению,  а  уж  она-то  выхлопочет  мне  разрешение  на
работу. Страстные строчки, написанные в холодном  классе,  каким-то  образом
дали мне шанс, которого я добивался.
   Окрыленный, я возвратился в Лондон,  но  моей  радости  не  суждено  было
продолжаться долго. Я сошел с самолета, не обращая внимания  ни  на  людскую
толчею, ни на грозовые облака в небе; купил  газету  -  и  остановился,  как
громом пораженный. Заголовок гласил:

ДЖОЙ АДАМСОН УБИТА

   Для меня это означало крушение мечты, а для всего мира-то,  что  навсегда
замолк голос, доносившийся из дебрей Африки.  Это  был  голос  женщины,  чьи
слова и дела покорили  сердца  миллионов  и,  как  никогда  впоследствии  не
удавалось никому, привлекли внимание людей к дикой природе.
   Несколько недель я скорбел о  случившемся  и  представлял  себе  заросший
кустарником кусочек кенийской земли, где старик, увенчанный копной  седых  с
желтизной волос, похоронил свою жену под каменной  плитой  рядом  с  могилой
львицы Эльсы - той, что так связывала его с Джой.
   Спустя шесть месяцев я вернулся в  Африку,  возможно  преисполненный  еще
большей решимости посвятить жизнь задуманному делу,  и  в  восемнадцать  лет
начал свою карьеру, которая поселила во мне любовь ко львам, а затем свела с
Джорджем Адамсоном.
   Я начал учеником егеря в частном заповеднике, граничившем с  национальным
парком Крюгера в Южной Африке, и как сейчас помню свое  первое  столкновение
со львами, преподнесшее мне хороший урок.
   Однажды ранним утром я  ехал  по  заповеднику  в  сопровождении  опытного
егеря, как вдруг невесть откуда возникла пожилая львица и без предупреждения
бросилась к нашей открытой машине. Нас окружал густой кустарник, и, пока мой
спутник пытался оживить заглохший мотор, львица приблизилась. Огнестрельного
оружия с нами не было, одна дубина.
   Повинуясь инстинкту самосохранения, я дико заорал на  львицу  и  принялся
колотить дубиной по бортам машины, думая напугать ее. Наконец мотор завелся,
лендровер рванулся вперед, а львица замедлила шаг и остановилась.
   Урок, полученный мною, я понял так: с уважением  относись  к  окружающему
миру, но не бойся его. От страха все несчастья.
   Следующим этапом моей карьеры была  работа  с  доктором  Йеном  Плейером,
представителем Школы управления дикой природой. Я жил с коллегой и  подругой
Розанной Сейвори в обветшавшем фермерском доме в предгорьях  Дракенсберг,  и
на моем попечении находился солидный участок нетронутых земель. Я  исхаживал
немало миль, проверяя  надежность  оград,  снимая  браконьерские  капканы  и
отстреливая  браконьерских  же  охотничьих  собак,  а  Розанна,  "сидя"   на
причудливом допотопном телефоне, обзванивала  потенциальных  посетителей.  Я
быстро постигал суть  дикой  природы,  и  скоро  взял  на  себя  обязанность
прививать любовь и интерес к ней детям, посещавшим наш заповедник.
   Через год я сделал головокружительный бросок и оказался на северо-востоке
Тули, в Ботсване. Там мне было поручено начать  изучение  местной  популяции
львов, прежде никем не исследованной, и именно там зародились моя  любовь  к
этим крупным представителям семейства кошачьих и сочувствие им. Четыре  года
я размышлял, говорил  и  писал  о  животных,  ставших  символом  африканской
природы. Я проникся жизнью львов так же глубоко, как они вошли в мою. Я  был
рожден, чтобы познавать жизнь львиных стай и каждого льва в  отдельности.  Я
разделял их победы и страдал вместе с ними, когда их преследовали.
   Из-за браконьерства и незаконной охоты я потерял за два с половиной  года
двадцать пять из пятидесяти пяти львов, составлявших популяцию  заповедника.
Мне случалось находить моих подопечных попавшими в браконьерские капканы  и,
если было не слишком поздно, высвобождать их из коварной  проволоки;  немало
львов погибло от пуль фермеров соседней Южной Африки - они заманивали зверей
на свои фермы и там убивали, чаще всего из спортивного интереса.
