ет  густую  смесь  льда  и
фруктовой мякоти прямо в горло. Задержка  в  развитии,  думает  человек.
Синдром трагической матки города. Жизненные сигналы искажены химикатами,
недоеданием, ударами судьбы. И все-таки он, как и все остальные,  как  и
сам человек, существует в точности так, в точности там и  в  точности  в
тот момент времени, как, где и когда он задуман существовать.  Это  дао:
тьма внутри тьмы.
   Мальчик ставит пустой стакан рядом с двумя другими.
   Человек выпрямляет ноги, встает, застегивая пальто.
   Мальчик протягивает руку. Два пальца  прикасаются  к  часам,  которые
человек носит на левом запястье. Рот мальчика приоткрывается,  будто  он
хочет что-то сказать.
   - Время?
   Что-то шевелится в лишенных выражения карих  безднах  глаз  мальчика.
Часы старинные, добыты у специалиста-дилера в одной из укрепленных аркад
Сингапура. Это артиллерийские часы. Они  говорят  человеку  о  сражениях
иных времен. Они напоминают ему о том, что любое сражение однажды станет
таким же смутным воспоминанием и что лишь мгновение имеет значение,  что
мгновение абсолютно.
   Познавший истину воин идет в битву, как на похороны любимой, да и как
может быть иначе?
   Мальчик наклоняется вперед; то, что таится в его глазах, видят только
часы.
   Человек размышляет о тех двоих, оставленных им этим вечером на мосту.
Охотники в своем роде, отныне для них охота закончилась. И этот, третий,
следующий за ними по пятам. Чтобы подбирать объедки.
   - Тебе нравится?
   Никакой реакции. Ничто не способно сломать концентрацию, связь  между
тем,  что  всплыло  из  бездн  глаз  мальчика,  и  аскетическим   черным
циферблатом наручных часов.
   Дао делает ход.
   Человек расстегивает стальную скобу, скрепляющую браслет.  Он  отдает
часы мальчику. Он делает это, не раздумывая. Он  делает  это  с  той  же
бездумной уверенностью, с какой  чуть  раньше  убивал.  Он  делает  это,
потому что так нужно, потому что так правильно  поступить;  потому,  что
жизнь его бьется в такт с дао.
   Нет никакой нужды прощаться.
   Он уходит от  мальчика,  оставленного  навеки  в  созерцании  черного
циферблата и стрелок.
   Он уходит сейчас. Мгновение - в равновесии.
 
10 
АМЕРИКАНСКИЙ АКРОПОЛЬ 
 
   Райделл все-таки сумел настроить бразильские очки на  фрагмент  схемы
Сан-Франциско, но ему еще требовалось узнать от Кридмора, как  добраться
до  гаража,  где  они   собирались   оставить   "хокер-аиши".   Кридмор,
разбуженный Райделлом, казалось, не сразу уяснил, кто такой, собственно,
сам Райделл, но похвально быстро начал соображать. Взяв  консультацию  у
сложенной пополам визитной карточки, извлеченной из  "часового"  кармана
джинсов, он четко разузнал, куда нужно двигать.
   Это было старое здание в районе, где  подобные  строения  обыкновенно
преображались в резиденции, но густота колючей проволоки  намекала,  что
эта территория до сих пор не  обуржуазилась.  Вход  контролировала  пара
"шкафов" со значками фирмы "Универсал", занимавшейся в основном  обычной
охраной промышленных объектов. "Шкафы" размещались в  офисе  у  ворот  и
смотрели канал "Реальность-1"  на  плоском  экране,  подпертом  огромной
стальной пластиной, у  которой  был  такой  вид,  будто  по  каждому  ее
квадратному  дюйму  прошлись  большим  отбойным  молотком.   Одноразовые
кофейные чашки и пищевые контейнеры из белой пены.  Все  это  показалось
Райделлу по-домашнему родным, и он прикинул, что скоро там  должна  быть
пересменка, в семь утра. Не такая уж дурная, наверное, работенка, бывает
и хуже.
   - Ставим на временную стоянку, - сказал им Райделл.
   На плоском экране был  виден  олень.  За  ним  -  знакомые  очертания
заброшенных небоскребов центра Детройта. Логотип "Реальности"  в  нижнем
правом углу дал ему нужный контекст: одно из этих шоу о природе.
   Ему дали список, чтобы он  ткнул  в  номер  предварительного  заказа,
записанный у Кридмора на бумажке, и оказалось, что за стоянку  уплачено.
