сказать ему, какой тут бардак в этой ихней  Северной  Калифорнии.
Саблетт не переносит яркого света и старается работать ночью, так  что  одно
из двух - либо он сейчас в патруле, либо смотрит свои старые фильмы...
   - Смотри, куда идешь!
   Рывок за наручники чуть не опрокинул его на мостовую.
   - А? - пришел в себя Райделл. Они с Шеветтой огибали вертикальный стояк с
разных сторон. - Прости.
   Шеветта хмуро промолчала. И все-таки - ну  никак  не  смотрелась  она  на
девицу, способную полоснуть мужика по  горлу  и  вытащить  его  язык  наружу
сквозь не предусмотренное анатомией отверстие. Правда,  вот  нож...  А  что,
собственно, нож? Ведь нельзя же каждого, у кого в кармане нож, так вот сразу
считать за убийцу. Кроме ножа Шитов вытряс из нее карманный  телефон  и  эти
долбаные очки, из-за которых весь переполох. Точно такие  же,  [286]  как  у
великого сыщика, и футляр такой  же.  Теперь  очки  у  него,  во  внутреннем
кармане брони; увидев их, русские прямо кипятком в потолок от радости.
   И даже боялась она не так - душные волны страха, исходящие от  пойманного
преступника, не перепутаешь ни с чем, для этого и опыта никакого не надо.  А
тут скорее ужас затравленной жертвы  -  и  это  при  том,  что  она  с  ходу
призналась Шитову, что да, украла я эти очки. Прошлым  вечером  в  гостинице
этой самой, в "Морриси", во время пьянки. И никто ведь из русских ковбоев  и
слова не сказал про убийство, и вообще про мужика этого  зарезанного,  Блике
он там или как. Подумать если, так они и ни в  чем  ее  не  обвиняли,  ни  в
убийстве, ни в воровстве даже, - вообще ни в чем. А она говорила, что кто-то
там убил какого-то Сэмми. Может, Сэмми - это и есть тот немец, зарезанный? А
русские словно не слышали,  и  сами  ничего  не  ответили,  и  Райделлу  рот
заткнули, и  она  теперь  тоже  молчит,  ну  разве  что  огрызнется  иногда,
прикрикнет, когда он начинает засыпать на ходу.
   Дождь  закончился,  ветер  стих,  но  большого  оживления  на  мосту   не
наблюдалось - да и то сказать, странно бы было, если бы  сейчас,  в  невесть
какой час ночи, все повыскакивали  наружу  и  начали  устранять  причиненный
непогодой ущерб. Однако кое-где  зажегся  свет,  какие-то  люди  сгребали  с
мостовой воду и мусор. И пьяные -  уж  без  них-то,  конечно,  никак.  Круто
уторчавшийся на "плясуне" му[287] жик -  во  всяком  случае,  он  непрерывно
разговаривал сам с собой, молотил языком со скоростью тыща слов в  минуту  -
пристроился в  хвост  процессии  и  так  и  плелся  следом,  пока  Шитов  не
развернулся и не прошипел, что, мол, уторчался, мудила, так  и  уматывай  на
хрен в Окленд, а то искрошу тебя к такой-то матери в капусту, и все  это  со
стволом в руках. Мужик вылупил глаза и послушно, без спору, повернул  назад,
да и кто бы на его месте спорил, а Шитов оглушительно заржал.
   Участок моста, где час назад (или два? сколько же времени прошло?) стояла
в нерешительности  Шеветта  Вашингтон,  был  освещен  несколькими  фонарями.
Райделл споткнулся о какую-то доску, взглянул вниз и только  теперь  заметил
на  ногах  девушки  черные  десантные  ботинки,  один  к  одному,  как   его
собственные. И тоже небось с кевларовыми стельками.
   - Классная обувка, - уважительно прокомментировал он и тут  же  смутился.
Шеветта взглянула на него, как на психа. На ее щеках блестели слезы.
   - Заткнись, мудила! -  рявкнул  шагавший  рядом  Шитов;  ствол  пистолета
болезненно ткнул Райделл а в ямку между челюстной костью и правым ухом. -  И
чтобы больше ни слова!
   Райделл скосился на русского придурка, подождал, пока рука  с  пистолетом
уберется, и только тогда кивнул:
   - О'кей. [288]
   Весь  дальнейший  путь  прошел  в  полном  молчании.   Райделл   украдкой
поглядывал на Шитова и решал в уме сложную  задачу:  когда  начистить  морду
этому сучьему потроху - сразу, как расстегнут наручники, или чуть погодя?