   Волнение и скорбь, которые охватывали меня, когда я пытался защищать этих
больших  диких  кошек,  вылились  в  мою  первую  книгу  "Плач  по   львам",
прозвучавшую как призыв к борьбе за спасение львов по  всей  Африке,  в  чем
давно назрела необходимость.
   Ныне я понимаю, что сходные чувства испытывал и Джордж, когда был в  моем
возрасте. Пусть мы принадлежим к разным поколениям, но мы одинаково страдали
оттого, что гибнут эти прекрасные звери. Приведу лишь две цитаты - из  книги
Джорджа "Дикие звери белого господина" и из своего "Плача по львам".
   "Однажды вечером, - писал Джордж,  -  мы  увидели  восседавшую  на  скале
величественную львицу, обозревавшую окрестные равнины.  Она  была  вылеплена
светом заходящего солнца и  казалась  частью  гранитной  скалы,  на  которой
лежала. Я задумался - сколько же львов возлежало на той же  самой  скале  за
бесчисленные  века,  прошедшие  с  тех  пор,  когда  человеческая  раса  еще
находилась в колыбели. Размышляя об этом, я поймал себя на мысли  -  как  же
цивилизованный человек, тратя несметные сокровища  на  сбережение  старинных
зданий и произведений  искусства,  сотворенных  рукой  человека,  уничтожает
существа, которые являют собою воплощение бессмертной красоты и изящества? И
делает он это лишь ради похвальбы доблестью, достигаемой с  помощью  оружия,
созданного человеком для убийства  человека,  или  ради  шкуры,  которой  он
украшает свое лишенное красоты жилище. У меня перед глазами - многочисленные
стада диких созданий, сметенных прогрессом с этих  необъятных  долин;  точно
так же они исчезли и в других землях и странах,  а  место  их  заняли  стада
вырождающегося домашнего скота. Тягостное видение!.."

   Через двадцать лет после публикации этих строк я так написал об одном  из
своих львов, убитом и выставленном в лавке чучельника:
   "Его морда застыла в пугающем оскале, его тело замерло  в  неестественной
позе. Цена всему - три тысячи рэндов. Если оболочку льва еще можно  оценить,
то живой лев не стоит,  как  видно,  ничего.  Не  странно  ли,  что  шедевр,
сотворенный человеком,  например  античная  скульптура,  почитается  им  как
священная реликвия, а лев - шедевр, сотворенный природой гораздо раньше, чем
человеческая раса, - уничтожается потехи ради? Не странно ли ведут себя иные
люди?"
   Толчком к моей первой встрече с Джорджем послужил  разговор  с  другом  в
начале 1988 года. В то время я был занят сбором материала для  своей  второй
книги "Там, где бродили львы". Этой  работой  я  хотел  проиллюстрировать  в
массе не признаваемый факт, что лев  и  Африканский  континент  остановились
перед угрожающей дилеммой. Я проехал свыше двадцати двух тысяч километров по
диким землям юга  Африки  и  остановился  в  Йоханнесбурге,  чтобы  обдумать
заключительную часть своего проекта. Мой  друг  предложил  мне  связаться  с
Джорджем и встретиться с ним, ибо знал о страстных чувствах, которые я питал
ко львам, и глубокой обеспокоенности их будущим в сегодняшней Африке. По его
мнению, я мог бы свободно и непринужденно поговорить с  Джорджем  обо  всем,
что касается царя зверей.
   Вдохновленный этим предложением, я подумал,  что  финальная  глава  книги
должна быть посвящена иной Африке, чем та, по  которой  я  в  течение  шести
месяцев проехал столько миль. Я решил, что напишу о старой, быстро  уходящей
Африке - Африке Джорджа Адамсона.
   В  письме  к  Джорджу  я  рассказал  о   своей   работе   со   львами   и
поинтересовался, могу  ли  нанести  ему  визит.  Через  некоторое  время  он
ответил, что охотно примет меня у себя в лагере и желает  узнать  как  можно
больше о моей работе. Спустя несколько недель я послал Джорджу  через  своих
друзей в Найроби весточку о том, что прибуду к нему в июне 1988 года.
   Взяв  с  собой  в  спутницы  Джейн  Хантер,  которая   помогала   мне   в
осуществлении  моего  проекта,  я  вылетел  в  Найроби.  Проведя   несколько
мимолетных, но волшебных дней в Масаи-Мара, мы наняли джип "сузуки" и утром,
вооружившись  написанными  от  руки  разъяснениями,  как  доехать  до  Коры,
тронулись в путь.