Его заставили  расписаться  прямо  там  же,  рядом  с  номером.  Сказали
поставить тачку на место номер двадцать три, уровень шесть. Он вышел  из
офиса, забрался обратно в "хокер", рванул вверх по  скату,  мокрые  шины
визгнули по бетону.
   Кридмор проводил операцию по наведению лоска,  глядя  в  подсвеченное
зеркальце за противосолнечным забралом на пассажирском  месте.  Операция
состояла из многократного прочесывания волос пальцами, вытирания пальцев
о джинсы, потом растирания глаз. Затем он оценил результаты.
   - Самое время выпить, - обратился он к отражению своих налитых кровью
буркал.
   - Семь утра, - сказал Райделл.
   - О чем я и говорю, - сказал Кридмор, откинув забрало обратно наверх.
   Райделл нашел номер двадцать три, написанный краской на бетоне, между
двух неизвестных  транспортных  средств,  задрапированных  в  чехлы.  Он
осторожно втиснул "хокер" меж ними и  начал  отключать  машину.  Он  был
способен проделать это, не обращаясь к меню подсказок.
   Кридмор вылез наружу и отошел помочиться на чью-то шину.
   Райделл проверил салон -  убедиться,  что  они  ничего  не  оставили,
расстегнул ремень безопасности, потянулся,  чтобы  закрыть  пассажирскую
дверь, дистанционно открыл багажник, открыл дверь водителя, проверил, не
забыл ли ключи, вышел и захлопнул дверь.
   - Эй, Бьюэлл! Твой приятель собирается забрать ее отсюда, я правильно
понял? - Райделл  вытаскивал  свои  вещи  из  странно  узкого  багажника
"хокер-аиши", чем-то похожего на младенческий гробик. Больше там  ничего
не было, и Райделл решил, что  Кридмор,  видимо,  пустился  в  вояж  без
багажа.
   - Нет, - сказал Кридмор, - они бросят ее здесь  пылиться  к  чертовой
бабушке. - Он застегивал ширинку.
   - Тогда я отдам ключи тем  парням  из  "Универсала",  шестью  этажами
ниже, ладно?
   - Нет, - сказал Кридмор, - ты отдашь их мне.
   - Я расписался, - ответил Райделл.
   - Дай их сюда.
   - Бьюэлл, данное транспортное  средство  теперь  находится  под  моей
ответственностью. Я расписался за это.
   Он захлопнул багажник, активировал системы безопасности.
   - Пожалуйста, отойдите на шаг, - сказала "хокер-аиши". - Уважайте мои
частные границы так же, как  я  уважаю  ваши.  -  У  нее  был  красивый,
странновато-бесполый голос, нежный, но жесткий.
   Райделл отступил на шаг, потом еще на один.
   - Это машина моего друга и ключи моего друга, и мне  надо  отдать  их
ему. - Кридмор положил руку на большую ковбойскую пряжку, как на штурвал
персонального корабля-государства, но вид у него был неуверенный, словно
похмелье обессилело его.
   - Просто скажи ему, что ключи будут  здесь.  Просто  так  скажи.  Так
будет безопаснее. - Райделл закинул комплект на плечо и  пошел  вниз  по
скату, радуясь возможности размять ноги. Он  оглянулся  на  Кридмора.  -
Увидимся, Бьюэлл.
   - Сукин сын, - сказал Кридмор, хотя Райделл принял  это,  скорее,  за
обращение к миру, породившему Райделла, чем лично к себе самому. Кридмор
казался в отключке, щурился под мутно-зелеными лентами освещения.
   Райделл  же  продолжал  шагать  вниз  по  разбитой  бетонной  спирали
парковочной площадки еще пять уровней,  пока  не  наткнулся  на  офис  у
самого входа. "Шкафы" из "Универсала" сидели и пили  кофе,  досматривали
конец своего шоу о природе. Теперь олень пробирался сквозь  снег,  снег,
что косо летел по ветру, леденящему совершенные вертикали стен  мертвого
и  монументального  сердца  Детройта,  широкие  черные  зубцы   кирпича,
уходящие ввысь, чтобы исчезнуть в белесом небе.
   В Детройте снимали множество шоу о природе.
   Он вышел на улицу, чтобы найти  такси  или  место  для  завтрака.  Он
почувствовал  по  запаху,  что  Сан-Франциско   весьма   отличается   от
Лос-Анджелеса; ощущение это было ему по  душе.  Сейчас  он  найдет,  где
поесть, и наденет бразильские очки, чтобы дозвониться в Токио.
   Выяснить все насчет этих самых денег.
