он добился разрешения привести сюда всю семью и родню.  В  итоге  сомалийцев
стало столько, что они  уже  сами  потребовали  от  племени  боран  покинуть
исконные места его проживания. Отсюда, заключают люди из  племени  боран,  -
претензии сомалийцев на северо-восточную Кению.
   Впрочем, сегодня сомалийцы со  своим  бандитизмом  -  больной  вопрос  не
только для Кении. Буквально за несколько  лет  они  проникли  в  Танзанию  и
достигли даже северного Мозамбика - это в тысяче миль от их родной земли,  -
истребляя на своем пути слонов.
   Та же история приключилась и с черными носорогами. Из 3500 этих животных,
обитавших когда-то в Кении, ныне осталось едва ли 600; почти все  они  живут
на  огражденных  и   защищаемых   -   пусть   и   недостаточно   надежно   -
антибраконьерскими бригадами территориях, находящихся  в  частном  владении.
Рассказ Джо поверг меня в уныние - если уж такие знаменитые парки, как Цаво,
находятся на осадном  положении,  то  что  же  творится  в  Коре  у  Джорджа
Адамсона? Если бандиты обнаглели до того, что бесчинствуют  на  землях,  где
развит туризм, то каков же  должен  быть  ущерб,  наносимый  беззащитному  и
малопосещаемому заповеднику Кора? Уж там-то от слонов,  должно  быть,  точно
ничего не осталось: я слышал, что охране заповедника недостает  и  людей,  и
оружия, а поддержки от армии там тоже не получают.
   Садясь в аэропорту  "Уилсон"  в  легкий  самолетик,  летящий  в  Кору,  я
вспомнил слова Джо: "Берегись, Гарет. Одному Богу известно, что  творится  в
Коре". Теперь мне предстояло разобраться в этом самому.
   В течение часа пути, пролетая над пятью плотинами, перегораживающими реку
Тана, я размышлял над тем, что принесет мой приезд  в  Кору.  Я  чувствовал,
что, возвращаясь к Джорджу, я выполнял старинный африканский завет - почитай
старших, учись на их жизненном  примере  и  опыте.  На  деле  все  оказалось
гораздо сложнее.
   Но здесь позвольте небольшое отступление. На протяжении  шестнадцати  лет
помощником Джорджа в работе был Тони Фитцджон. Тони приехал  в  Кору,  когда
ему было двадцать шесть, и оказался для Джорджа настоящим  подарком  судьбы.
За несколько лет он стяжал себе славу истинного  дикаря-аборигена,  которого
одни любили так же сильно, как другие ненавидели. Он выказывал бесстрашие  в
обращении со львами и к тому же был мастером  на  все  руки:  починенные  им
механизмы  работали  как  часы,  а  старенькие  машины  еще  как  бегали  по
африканским дорогам. У него был собственный план подготовки диких животных к
возвращению в родную стихию: не меньшую страсть, чем Джордж ко  львам,  Тони
питал к леопардам и достиг с этими ведущими уединенный образ  жизни  кошками
такого  же  взаимопонимания,  как   его   коллеги   со   своими   питомцами.
Сотрудничество Тони с Джорджем было бесценным,  но  вот  беда:  по-видимому,
из-за нелепого стечения обстоятельств путь в Кору ему был закрыт. Что-то  он
там не поделил с  местными  властями.  Подробностей  я  не  знаю,  да  и  не
выпытывал,  но  в  самолете  со  мной  была  сподвижница  Тони  -  эффектная
темноволосая американка  Ким  Эллис,  которая  возвращалась  в  Кору,  чтобы
обсудить с Джорджем кое-какие вопросы их с Тони  переезда  в  Танзанию:  они
решили заняться изучением жизни диких собак на этой  сопредельной  с  Кенией
территории. Когда Ким прощалась с Тони на гудронной взлетной полосе, я почти
физически ощущал окутавшие это прощание печаль и горечь.
   Юный Дейв Ситон бесстрашно вел самолет в направлении Коры,  а  Ким  Эллис
показывала мне местные достопримечательности.
   - Прямо по курсу скалы Коры, минут через десять будем на месте! - сказала
она, указав на две видневшиеся вдали обнажившиеся скалы.