   Через пять часов после  выезда  из  Найроби  мы  достигли  южной  границы
заповедника Кора. Первое впечатление оказалось шокирующим: иссохшая земля  с
почти выщипанной травой, лишь редкие  сухие  пучки  кое-где  пробиваются  из
выжженной солнцем почвы. Я знал, что по  этой  территории  проходят  кочевые
племена сомалийцев со стадами верблюдов, коров и коз, но и представить  себе
не мог, что изголодавшийся скот может принести  такой  страшный  и  ощутимый
вред.
   Проезжая по этому глухому и беззащитному заповеднику, я думал о том,  как
же печально, что человек, посвятивший свою жизнь дикой природе,  теперь,  на
склоне лет, живет на  земле,  где  разрушающее  воздействие  людей  особенно
бросается в глаза!
   Уже вечерело, когда мы достигли "Кампи-иа-Симба", где жил Джордж. Лагерь,
окруженный прочной оградой от львов, казался безмолвным  и  пустынным.  Тихо
вышел кто-то из  работников  Джорджа  и  открыл  нам  ворота.  Я  въехал  на
территорию лагеря, испытывая легкое беспокойство. Мы припарковали машину,  и
работник повел нас к большой группе построек,  крытых  пальмовыми  листьями.
Внезапно я увидел через щель в пальмовой крыше копну седых волос  и  профиль
человека, в котором безошибочно узнал Джорджа Адамсона.
   Мы подошли к хижине, и тут появился  сам  Джордж.  На  нем  были  зеленые
шорты, на ногах - кожаные сандалии. Сперва  он  глянул  на  нас  с  Джейн  с
некоторым удивлением, и я несколько церемонно  представил  себя  и  ее.  Тут
Джордж улыбнулся, его лицо преобразилось, и, когда  в  глазах  его  блеснули
искорки, нам стало легче.

   - Да, да, - сказал он, - я вспомнил о вашем письме. Не хотите ли чаю?
   Тут из хижины-столовой показалась еще одна фигура,  и  Джордж  представил
нам  Маргот  Хенке,  давнишнюю  их  с  Джой  подругу,  приехавшую  в  лагерь
погостить.
   Мы расселись за столом, и разговор, конечно же, зашел о львах. Никогда не
забуду, какой интерес Джордж проявил к моей книге "Плач по львам", которую я
ему привез. Я подробнее рассказал  о  своей  работе  со  львами  Ботсваны  и
посетовал на браконьерство. Джордж слушал, хмуря  брови  и  уныло  покачивая
головой.
   - Боже мой, - бормотал он, горюя о моих львах, как о  своих  собственных.
Его переживания были вполне понятны - ведь речь шла о животных, о которых он
так пекся.
   Вскоре разговор в хижине-столовой перешел в диалог между мной и Джорджем,
а Джейн и Маргот оставалось лишь слушать наши дискуссии. Солнце уже село  за
горизонт, воздух наполнился звуками ночной  Африки-писком  летучих  мышей  и
монотонным пением сверчков, - а разговор все продолжался. Джордж отвечал  на
мои вопросы и, в свою очередь, дотошно выспрашивал о львах Ботсваны,  сверяя
мои суждения о поведении львов с собственными. Наступила ночь, а он открывал
мне все новые секреты своих отношений со львами длиной в целую жизнь.
   Встреча с Джорджем подтвердила, что мой друг  оказался  прав  -  это  был
приятный и полезный опыт. Впервые в жизни я свободно и откровенно говорил  о
львах, не опасаясь губительного скептицизма  зашоренного  или  недоверчивого
собеседника-ученого.
   После скромного ужина - суп с поджаренными  хлебцами  -  Джейн  и  Маргот
отправились спать, а мы с Джорджем перешли  к  подробному  обсуждению  таких
животрепещущих тем, как телепатия между  львами  и  возможное  существование
подобной связи между человеком и  львом.  Джордж  слушал  как  завороженный,
когда я рассказывал о своих сверхъестественным образом произошедших встречах
со старым львом-вожаком по имени Темный в северовосточном Тули. Эти  встречи
как бы подтверждали мысль о том, что форма телепатического взаимопонимания и
связи между человеком и львом все-таки существует.