   В тот момент, когда Шитов вытаскивал свою долбаную  пушку  из  Райделлова
уха, Райделл заметил через его плечо какого-то парня, заметил  безо  всякого
интереса - ну парень себе и парень. Высокий, крепкий,  длинноволосый,  вылез
из узкой, не шире фута, двери, и даже не дверь это, а щель какая-то, вылез и
стоит моргает, то ли от яркого света, то ли от удивления.
   Райделл не относился как-нибудь там по-особому ни  к  иммигрантам,  ни  к
черным, ни к голубым - пусть себе хоть зеленый в крапинку,  был  бы  человек
хороший. Это, к  слову  сказать,  сильно  выручило  его  при  поступлении  в
Полицейскую академию - прогнали его через все ихние тесты, увидели,  что  не
расист парень, ни вот на столько не расист, и  взяли  -  несмотря  на  очень
грустные отметки в школьном аттестате. Райделл и вправду  не  был  расистом,
только не из каких-нибудь там идейных  соображений,  а  так,  по  житейскому
смыслу. Ну на кой,  спрашивается,  быть  расистом,  если  от  этого  никакой
радости, одни заморочки? Ясно же, что люди никогда  не  вернутся  назад,  не
будут жить, как жили когда-то; а даже и случись такая невероятная вещь - что
бы  в  том  хорошего?  Тогда  бы  небось  не  по   одной   станции   долбили
пятидесятничный хэви-метал, [289] а по всем, двадцать пять часов в сутки.  И
кто бы, спрашивается, ягарил монгольский шашлык?  Да  и  вообще,  что  толку
думать о такой бредятине, когда в Белом доме сидит черная баба?
   Однако сейчас, когда они с Шеветтой Вашингтон пробирались между  бетонных
надолб, взмахивая руками в идиотском общем ритме, ни дать ни  взять  детский
сад на прогулке, черт бы побрал эти наручники, Райделл не мог  не  признать,
что некоторые конкретные иммигранты и негры его достали. Сильно  достали.  И
Уорбэйби  с  его  вселенской  скорбью  и  постной,  как   у   телевизионного
проповедника, харей. И Фредди этот самый, технический, в рот его  и  в  ухо,
консультант. Отец, царствие ему небесное, на  дух  не  переносил  таких  вот
типов, скользких и хитрожопых; "ублюдки сраные" - так он их называл, любимое
папашино выражение. А уж Шитов и Орловский  -  посмотришь  на  них  и  сразу
поймешь, что имел в виду дядя, который в Африке  воевал,  когда  рассказывал
про дубин, у которых голова хрящом проросла.
   И вот он, пожалуйста, Фредди тот драгоценный,  -  привалился  задницей  к
радиатору "Патриота" и дергает башкой  в  такт  какой-то  там  из  наушников
мелодии, а по краям его кроссовок бегут красные буковки, слова песни или там
что. Этот-то под дождь не вылезал, в машине отсиделся, вон ведь, все у  него
сухонькое, и рубашка эта пистолетная, и необъятные портки. [290]
   И  начальничек  его,  Уорбэйбп,  в  стеганом  этом  пальто  и  в   шляпе,
нахлобученной почти на глаза. Почти на  эти  сраные  ВС-очки.  Широкий,  как
шкаф, только нормальный  шкаф  сам  по  себе  стоит,  а  этот  на  тросточку
опирается.
   Нос к носу с  "Патриотом"  стояла  неприметная  такая  серенькая  машинка
размером с океанский лайнер; армированные покрышки и графитовая  решетка  на
радиаторе прямо-таки кричали каждому любопытному: "КОПОВОЗКА". И  любопытные
были - несмотря на поздний (или уже ранний?) час, они стояли среди  бетонных
надолб, сидели на ящиках и продуктовых тележках.  Дети,  пара  мексиканок  -
поварихи, наверное, судя по волосам, затянутым  сетками.  Крепкие,  угрюмого
вида мужики в грязных робах опирались на лопаты и швабры. Никто не  подходил
особенно близко, просто смотрели - и все, на лицах подчеркнутое безразличие,
обычное поведение людей, наблюдающих за работой копов.
   На ттереднем пассажирском сиденье полицейского  броненосца  клевал  носом
еще один блюститель закона.
   Русские сомкнули строй,  зажали  Райделла  и  Шеветту  в  плотные  клещи;
Райделл чувствовал, что собравшаяся толпа их нервирует. А вот не  хрен  было
выставлять свою машину на всеобщее обозрение.
   Теперь, когда Шитов шагал совсем рядом, стало  слышно,  как  поскрипывает
под его рубашкой броня. Он благоразумно припрятал пистолет и, как и подобает
настоящему ков[291] бою, не выпускал изо рта китайскую "Мальборо".