   Вскоре  мы  полетели  над  каменистой  долиной,   лежавшей   между   ярко
освещенными солнцем скалами-близнецами, и, снизившись,  двинулись  к  лагерю
уже на бреющем полете. И тут я убедился, что Дейв - прирожденный  пилот:  он
управлял самолетом так, будто тот был частью его собственного тела. Глядя на
его юное лицо,  трудно  было  в  это  поверить.  С  высоты  птичьего  полета
крошечный   лагерь   казался    особенно    беззащитным    среди    огромных
желто-коричневых просторов, занятых скалами и колючим кустарником.
   Я обратил внимание Ким на иссохшую землю; она объяснила, что  за  прошлый
сезон здесь выпало едва ли полтора дюйма осадков. Пейзаж, расстилавшийся под
крылом самолета, был мне до боли знаком. До боли -  потому  что  земля  была
очень похожа на ту, которая служила мне домом несколько предыдущих  лет:  на
северо-востоке Тули, где зародилась моя тяга и страсть ко львам. Как и Кора,
эти территории страдали от интенсивной пастьбы  домашнего  скота;  отдельные
люди чувствовали, что ущерб, нанесенный здешней  природе,  невосполним  и  в
значительной мере вызван действиями  человека:  например,  установка  оград,
препятствующих свободному передвижению диких животных, и так далее. К  этому
следует прибавить естественные циклы засушливых лет.  Следует  помнить,  что
засуха в Африке на протяжении веков служит природным регулятором,  благодаря
чему  число  животных  стабилизируется  на  уровне,  на  котором  их   может
прокормить собственная среда обитания. Но естественные циклы засушливых  лет
в сочетании с вмешательством человека, в частности  с  интенсивной  пастьбой
домашнего скота, вызывающей эрозию почвы, ведут к разрыву природной цепи,  и
дикая природа региона деградирует: появляется угроза опустынивания, снижения
уровня грунтовых вод и изменения растительности;  все  происходит  настолько
быстро, что популяции диких животных не успевают  адаптироваться.  В  упадок
приходят все формы жизни. Когда мы пролетали над Корой на малой высоте, меня
не покидала мысль, что эта беда не обошла стороной и здешние места.
   Самолет мягко приземлился на посадочной полосе,  выскобленной  много  лет
назад братом Джорджа Теренсом на заросшей акацией коммифорой земле, - и  вот
мы уже трясемся в стареньком лендровере, который на  будущие  месяцы  станет
моим родным домом в Коре. Джордж и его работники вышли поприветствовать нас,
а из хижин высунулись молодые любопытные лица белых посетителей.
   "Кампи-иа-Симба", служивший Джорджу жилищем в течение  девятнадцати  лет,
получил  меткое  название  "зоопарк  в  заповеднике",  причем  за   решеткой
находятся люди,  а  крупные  представители  семейства  кошачьих  -  снаружи.
Высокий забор из проволоки окружает группу  хижин  с  крышами  из  пальмовых
листьев, стенами из мешковины и песчаными полами. С одной стороны находилась
мастерская Джорджа, за ней шел аккуратный ряд хижин, где жили  работники,  а
на переднем плане, по соседству со столовой, интерьер  которой  был  украшен
фотографиями  Джорджа  в  молодые  и  старые  годы  со   своими   питомцами,
размещалось хозяйство лагерного повара Хамисси. "Кухня"  представляла  собой
небольшую хижину с постоянно зажженным очагом, окруженным армией закопченных
котелков, горшков и сковородок. Лагерь изначально задумывался  как  базовый,
простой и функциональный: здесь было все, в чем нуждался Джордж.
   Во время последнего разговора я сказал Джорджу, что вернусь не позже  чем
через два месяца. Так оно и вышло: закончив книгу, я вернулся к нему  именно
через два месяца, почти что день в  день.  Джордж,  одетый,  как  всегда,  в
зеленые шорты и обутый в кожаные сандалии, обрадовался моему  появлению,  но
еще больше, кажется, удивился, что я так пунктуально выполнил свое обещание.
   Когда я прошлый раз покидал Кору, там - как, наверно, и положено  -  была
всего-навсего пара-тройка посетителей  и  Джорджу  не  приходилось  особенно
напрягаться; но в этот раз, переступив порог хижины-столовой,  я  вздрогнул,
увидев столько разношерстного люда. Кого тут только не было!  Англичанин  из
Уортинга,   торгующий   подержанными   машинами,   чернокожая    американка,
странствующая по всей Африке в поисках своих корней, и множество  других.  Я
чувствовал, что иные посетители смотрят друг на друга настороженно, чуть  ли
не враждебно - очевидно, они ревновали  друг  друга  к  Джорджу,  сновавшему
между ними.