 
11 
ДРУГОЙ ПАРЕНЬ 
 
   Шеветта никогда не сдавала на права, так что везти их обеих до самого
Сан-Франциско пришлось Тессе. Тесса, кажется, не возражала. В  голове  у
нее сидела только  документалка,  которую  они  отснимут,  и  она  могла
продумывать ее вслух, не отрываясь  от  дороги,  рассказывая  Шеветте  о
разных сообществах, которые хотела охватить, и о том, как  она  все  это
смонтирует. Шеветте оставалось лишь слушать или делать вид, что слушает,
и, в конце концов, она просто заснула. Она заснула в тот  момент,  когда
Тесса рассказывала ей  о  месте  под  названием  Крепость,  о  том,  что
когда-то и вправду был такой город, рядом с Гонконгом,  и  был  разрушен
еще до того, как Гонконг вновь стал частью Китая <Коулун  -  полуостров,
континентальная часть Гонконга. В  1847  году  на  его  территории  была
построена небольшая крепость. В архитектурном  отношении  город-крепость
Коулун представлял собою удивительный феномен крайне хаотичной городской
застройки и исключительно  высокой  плотности  населения.  В  1991  году
власти Гонконга начали эвакуацию местного населения с  целью  уничтожить
"городскую язву, рассадник преступности, проституции и наркоторговли", а
в 1993 году город-крепость был разрушен окончательно. В память  об  этом
месте Гибсон  и  создает  сюрреалистический  виртуальный  Город-крепость
хакеров>. И вот тогда эти сумасшедшие хакеры  совместно  построили  свой
собственный город, что-то вроде огромного коллективного веб-сайта, после
чего они вывернули его наизнанку и  исчезли  внутри.  Все  это  казалось
очередной небылицей, когда Шеветта заклевала носом, но рассказ остался у
нее в голове картинками. Снами.
   - Ну и что там твой другой парень? - спросила  Тесса,  когда  Шеветта
очнулась от этих снов.
   Шеветта спросонья поглядела в окно  на  Пятую  автостраду,  на  белую
полосу, которая будто сматывалась в рулон под колесами фургона.
   - Какой другой парень?
   - Ну, коп. С которым ты гоняла в Лос-Анджелесе.
   - Райделл, - сказала Шеветта.
   - И почему же вариант не сработал? - спросила Тесса.
   Шеветта на самом деле не знала ответа.
   - Просто не сработал, и все.
   - И тогда тебе пришлось приклеиться к Карсону?
   - Нет, - сказала Шеветта, - не пришлось.
   - Что это за белые штуки, их так много там, далеко в полях?
   - Ветряные штуки:  они  дают  ток.  Просто  казалось,  что  так  надо
поступить.
   - Я сама так не раз поступала, - отозвалась Тесса.
 
12 
"ЭЛЬ ПРИМЕРО" 
 
   Фонтейн первый раз замечает мальчишку,  когда  раскладывает  утренний
ассортимент в своей узкой  витрине:  жесткие  темные  волосы  над  лбом,
прижатым к бронированному стеклу.
   Фонтейн никогда не оставит на ночь в витрине ничего ценного,  но  вид
полной пустоты ему не нравится.
   Ему не нравится думать, что кто-то проходит мимо и мельком смотрит на
пустоту. Это напоминает ему смерть. Так что каждую ночь он  оставляет  в
витрине  пару-другую  не  особо  ценных  предметов  -  якобы  обозначить
ассортимент  лавки,  на  самом  же  деле  в   качестве   частного   акта
искупительной магии.
   Этим утром в окне содержится тройка плохоньких швейцарских механизмов
с циферблатами  в  крапинках  времени,  двойной  перочинный  нож  IXL  с
точеными   костяными   ручками,   щит   (в   приличном   состоянии)    и
восточногерманский военно-полевой  телефон  такого  внушительного  вида,
будто он сконструирован не только  для  того,  чтобы  выдержать  ядерный
взрыв, но и для нормального в случае чего функционирования.
   Фонтейн, все еще под действием  первого  утреннего  кофе,  пристально
смотрит вниз, сквозь стекло, на немытые ершистые волосы. Поначалу думает
о трупе, и далеко не первом, найденном им вот так, но ни разу в подобной
позе, торчком, на коленях, как при молитве. Однако нет, этот труп живой:
дыхание туманит витрину Фонтейна.
   В левой руке Фонтейна часы "Кортебер" 1947  года  выпуска  -  тройная
дата, фазы Луны, ручной подзавод, корпус из золота,  практически  в  том
состоянии, в каком они в свое время покинули фабрику. В  правой  руке  -
оплавленная чашка из красного пластика с черным  кубинским  кофе.  Лавка
наполнена запахом кофе Фонтейна - таким, как  он  его  любит:  жженым  и
резким.