   И куда же теперь? В полицейскую машину? Да нет, вроде  бы  к  "Патриоту".
Лучезарная улыбочка Фредди прямо напрашивалась  на  хороший  удар  каблуком,
зато Уорбэйби глядел на приближающуюся процессию с чуть ли не  большей,  чем
обычно, скорбью.
   - Снимите с меня эту хрень.
   Райделл  сунул  Уорбэйби  под  нос  охваченное  тонким  стальным  ободком
запястье; рука Шевегты Вашингтон дернулась вверх. Стоило  зрителям  заметить
наручники, как их безразличие  словно  ветром  сдуло;  послышался  негромкий
угрожающий рокот.
   Уорбэйби повернулся к Шитову.
   - Добыл?
   - Да. - Шитов похлопал себя по груди. - Здесь они, как миленькие.
   - Вот и прекрасно, - кивнул Уорбэйби.
   Он взглянул на Шеветту, на Райделла и наконец повернулся к Орловскому.
   - Сними с него наручники.
   Орловский взял Райделла за запястье и сунул в прорезь наручника магнитный
ключ.
   - Садись в машину, - скомандовал Уорбэйби.
   - Они не читали ей "миранду", - запротестовал Райделл.
   - Садись в машину. Ты же у нас водитель, или забыл?
   - Скажите, мистер Уорбэйби, она что, арестована?
   Фредди мерзко хихикнул. [292]
   Шеветта протянула Орловскому свое, все еще закованное, запястье,  но  тот
уже засовывал магнитный ключ в карман.
   - Райделл, - печально вздохнул Уорбэйби, - садись в машину. Мы тут больше
не нужны.
   Правая дверца  серой  машины  распахнулась;  полицейский  (полицейский?),
дремавший прежде на пассажирском сиденье, вышел наружу и  потянулся.  Черные
ковбойские сапоги, длинный, угольно-черный плащ. Светлые волосы, не короткие
и не длинные. От  уголков  рта  -  глубокие,  словно  стамеской  вырубленные
морщины. Бесцветные,  водянистые  глаза.  Тонкие  губы  широко  разошлись  в
улыбке, сверкнули искорки золота.
   - Это он. - Голос Шеветты Вашингтон срывался. - Он убил Сэмми.
   И тут высокий длинноволосый парень - тот самый, которого Райделл видел на
мосту, только теперь он был на велосипеде  -  с  разгона  врезался  в  спину
Шитова. Старый ржавый велосипед с крепким стальным  багажником  перед  рулем
тянул на добрую сотню фунтов, столько лее, а то и больше, весил  металлолом,
набитый в глубокую корзину переднего багажника, еще две сотни  -  сам  лихой
велосипедист. Шитов негромко хрюкнул и рухнул на  капот  "Патриота";  Фредди
подпрыгнул, как ошпаренная кошка.
   Длинноволосый парень, похожий сейчас на взбесившегося медведя,  перелетел
через руль, упал на Шитова сверху и начал молотить его мордой о капот.  Рука
Орловского метнулась к пистолету, но в тот же момент  Шеветта  выхватила  из
ботинка отвертку и саданула его  в  [293]  спину.  Бронежилет,  конечно,  не
прошибла, но от удара коп качнулся.
   Безгильзовые  боеприпасы  и  плавающий  затвор  обеспечивают  невероятную
скорострельность. Надсадный,  душераздирающий  вой,  издаваемый  современным
оружием при автоматической стрельбе, ничуть не похож на  ритмичный  перестук
древних пулеметов и автоматов.
   Первая очередь ушла в темное ночное небо; Шеветта  Вашингтон  повисла  на
правой руке Орловского. Орловский попытался повернуть ствол в ее сторону, но
не сумел - вторая очередь полоснула в  сторону  моста.  Из  толпы  раздались
испуганные крики, люди хватали и прятали детей.
   У великого сыщика отвалилась челюсть, он явно не верил своим глазам.
   Орловский снова попытался вырвать  руку  из  Шеветтиной  хватки.  Райделл
стоял прямо за его спиной, и это было снова как тогда, с Кеннетом Тервп. Или
- когда "Громила" выносил ворота шонбрунновской усадьбы.
   Он ударил Орловского ребром  ботинка  но  голени,  тот  рухнул  и  третья
очередь ушла вертикально вверх.
   Фредди попытался схватить Шеветту - и едва успел  прикрыться  драгоценным
своим компьютером. Отвертка пробила тоненький  чемоданчик  насквозь;  Фредди
уронил его на землю, истошно завопил и отпрыгнул.