   Я понял также,  что  напряженное  состояние  хозяина  вызвано  не  только
множеством  гостей:  его  встревожили  новости  об   активизации   в   Кении
сомалийских банд, истребляющих слонов. Возможно, он, посвятивший целую жизнь
защите  дикой  флоры  и  фауны,   почувствовал   тщетность   своих   усилий:
происходящие в Африке перемены ставят под  удар  будущее  природы  и  грозят
истребить последние крохи ее.
   На второй  же  день  пребывания  в  Коре  я  увидел  результаты  насилия,
порожденного человеческой жадностью. В первый вечер Джордж рассказал  мне  о
браконьерстве,  свирепствующем  на  территории  Коры.   Просочившиеся   сюда
сомалийские  бандиты,  которые  дезертировали   с   охватившей   их   страну
гражданской войны и  избрали  ничуть  не  менее  грязное,  зато  куда  более
доходное  ремесло  -  браконьерскую  охоту  за  слоновой   костью,   недавно
застрелили двух слонов.
   На следующий день я и еще четверо гостей  лагеря,  в  сопровождении  двух
егерей - Мохаммеда и Абди, удостоившегося у Джорджа прозвища Львиного юноши,
отправились посмотреть на "работу" браконьеров. Далеко  ехать  не  пришлось:
место преступления находилось как раз позади посадочной полосы,  на  которую
мы только вчера приземлились, и было скрыто от глаз густыми зарослями.
   Мы вышли из машины и двинулись гуськом сквозь колючий кустарник. Я  знал,
что там впереди, и у меня заранее сжималось сердце. Мертвый  слон  -  это  я
понял еще в Ботсване, когда был свидетелем страшного зрелища,  -  воплощение
гибели самой жизни. Все, что присуще  слону  -  ум,  необыкновенное  чувство
семьи и собственного достоинства, - все исчезает, едва только его  настигают
браконьерские пули и умное животное, превращаясь в серую бесформенную массу,
неуклюже валится на землю.

   Когда мы приблизились к месту  трагедии,  Мохаммед,  искушенный  в  науке
жизни среди дикой природы, схватил камень: уж он-то знал,  что  трупы  могут
привлечь внимание хищников, таких, как львы и гиены. Неожиданно среди кустов
открылся просвет, и глазам предстало жуткое зрелище: перед нами  лежали  две
жалкие серые кучи, засиженные стервятниками, - все, что осталось от самки  с
детенышем, причем слонихе было каких-нибудь семь лет от роду. Из мертвых тел
уже  вытекли  животворные  соки:  поработало  солнце  -  и  остались  только
обтянутые кожей скелеты. Судя по всему, падение слонихи на землю было резким
- передние ноги раскинулись, тело подалось вперед и грудная  клетка  глубоко
вошла в каменистую почву, а задние ноги оказались подогнуты так, будто  пуля
настигла ее в момент предсмертной молитвы. Кровь и соки  организма  вытекали
медленно и  тут  же  застывали.  Тела  матери  и  детеныша  лежали  всего  в
каких-нибудь девяти футах друг от друга, как если  бы  они  и  после  смерти
безнадежно стремились быть вместе. Пройдет еще какое-то время, и их  желание
исполнится: два круга смертного тлена достигнут друг друга и сольются.  И  в
смерти  мать  и  дитя,  безвременно  ушедшие  в  небытие,  соединятся,   как
неразлучны были и при жизни, подумал я.
   Один я из всей компании осмелился подойти поближе - меня не пугали  запах
тлена и вид копошащихся  личинок.  Но  зрелище  гибели  слонов,  всякий  раз
опустошая  мою  душу,  возбуждало  скорбные  чувства  -  слишком  часто  мне
приходилось их испытывать! Судя по следам на каменистой почве, да и по самой
сцене,  было  ясно,  что  бандитам  удалось  подойти  вплотную,  будучи   не
замеченными ни  слонихой,  ни  детенышем,  отдыхавшими  в  тени  низкорослых
деревьев от полуденного зноя. Тихо  подкравшись,  бандиты  тщательно  навели
свое оружие - "G-3" или  "АК-47",  -  созданное  человеком  для  истребления
человека, как говорил Джордж, и разрядили обоймы...
   Очевидно, мучиться животным не пришлось: они пали там, где стояли, свинец
поразил их могучие тела в упор, и дух отлетел едва ли  не  ранее,  чем  звук
выстрела достиг их ушей.