   Конденсат вяло пульсирует на холодном  стекле:  ореолы  серого  цвета
очерчивают ноздри преклонившего колени.
   Фонтейн кладет "Кортебер" обратно  в  поддон  со  всем  своим  лучшим
ассортиментом, в узких секциях выцветшего велюра лежат по дюжине часов в
каждой. Он ставит поддон в сторону, на стойку, за которой  стоит,  когда
приходят покупатели, перемещает чашку из красного пластика в левую  руку
и правой рукой с облегчением нащупывает боевой "смит-и-вессон  кит  ган"
22-го калибра, в  правом  нижнем  кармане  поношенного  тренча,  который
служит ему халатом.
   Маленький пистолет,  древнее  многих  его  лучших  часов,  на  месте,
потертая рукоять орехового дерева удобна  и  хорошо  знакома.  Возможно,
предназначенный для хранения в сундучке рыболова и защиты от  назойливых
водных змей или обезглавливания пустых  бутылок  из-под  пива,  все-таки
"кит ган" -  продуманный  выбор  Фонтейна:  шестизарядный  револьвер  со
вставной обоймой и дулом в четыре дюйма. Он, Фонтейн,  не  хочет  никого
убивать, хотя, говоря по правде, ему приходилось и, вполне вероятно, еще
придется. Ему неприятно ощущать отдачу  стрелкового  оружия  и  страшный
грохот выстрела, он с недоверием относится к полуавтоматическому оружию.
Он историк: он знает, что система "смит-и-вессон" развивалась вплоть  до
появления револьвера 32-го калибра с крутящимся барабаном,  давным-давно
исчезнувшего, но некогда  бывшего  стандартом  американского  карманного
оружия. Превратившись в уютный "кит ган" 22-го калибра, система  приняла
форму этой модели и просуществовала почти до середины  двадцатого  века.
Удобная вещь и, как и все предметы его коллекции, подлинный раритет.
   Он допивает  свой  кофе,  ставит  пустую  чашку  на  стойку  рядом  с
поддоном, полным часов.
   Он, Фонтейн, прекрасный стрелок. С  расстояния  в  двенадцать  шагов,
встав в архаичную позу дуэлянта - одна рука за спиной, он при свидетелях
попадал в середину туза червей.
   Он никак не решается открыть парадную дверь своей лавки, это  сложный
процесс. А может, тот, преклонивший колени, там не один? У него на мосту
почти нет настоящих врагов,  но  кто  его  знает,  какую  гадость  может
занести сюда с обоих концов, будь то Сан-Франциско или Окленд?  А  дикие
джунгли Острова Сокровищ  традиционно  предлагают  познакомиться  с  еще
более зверским безумием.
   Но все же.
   Он сдвигает последний засов и вытаскивает пистолет.
   Солнечный  свет,  будто  некое  странное  благословение,  пробивается
сквозь пластик  и  ободранное  дерево  обшивки  моста.  Фонтейн  вдыхает
соленый воздух, причину коррозии.
   - Эй, ты, - говорит он. - Мистер! - пистолет у него в руке, спрятан в
складках тренча.
   Под тренчем, который надет нараспашку по причине отсутствия пояса, на
Фонтейне линялые, в крупную клетку, фланелевые пижамные  штаны  и  белая
сорочка с подогревом и длинными рукавами, загрубевшая  от  неоднократных
стирок. Черные туфли  без  шнурков,  на  босу  ногу,  они  заскорузли  и
потрескались.
   Темные глаза смотрят на  него  снизу  вверх,  лицо  почему-то  упорно
отказывается попасть в фокус.
   - Что ты здесь делаешь?
   Мальчик склоняет голову набок, словно  внимая  чему-то,  недоступному
для слуха Фонтейна.
   - Отойди от моей витрины.
   С полнейшим и странным отсутствием грации, которое потрясает Фонтейна
как  приближение  к  самой  сути  понятия  грации,   странная   личность
поднимается на ноги. Карие глаза таращатся на Фонтейна, но будто  бы  не
видят его или, возможно, не признают в нем другое человеческое существо.
   Фонтейн  демонстрирует  "смит-и-вессон",  палец  лежит  на  спусковом
крючке, но дуло не направлено на мальчика. Он наводит дуло только тогда,
когда бесповоротно решил пристрелить, - урок,  давным-давно  преподанный
отцом.