   Райделл поймал на лету расстегнутый наручник - тот самый,  который  висел
недавно на его собственном запястье, - и дернул.
   Открыв правую дверцу "Патриота", он пролез на водительское место и втащил
следом за [294] собой Шеветту. Длинноволосый вес еще продолжал выяснять, что
прочнее - русская голова или американский металл.
   Ключ. Зажигание.
   Райделл заметил на капоте радиотелефон и ВС-очки, вывалившиеся из кармана
Шитова. Опустить стекло, схватить телефон  и  тускло-серый  футляр,  поднять
стекло. Короткая очередь прошила длинноволосого, смела его на землю.  Врубая
задний  ход,  Райделл  снова  заметил  того,  золотозубого   из   коповозки.
Золотозубый стоял, широко расставив ноги,  и  водил  из  стороны  в  сторону
стволом. Правая рука сжимает оружие, левая сжимает запястье  правой  -  все,
как учили в Академии. Корма "Патриота"  врезалась  в  какое-то  препятствие,
Шитов слетел с капота за компанию с ржавыми цепями и обрезками труб. Шеветта
все еще рвалась наружу (и что же это она  там  забыла?),  так  что  Райделлу
приходилось придерживать ее за наручник и крутить баранку одной левой. Затем
он выпустил наручник, чтобы перевести передачу с заднего хода на передний, и
тут же вцепился в него снова.
   Следующим номером программы Райделл бросил  "Патриота"  на  золотозубого;
тот настолько увлекся стрелковыми упражнениями,  что  едва  успел  выскочить
из-под колес. Шеветта оценила наконец ситуацию и захлопнула дверцу.
   "Патриот" проскочил в каком-то дюйме от края моста и едва не  врезался  в
хвост огромного оранжевого мусоровоза. [295]
   Последняя картина, которую Райделл увидел и боковом згркальцс,  выглядела
почти нереально, как обрывок горячечного бреда, а потому намертво  врезалась
в его память. Громада моста, похожая на  затонувший,  опутанный  водорослями
корабль, на заднем плане - предрассветное, чуть сереющее небо, на переднем -
громоздкая фигура великого сыщика.  Уорбэйби  шагнул  раз,  другой  и  ткнул
тростью в направлении удаляющегося "Патриота". Сейчас  он  сильно  напоминал
фокусника или волшебника, манипулирующего своим волшебным жезлом.
   Затем нечто, вылетевшее из  трости,  вышибло  заднее  стекло  "Патриота";
Райделл заложил такой крутой правый вираж, что чуть не перевернул машину.
   - Господи... - Шеветта говорила медленно, недоуменно, словно  только  что
проснулась и не совсем еще воспринимает окружающее. - Что это ты делаешь?
   Райделл не знал, что он делает, он просто делал.



          24
   ПЕСНЯ СТАЛЬНОЙ РЕПТИЛИИ

   Свет вырубился, Скиннерову комнатушку залила густая, чернильная  темнота.
Ямадзаки встал со стула, нашел Шеветтин спальный мешок, нащупал фонарик.
   Яркое белое пятно скользнуло по стенам, задержалось на  кровати.  Скиннер
спал, укрывшись двумя одеялами и рваным спальником, [296] из угла  открытого
рта сочилась тонкая струйка слюны.
   Ямадзаки осмотрел надкроватную полку.  Маленькие  стеклянные  баночки  со
специями, банки побольше с винтами, гайками и шурупами,  черный  бакелитовый
телефон с диском  -  живое  напоминание  о  том,  откуда  взялось  выражение
"набрать номер". Разноцветные колесики клейкой ленты, мотки  толстой  медной
проволоки, рыболовные снасти - или что-то на них похожее, Ямадзаки не  очень
в этом разбирался - и, наконец, свечные огарки, штук десять, стянутые черной
резинкой, пересохшей и растрескавшейся.  Зажигалка  нашлась  быстрее  -  она
лежала на самом естественном месте, рядом с примусом. Ямадзаки оплавил самый
длинный из огарков в пламени зажигалки, прилепил его к блюдцу и зажег. Узкий
оранжевый язычок испуганно заметался и потух.
   С фонариком в левой руке Ямадзаки подошел к окну, закрыл  его  поплотнее,
подоткнул две грязные тряпки -  не  очень  эквивалентную  замену  утраченных
сегментов витража.
   На этот раз свечка не потухла, хотя пламя и колебалось - по  комнате  все
еще гуляли сквозняки. Ямадзаки вернулся к окну. Все огни на мосту погасли, и
он исчез, растворился в темноте.  Дождь  лупил  по  стеклам  в  упор,  почти
горизонтально;  крошечные  капельки  прорывались  сквозь  трещины  и   щели,
холодили лицо.