   Трагедия произошла каких-нибудь пять дней назад. Я  обошел  распростертые
на земле тела; хоботы  и  головы  были  изувечены  топорами,  бивни  вынуты;
наверное, скоро они попадут в мастерскую к резчику,  откуда  выйдут  в  виде
финтифлюшек  и  фигурок  или  будут  распилены  им  на  сотни  кусочков  для
изготовления ожерелий и браслетов. Даже из крошечных бивней  детеныша  и  то
будут сделаны безделушки, призванные в далеких странах радовать глаз  людей,
для которых приобретение слоновой кости  никак  не  ассоциируется  с  ужасом
смерти и отвратительными грудами мяса, тлеющего в кустах Африки, - это  лишь
средство потешить свое тщеславие.
   Я фотографировал эту жуткую сцену и думал: сколько еще  осталось,  прежде
чем дикой природе настанет конец? Или мы уже перешли роковую черту,  но  еще
не осознаем этого? Четверо посетителей лагеря, не в  силах  перенести  запах
тлена, наблюдали весь этот кошмар  издали;  Мохаммед  и  Абди  искали  следы
браконьеров по периметру, так что я был один и никто мне не мешал. По правде
говоря, при виде  этой  слишком  типичной  для  Африки  картины  мне  просто
хотелось хоть немножко поскорбеть одному и не приступать сразу к  обсуждению
произошедшего.
   Оранжевое солнце пробивалось сквозь колючий кустарник; пора было покидать
место трагедии. Так не  только  я,  но  и  гости  Джорджа  неожиданно  стали
невольными свидетелями ужасов, творившихся в последние годы жизни Адамсона в
Африке. Я шел к машине, а меня не покидала боль, как будто  там,  в  кустах,
осталась моя пролитая кровь -  кровь,  которая  роднит  меня  с  африканской
землей. Когда эта кровь истекает, из Африки исходит душа ее дикой природы.
   Я  чувствовал  настроение  других  пассажиров.   Образ   мертвых   слонов
запечатлелся в их мозгу и  непременно  останется  знаком  горькой  правды  о
сегодняшней африканской действительности, которая могла бы  быть  совершенно
иной, если бы у каждого хватило сознания объединиться и скоординировать свои
действия.
   Вечером, когда мы подъехали к лагерю, я увидел, что из Найроби  прилетели
новые гости. Среди них были молодая  пара  из  Австралии,  странствующая  по
Африке, и врач  из  Австрии  Андреас  Мейерхольд  -  необыкновенный  добряк,
страстный  поклонник  Джорджа,  много  лет  помогавший  ему   в   работе   в
"Кампи-иа-Симба".
   Но настроение в лагере царило безрадостное, и не только  из-за  увиденной
мрачной сцены. На следующий день действительно произошел  инцидент,  который
потряс всех, и хотя в тот вечер никто еще не  представлял  себе,  что  может
случиться, обитатели и гости "Кампи-иа-Симба" находились во власти ощущения,
будто несчастье уже произошло.
   В  этот  вечер,   ближе   к   ночи,   в   лагерь   неожиданно   заявились
двенадцатилетняя львица по имени Гроу,  другая  по  имени  Одноглазая  и  их
потомки - трехлетний самец и самка с  четырьмя  десятимесячными  детенышами.
Впоследствии я многое узнал об этих львах, которые живут в заповеднике своей
естественной жизнью,  но  по  каким-то  соображениям  периодически  навещают
Джорджа в "Кампи-иа-Симба".  Все  эти  дикие  львы-родичи  тех,  что  Джордж
пестовал на протяжении многих лет.
   Гроу была дочерью львицы по имени Джиджи,  которую  привезли  в  Кору  из
питомника для осиротевших детенышей в Найроби в 1974 году.  Джордж  вырастил
ее, а в августе 1977 года она встретилась с диким самцом,  которого  назвали
Черныш. Через три с половиной месяца родились две сестрички - Гроу и Глоу. К
несчастью, последняя, как многие из выпестованных Джорджем  львов,  погибла,
отравленная сомалийцами, в 1984 году.
   Ощущение неладного переросло в предчувствие опасности, когда Джордж вышел
за ограду покормить  львов.  Впоследствии  мне  не  раз  приходилось  видеть
Джорджа среди львов и делить с ним ощущение близости к  этим  представителям
семейства кошачьих, но данный эпизод остался единственным, когда ему реально
угрожала  опасность  и  дело  чуть  не  кончилось  трагедией.  Ничего  себе,
хорошенькое начало жизни в Коре!