   Я поведал Джорджу, как полтора года назад,  когда  я  собирался  покинуть
северо-восток Тули  и  засесть  за  "Плач  по  львам",  я  странным  образом
встретился с Темным. Однажды утром, обходя заповедник, я  наткнулся  на  его
следы и пошел по ним, как делал почти каждую неделю  на  протяжении  четырех
лет, но в этот  раз  я  впервые  почувствовал  недоброе.  Я  двинулся  через
пересохшее русло реки, сквозь темную толщу растущих по его  берегам  кустов,
пока час спустя следы наконец не привели меня к широкой пойме.  Я  продолжал
идти дальше, но предчувствие  чего-то  нехорошего  не  отпускало  меня.  Уже
наполовину перейдя пойму, я решил возвратиться к машине и поехать по  следу,
а не идти пешком. Но стоило мне вернуться на несколько шагов  назад,  как  я
услышал вдали треск ломающихся веток. Я повернулся и увидел, как  из  кустов
выскочил Темный  и  бросился  ко  мне  -  он  скакал  длинными  прыжками,  с
оскаленной пастью.
   Я сказал Джорджу, что первым охватившим меня в тот момент чувством был не
страх, а гнев - какая муха его укусила, с чего он так  странно  себя  ведет?
Лев, которого я очень хорошо знал и не боялся, несся на  меня  с  намерением
покалечить или убить,  и  я  вскинул  ружье.  Когда  между  нами  оставалось
каких-нибудь двадцать ярдов, я выстрелил в воздух, моля Бога, чтобы хоть это
заставило его отступить.  Темный  подпрыгнул,  кинулся  к  невысоким  кустам
акации и с хриплым ревом исчез в их гуще.
   Я не утаил от Джорджа, как был напуган  этой  неожиданной  агрессивностью
Темного и как долго не мог найти ей объяснение. Обычно львы боятся людей,  и
если  пеший  человек  не  заметил  льва,  он  и  не  покажется,  предпочитая
оставаться скрытым от чужих глаз. Темный повел себя совсем иначе. Я  был  от
него далеко, не видел его и  двигался  в  противоположном  ему  направлении.
Впрочем, я знал, что какое-то объяснение такому поведению должно быть.
   Описав этот случай Джорджу, я вздрогнул от неожиданной мысли -  вот  она,
возможная разгадка!  Темный  увидел  во  мне  либо  хищника-соперника  вроде
леопарда, либо самца-соперника, вторгшегося на его территорию.  А  что?  При
моей симпатии ко львам вполне возможно, что Темный принимал меня  за  одного
из своих собратьев. А вдруг львы видят не  только  глазами,  но  и  душой  и
воспринимают  меня  не  как  человека,  а  как  львиный  дух,  облаченный  в
человеческую плоть? Вот какие вопросы всплыли на той памятной первой встрече
с Джорджем.
   В ответ на мой рассказ Джордж поведал о своих приключениях, говоривших  в
пользу вышеупомянутой гипотезы. Не странно ли,  например,  что  львы-потомки
его питомцев во втором и третьем поколении, - проведя  многие  месяцы  среди
дикой природы, неожиданно являются к нему в лагерь показать свое  потомство?
Ведь так же происходит и в прайдах - когда львята  достигают  примерно  двух
месяцев, мамаша приводит их показать остальным членам прайда.
   Первая встреча с Джорджем укрепила во мне  веру  в  существование  особых
отношений между львом и человеком, о которой я никому прежде не рассказывал.
Я говорил, а Джордж милостиво и понимающе кивал.  Возможно,  он  тоже  долго
страдал от отсутствия собеседника, которому можно было  бы  откровенно,  без
опаски, поверить все свои размышления и чувства.
   За три дня, прожитых в "Кампи-иа-Симба", мы с Джорджем  горячо  обсуждали
другие ситуации и события, которые упрочивали нашу неколебимую веру во львов
и львиный мир. Я, в свою очередь, подумал, что эта встреча была одним из тех
редких случаев, когда Джордж поверил,  что  кто-то  искренне  разделяет  его
сопереживание львам. Так возникло наше братство по духу!
   В последний вечер, что мы провели вместе, Джордж рассказал,  как  бы  ему
хотелось возобновить работы по подготовке львов  к  возвращению  на  волю  -
проект, на который властями был наложен запрет в течение восьми долгих  лет.
