а, которыми обматывал ей голову.  Когда
горячка кончилась, отступила, откатилась куда-то на сотни миль вдаль,  когда
Шеветта вернулась, перевалила через край болезни, голова ее оказалась лысой,
как яйцо, волосы лежали на мокрых полотенцах,  словно  набивка  из  старого,
грязного матраса.
   Когда волосы отросли, они поменяли цвет,  стали  темнее,  почти  черными.
Может быть, поэтому Шеветта почувствовала себя вроде как тоже  изменившейся,
другой. Только почему, [198] думала она, другой? Не  другой,  а  именно  что
собой, какая я есть.
   Шеветга прижилась на новом  месте,  взяла  на  себя  все  обязанности  по
добыванию еды и поддержанию порядка в комнате. Скиннер посылал ее на  нижний
уровень моста, где раскладывали свой товар торговцы старьем,  посылал  то  с
гаечным ключом, украшенным надписью "БМВ", то с мятой картонкой этих плоских
черных штук, которые когда-то  играли  музыку,  то  с  мешком  пластмассовых
динозавров. Шеветта не могла поверить, что весь  этот  хлам  кому-то  нужен,
однако покупатели  неизменно  находились.  Гаечный  ключ  позволил  безбедно
прожить целую неделю, за два черных диска из  пачки  заплатили  еще  больше.
Скиннер  знал  старые  вещи,  знал,  где  они   изготовлены   и   для   чего
предназначены, мог с уверенностью сказать, что на это вот желающие  найдутся
быстро, а на это - нет. Первое время Шеветта  боялась  продешевить  -  товар
непонятный, пойди разберись, сколько стоит,  но  Скиннера  это,  похоже,  не
беспокоило. Непроданный товар - те же,  скажем,  пластмассовые  динозавры  -
возвращался "на склад", в кучи барахла, сложенные на полу вдоль всех четырех
стен комнаты.
   Отрастив новые волосы и немного окрепнув, Шеветта начала  делать  дальние
вылазки - в пределах моста, город все еще оставался чем-то чужим,  пугающим.
Дважды она добиралась до самого Окленда, знакомилась  с  обстановкой.  Жизнь
там была вроде и похожая, но какая-то немного другая, а чем  имен  [199]  но
другая - не понять. Больше всего Шеветте  нравилось  у  себя,  на  подвесном
мосту, - одни люди слоняются без дела, другие шустрят; кто  чем  хочет,  тот
тем и занимается; и все это вместе вроде  как  растет,  каждый  день  что-то
новое - маленькие,  едва  заметные,  но  изменения.  В  Орегоне  нет  ничего
подобного, да что там Орегон, такого, наверное, и нигде больше нету.
   Сперва Шеветта даже не понимала, что ей здесь нравится,  просто  странное
такое ощущение, психованное вроде, вроде как остатки горячечного  бреда,  но
потом она подумала и решила, что это, наверное, и есть счастье и  к  счастью
этому нужно привыкать.
   Совершенно неожиданно выяснилось, что счастье - это совсем  еще  не  все,
что можно испытывать одновременно и  счастье,  и  беспокойный,  непоседливый
зуд. Шеветта начала делать осторожные вылазки в город;  чтобы  не  ходить  с
совсем уж пустыми карманами, она утаивала часть - совсем маленькую  часть  -
денег, вырученных за  Скиннерово  барахло.  Изучать  Сан-Франциско  -  этого
занятия могло хватить надолго. Шеветта обнаружила Хайтстрит, прошла  по  ней
до Скайуокера, поглазела издалека на Храм Судьбы, но заходить  за  стену  не
стала. Вела туда аллея, даже не аллея, а узкий такой парк с очень подходящим
названием: "Пэнхэндл"(1) - общедоступный парк (это ж представить  себе,  что
такие еще сохранились!). Народу там было не -------------------(1) Panhandle
(англ.) - ручка сковородки. [200] протолкнуться, в любое, считай, время дня,
и все больше старики, во всяком случае выглядели они стариками,  и  все  они
лежали бок о бок, почти впритирку, и  каждый  завернут  от  ультрафиолета  в
серебристый пластик, блестящий, как костюмы Элвиса,  только  сами  эти  люди
совсем не были похожи на Элвиса из видеофильмов, которые показывали иногда в
Бивертоне. Так уж говоря, они и вообще походили не на людей, а на  червяков,
завернутых в серебряную  фольгу,  каждый  -  в  свой,  отдельный  клочок,  и
шевелились они тоже как червяки, у Шеветты прямо мурашки бежали по коже.  Не
любила она это место.
   На Хайт-стрит она тоже чувствовала себя вроде как  неуютно,  хотя  там  и
были такие участки, что идешь, смотришь и все как на мосту: люди делают, что
хотят, ни от кого не прячась, вроде как копов  и  на  свете  не  существует.
Только на мосту Шеветта ничего не боялась, да и чего же бояться, если  рядом
всегда есть знакомые, если не свои,  так  хотя  бы  Скиннеровы,  уж  его-то,
Скиннера, там каждая собака знает. И все равно она любила ходить по  Хайт  -
где же еще найдешь столько мелких лавочек, такую дешевую еду.  Вот,  скажем,
булочная, где всегда  можно  купить  вчерашние  бублики,  дешево  и  хорошо;
Скиннер говорит, что такие бублики и нужно есть, вчерашние, а свежие бублики
все равно что яд, от них кишки склеиваются, или затыкаются, или еще что-то в
этом роде. У него, у Скиннера, много таких  заморочек.  Пообвыкнув,  Шеветта
начала даже заходить в хайт-стритские лавочки, [201] почти  во  все,  только
старалась вести себя там  очень  тихо,  улыбаться  и  не  вынимать  руки  из
карманов.