   А случилось вот что. Джордж стоял, подзывая львов и бросая им куски мяса,
и не заметил, как один из крупных детенышей, совершенно неожиданно, бросился
к нему со спины. Я только и успел крикнуть: . - Джордж, обернись!
   Львенок промчался мимо, и Джордж так и остался в  неведении  относительно
намерений малыша поиграть. А малыш-то был ростом  со  взрослого  леопарда  и
весом никак не менее сорока килограммов. Он не напал, но  я  испугался,  что
если бы проделки игрунчика застали Джорджа врасплох и  он  от  неожиданности
споткнулся бы и упал, то тогда произошла бы катастрофа: детеныши  непременно
накинулись бы на Джорджа, это их инстинктивная реакция на  проявление  чужой
слабости! При мысли об этом я вздрогнул,  И  тут,  как  бы  тоже  охваченная
беспокойством, Подошла Одноглазая с низко опущенной головой. Видно было, что
ее тревожил вид  человеческих  фигур,  прижавшихся  изнутри  к  ограде.  Она
двигалась тяжелым шагом  и  вдруг  рванулась  вперед,  недовольно  ворча,  и
остановилась, как по команде, в полушаге от Джорджа, будто оценила ситуацию.
Схватив кусок мяса с песчаной почвы, она  бросилась  в  кусты  и  исчезла  в
ночной темноте.
   Когда Джордж вернулся через крохотную дверь  за  спасительную  ограду,  у
меня отлегло от сердца. Сцены, свидетелем которых я стал, продемонстрировали
мне, каким самоконтролем, какой верой и  силой  обладал  Джордж  и  как  это
помогало ему в работе со львами, но вместе  с  тем  дали  понять,  как  одно
мгновение способно драматически изменить всю жизнь в Коре:  если  бы  Джордж
вдруг выказал слабость, или допустил просчет в оценке реакции львов на  свои
действия, или, по несчастью, свалился на землю на глазах у  всего  прайда  -
пиши пропало, насмарку работа всей жизни!
   В эту ночь Джордж был необычно тихим. Он не рассказывал  о  приключениях,
случавшихся  на  его  жизненном  пути,  казался   угнетенным   и   стремился
отстраниться от множества людей,  сидевших  за  столом  и  поглощавших  суп,
приготовленный пожилым поваром Хамисси. После ужина, когда все разошлись  по
своим хижинам, мы с Джорджем завели разговор о нашей общей любви - о львах и
о гибели слонов. Поболтав немного, мы пожелали друг  другу  спокойной  ночи,
затем я вытащил из хижины раскладушку и разлегся под яркой восходящей луной,
перебирая  в  уме  впечатления  сегодняшнего  дня.  Легкий  ветерок   шуршал
пальмовыми листьями на крыше ближайшей хижины, и вскоре я заснул как убитый.
   Несколько часов спустя меня разбудил доносившийся  из  темноты  гулкий  и
резкий зов львов - питомцев Джорджа. Ближайший ко мне лев-это был, вероятнее
всего, молодой самец Дэнис - находился в каких-нибудь двадцати пяти ярдах от
места, где я спал, и его глубокий рык разносился по мирно спящему лагерю.
   После этого, как только я засыпал, меня всякий раз будил зов бодрствующих
львов. Около четырех утра я неожиданно услышал  шум  приближающейся  машины.
Луна по-прежнему светила ярко. Я подумал: появление машины в  такую  пору  -
обычно предвестник беды.
   Я сел на своей раскладушке, а  машина  вырулила  на  стоянку  за  оградой
лагеря, и до моего слуха донеслись  встревоженные  голоса.  Через  несколько
минут из тьмы возник Мохаммед и сказал:
   - Приехали из Департамента охраны природы. Шифта убила двух  инспекторов,
а третьего нашли раненным. Он в машине.
   Сообщив эту новость мне,  Мохаммед  тут  же  отправился  будить  Джорджа.
Теперь  я  понял,  что  послужило  главной  причиной  тревожного  состояния,
пережитого мной прошлым вечером, и вновь почти физически ощутил  его,  когда
услышал, как все произошло.
   Накануне около восьми утра принадлежащий департаменту грузовик, в котором
ехали местный охранник и  три  охотинспектора,  двигался  по  направлению  к
небольшому,  населенному  преимущественно  сомалийцами   селению   Бока   на
юго-восточной границ