Как раз ко времени нашего визита Департамент охраны природы дал  наконец  на
это разрешение.  Уже  ночью  Джордж  предложил  мне,  по  завершении  книги,
вернуться в Кору и помочь ему в работе над проектом.
   - Мне-то уж пора на покой, Гарет, - добавил он, а в глазах  его  сверкали
огоньки. Я чувствовал, что ему хотелось бы узнать обо мне как можно  больше,
а мне, в свою очередь, ничего так не хотелось, как глубже проникнуть  в  его
чувства, лучше понять, во что он верит.
   Мы затронули вопрос, сколь вероятным будет для меня получение  разрешения
на работу, но решили пока не заострять на этом внимания, ибо  я  чувствовал,
что  Джорджу,  прежде  чем  принять  окончательное  решение,  нужно   самому
убедиться в моем искусстве отношений со львами. Он  предложил,  чтобы  я  по
прошествии  какого-то  времени  вернулся  в  Кору  и  посмотрел,  как  будут
развиваться события.

Глава вторая
СКОРБНАЯ ЖАТВА

   В августе 1988 года я снова приехал в Кению и  стал  свидетелем  кризиса,
охватившего дикую природу. Я возвращался к Джорджу в  Кору  как  раз  тогда,
когда сомалийские бандиты особенно свирепствовали по всей  Кении,  истребляя
слонов целыми  стадами,  в  результате  чего  их  поголовье  сократилось  до
невиданного прежде уровня. Природоохранные организации и правительство  были
всерьез обеспокоены этими непрекращающимися нападениями.
   Прибыв в Найроби, я остановился у  своих  друзей  -  четы  Джо  и  Симоны
Чеффинг, которые с успехом занимались тем,  что  возили  гостей  на  сафари.
Беседуя с Джо - в прошлом профессиональным  охотником,  свидетелем  перемен,
достижения страной независимости и введения  в  70-е  годы  запрета  на  его
профессию, - я чувствовал, как переполняло его негодование из-за  того,  что
сомалийцы превратили национальный парк Цаво в самую  настоящую  бойню.  Джо,
как и  многие  другие  гиды,  устраивавшие  сафари,  был  шокирован  уроном,
наносимым вооруженными бандами. Происходило не просто  истребление  наследия
дикой  природы,  но  и  сильнейшее  давление  на  правительство  страны.  За
прошедшие шесть месяцев в национальном  парке  Цаво  было  уничтожено  свыше
шестисот слонов и, как предполагают, осиротело  около  трехсот  детенышей  -
беззащитные и растерянные,  они  легко  становятся  добычей  львов  и  гиен.
Устроители сафари и борцы за  защиту  природы  говорили  о  целых  кладбищах
слоновьих скелетов, лишенных бивней, по обочинам грязных дорог  Цаво  -  эти
факты заставляли предположить, что в кровавом преступлении серьезно замешаны
чиновники администрации парка: кто же еще мог получить такой  легкий  доступ
сюда?!
   За семнадцать лет поголовье слонов Цаво  сократилось  с  17487  голов  до
4337, то есть на три четверти. Шифта  -  так  кенийцы  называют  сомалийских
бандитов и браконьеров - устраивала засады у водопоев или  вслепую  стреляла
по стадам; так что трагедия, переживаемая  этими  животными,  сопоставима  с
почти  полным  истреблением  североамериканских   бизонов   или   варварским
промыслом китов в Мировом океане. Кроме того, во всем этом был  политический
оттенок сомалийцы не собирались отступаться  от  претензий  на  исторические
земли северо-восточной Кении.  Они  по-прежнему  убеждены,  что  произвольно
прочерченные по карте Африки в колониальную эпоху  границы  отрезали  их  от
законных территорий и проживающих там соотечественников.  Некоторые  кенийцы
смиренно соглашаются с этим, но люди племени боран рассуждают иначе и готовы
поведать вам о том, сколь хитроумным способом сомалийцы оттяпали у  кенийцев
их исконные земли.
   Много лет назад, гласит история, рассказанная людьми  из  племени  боран,
некий сомалиец, умирая от жажды, перешел границу Кении и попросил разрешения
напиться из источника. Отказать ему, разумеется, не могли;  набравшись  сил,
он спросил, можно ли ему привести сюда  жену;  потом  -  можно  ли  пригнать
верблюдов и прочий скот, и в этом ему тоже не было отказано; в конце  концов