   А ведь эту комнату, подумал Ямадзаки, можно  превратить  в  первоклассную
камеру[297] обскуру. Вынуть из витража  миниатюрное  центральное  стеклышко,
чем-нибудь  закрыть  остальные  сегменты,   и   на   противоположную   стену
спроецируется перевернутое изображение.
   Ямадзаки слышал, что центральная опора,  удерживающая  на  себе  середину
моста, считалась  когда-то  одной  из  лучших  в  мире  камер-обскур.  Свет,
проникавший в ее темную утробу через крошечное отверстие, рисовал на дальней
стене  исполинскую  картину  изнанки  моста,  ближайшего  устоя   и   водных
просторов. А теперь в этих  мрачных  казематах  поселились  самые  нелюдимые
обитатели моста; Скиннер настоятельно советовал воздержаться от какого бы то
ни было с ними общения.
   - Это тебе не Остров Сокровищ, никаких таких Мэнсонов(1) там нет, но  ты,
Скутер, все равно к ним не лезь. Ребята как  ребята,  только  не  любят  они
гостей, не любят - и все тут.
   Ямадзаки  подошел  к  стальному  канату,  разделявшему  комнату  пополам.
Скиннерова халупа сидела па канате, небольшая  его  часть,  выступавшая  над
уровнем  пола,  напоминала   малую   поправку,   едва   проглядывающую   при
компьютерном представлении поверхности, описываемой  сложной  математической
формулой. Ямадзаки нагнулся и потрогал стальной горб, отполированный сотнями
чьих-то  рук.  -------------------(1)  Чарльз  Мэне   он   глава   небольшой
сатанинской секты, зверски убившей актрису Шарон Тэйт (жену режиссера Романа
Поланского) и всех собравшихся у нее гостей [298]
   Каждый из тридцати  семи  тросов,  составлявших  канат,  был  сплетен  из
четырехсот семидесяти двух жил, каждый из тросов выдерживал - всегда, в  том
числе и сейчас, в этот самый момент - нагрузку в несколько миллионов фунтов.
Позвоночник... нет, даже не позвоночник, а спинная струна, хорда исполинской
реликтовой рептилии, чудом дожившей до нашего времени. И  по  ней,  по  этой
хорде, струится информация, смутная и темная, как даль  геологических  эпох.
Доисторическая тварь не совсем еще утратила подвижности  -  мост  вибрировал
под напором ветра, натягивался и сжимался при смене жары и холода,  стальные
когти его огромных лап цепко держались  за  материковую  платформу,  укрытую
донным илом, за скалу,  почти  не  пошевелившуюся  даже  при  Малом  великом
землетрясении.
   Годзилла.  Ямадзаки  зябко  поежился,   вспомнив   давние   телевизионные
репортажи. Он тогда был в Париже, с родителями. Теперь на  развалинах  Токио
вырастили новый город.
   Да, кстати. Он подобрал с пола Скиннеров телевизор, поставил его на  стол
и начал рассматривать. Экран вроде бы в порядке, просто вывалился из корпуса
и повис на короткой пестрой ленте кабеля. Ямадзаки приложил тускло-серый,  с
округлыми углами прямоугольник к  пустой  рамке,  нажал  большими  пальцами,
что-то щелкнуло, и экран сел на место. Только будет ли эта  штука  работать?
Он нагнулся, высматривая нужную кнопку. Вот эта. ВКЛ. [299]
   По экрану побежали красно-зеленые полосы, через секунду  они  исчезли,  в
левом нижнем углу вспыхнула эмблема NHK.
   - ...Наследник Харвуда Левина, создателя и единоличного  владельца  одной
из крупнейших рекламных империй, покинул сегодня Сан-Франциско, где  провел,
согласно нашим конфиденциачьным источникам, несколько дней.
   Непропорционально длинное и все же симпатичное лицо.  Тяжелый,  лошадиный
подбородок прячется в поднятый воротник плаща. Широкая белозубая улыбка.
   - Его сопровождает...  -  Прямо  на  камеру  идет  стройная  темноволосая
женщина,  закутанная  в  нечто  черное  и  -  тут  уж  никаких  сомнений   -
умопомрачительно дорогое, на коротких черных сапогах поблескивают серебряные
шпоры. - ...Мария Пас, дочь падуанского кинорежиссера Карло Паса. Лицо Марии
Пас известно каждому, кто хоть немного  следит  за  светской  хроникой.  Все
вопросы, касающиеся цели этого неожиданного визита, остались без ответа.
   Известное каждому - и очень несчастное, чуть ли  не  заплаканное  -  л