   Этот стоявший в молитвенной позе и дышащий  на  витринное  стекло  не
живет на мосту. Фонтейну было бы трудно объяснить, откуда он это  знает,
но  он  знает.  Это  просто-напросто   инстинкт,   выработанный   долгим
проживанием в этом месте. На мосту он знает, конечно, не всех, да и вряд
ли хотел бы, но, тем не менее,  отличает  людей  с  моста  от  прочих  с
абсолютной уверенностью.
   В этом же типе явно чего-то недостает. Что-то с ним не в порядке; его
состояние выдает не зависимость от наркотиков, а гораздо более серьезный
вид умственного расстройства. И хотя среди населяющих  мост  есть  такие
дурачки, все они как-то сумели раствориться в своей среде и  не  склонны
появляться вот так, ни с того ни с сего, да еще для того,  чтобы  мешать
торговому бизнесу.
   Где-то там, наверху, высоко-высоко, ветер с бухты  лупцует  съехавший
шмат  пластика,  бешеные  хлопки,  будто  сумасшедшее  крыло  гигантской
раненой птицы.
   Фонтейн, глядя в карие глаза на лице, которое по-прежнему  упорно  не
желает быть в фокусе (по той причине, думает он сейчас, что оно  на  это
не способно), сожалеет о том, что вообще открыл  дверь.  Соленый  воздух
даже сейчас вгрызается в начищенный металл жизненно важных  деталей  его
товара. Он делает жест пистолетом: прочь отсюда.
   Мальчик протягивает руку. Часы.
   - Что? Ты хочешь мне это продать?
   Карие глаза не реагируют на речь.
   Фонтейн, побуждаемый чем-то, вроде чужой воли, делает шаг вперед, его
палец напрягается на спусковом крючке с повторным срабатыванием. Полость
под головкой детонатора пуста безопасности ради, но стоит лишь  резко  и
сильно дернуть, и смертельный номер удастся.
   Выглядят как нержавеющие. Циферблат черный.
   Фонтейн видит грязные черные джинсы,  изношенные  кроссовки,  линялая
красная  майка  топорщится  над  вздутым  животом,  выдавая  характерный
признак недоедания.
   - Ты хочешь мне их показать? Мальчик смотрит на часы  в  руке,  потом
указывает пальцем на те трое часов, что лежат в витрине.
   - Конечно, - говорит Фонтейн, - у нас есть часы. Любых видов.  Хочешь
на них посмотреть?
   Все еще вытянув палец, мальчик глядит на него.
   - Давай, - говорит Фонтейн, - давай заходи. Здесь  очень  холодно.  -
Все еще держа в руке пистолет, хотя и ослабив нажим на спусковом крючке,
он делает шаг назад, в лавку. - Ты идешь?
   После короткой заминки мальчик входит следом,  держа  часы  с  черным
циферблатом так, как держат маленького зверька.
   Чтоб тебе пусто было, думает Фонтейн. "Арми Уолтам"  с  проржавевшими
внутренностями. Дерьмо собачье.
   Дерьмо собачье, зачем он впустил сюда  этого  урода.  Мальчик  стоит,
уставившись в одну точку, посередине крохотной лавки. Фонтейн  закрывает
дверь, всего на один засов, и отступает  за  свою  стойку.  Все  это  он
проделывает, не опуская ствола,  оставаясь  вне  радиуса  захвата  и  не
спуская глаз с визитера.
   Глаза мальчика становятся еще больше, когда он видит поддон с часами.
   - Сначала - первое, потом - второе, - говорит  Фонтейн,  ловко  убрав
поддон свободной рукой с глаз долой. - Давай-ка посмотрим. -  Показывает
на часы в руке мальчика. - Сюда, - приказывает  Фонтейн,  постукивая  по
облупленному  золоченому  логотипу   "Ролекс"   на   круглой   подушечке
темно-зеленой искусственной кожи.
   Мальчик, кажется, понимает. Кладет часы на подушечку.  Фонтейн  видит
грязь под обломанными ногтями, когда рука отпускает часы.
   - Черт, - говорит Фонтейн. Командует глазами. - Отойди  на  минуточку
во-он туда, -  говорит  он,  нежно  указывая  нужное  направление  дулом
"смит-и-вессона". Мальчик отступает на шаг.
   По-прежнему глядя на мальчика, он копается  в  левом  кармане  плаща,
извлекает оттуда черную лупу, зажимает ее левым глазом.
   - Не вздумай теперь  двинуться,  понял?  Не  хочу,  чтобы  эта  штука
пальнула...
   Фонтейн берет в руки часы, позволяет себе один раз прищуриться на них
сквозь  лупу.  Невольно  присвистывает.   "Жаже   Лекультр".   Перестает
щуриться, проверяя, не шелохнулся ли маль