   Однажды она заметила вывеску  "Цветные  люди",  подошла  -  и  не  смогла
понять, чем же это таким торгует лавка. По занавешенной сзади  витрине  были
расставлены и разбросаны странные вещи - кактусы в горшках,  большие  ржавые
железяки и еще какие-то маленькие, зеркально отшлифованные стальные  штучки.
Кольца, короткие стержни с шариками на концах и всякое такое, и одни из  них
висят на кактусах, прямо на иголках, а другие лежат на тех ржавых железяках.
И эта самая занавеска, из-за нее не видно, что там внутри.  Дверь  лавки  не
была заперта, люди входили туда безо всякого звонка или там  стука;  Шеветта
набралась смелости и решила, что не будет ничего страшного, если она откроет
дверь и хоть краем глаза посмотрит, что же  там  такое  делается.  Из  лавки
вышел, посвистывая, толстый мужик  в  белом  комбинезоне,  затем  вошли  две
высокие черноволосые  женщины,  с  головы  до  ног  в  черном,  как  вороны.
Интересно, чем они там таким занимаются.
   Шеветта сунула голову в дверь. За прилавком стояла  женщина  с  короткими
огненно-рыжими  волосами,  все  стены  помещения  были  увешаны   потрясными
картинками, краски такие, что ослепнуть можно, и все сплошные змеи и драконы
и всякое такое. Дикое количество  картинок,  все  сразу  и  не  рассмотришь;
Шеветта стояла раскрыв рот, а потом эта женщина за прилавком сказала: да  ты
заходи, [202] чего дверь загораживаешь, - и Шеветга вошла, и только тут  она
увидела, что продавщица, или кто там она еще, одета  во  фланелевую  рубашку
без рукавов, распахнутую до пупа, и что ее руки и все, сколько  видно,  тело
сплошь разрисованы такими же в точности картинками.
   Тоже, казалось бы, новость - татуировка, татуировок Шеветта  насмотрелась
по это самое место и в подростковой колонии, и так, на улице,  но  ведь  там
была сплошная кустарщина, для которой достаточно иголок, цветной туши, нитки
и  шариковой  ручки.  Она  подошла  к  прилавку  и  уставилась  на  безумное
неистовство красок, сверкавшее между грудей женщины (не таких больших, как у
Шеветты, хотя женщине этой было уже под тридцать, а может, и все  тридцать),
и  там  были  осьминог,  и  роза,  и  голубые  зигзаги  молний,  и  все  это
переплетено, перемешано, ни хоть вот столько неразрисованной кожи.
   - Вы хотите что-нибудь купить, -  спросила  женщина,  -  или  просто  так
смотрите?
   Шеветта испуганно сморгнула и потупилась.
   - Нет, - услышала она свой голос, - я только вот никак  не  могу  понять,
что это за маленькие металлические штучки, которые в витрине.
   На  прилавке  лежала  большая  книга,  переплетенная  в  черную  кожу   с
хромированными накладками. Женщина развернула  ее  к  Шеветте,  раскрыла  на
первой странице, где красовался странного вида член - здоровенный,  [203]  с
двумя маленькими стальными шариками по бокам клиновидной головки.
   Шеветта хрюкнула от удивления.
   - Амфаланг, - пояснила татуированная продавщица, -  или  амфитрахий,  как
называют его некоторые, имеет много разновидностей. Это - гантель, а это,  -
она перелистнула страницу, - шпора. Запонки. Кольцо. Грузила. А  эта  модель
известна как "мутовка". Нержавеющая  сталь,  ниобий,  белое  золото  пятьсот
восемьдесят третьей пробы.
   Она перекинула страницы назад, и перед Шеветтой снова возник  тот,  самый
первый болт.
   Фокусы, подумала Шеветта. Нарисовать любое можно.
   - Так больно же будет, - сказала она вслух.
   - Не так больно, как тебе кажется, - прогудел низкий бархатистый голос, -
а потом, как привыкнешь, так чистый кайф.
   На черном-черном, как черное  дерево,  лице  парня  сверкала  широкая,  в
тридцать два ослепительно белых  зуба,  улыбка,  под  подбородком  болталась
нанопористая маска, - вот  так  и  произошло  первое  знакомство  Шеветты  с
Сэмьюэлом Саладином Дюпре.
   Двумя  днями  позднее  она  увидела  его  на  Юнион-сквер,   в   компании
велосипедных курьеров. Она давно  уже  пялилась  на  этих  ребят.  Одежда  и
прически - как ни у кого  кроме,  а  главное  -  велосипеды  со  светящимися
колесами и рулями, загнутыми вверх и вперед, как скорпионьи  хвосты.  А  еще
шлемы со [204] встроенными рациями. Они либо неслись куда-то во  весь  опор,
либо вот так вот, как сейчас, мирно тусовались - чесали себе языками да пили
кофе.
   Сэм стоял вместе со всеми, скинув ноги с педалей на землю, и  ел  верхнюю
половинку бутерброда. Розовая в черную крапинку рама  гудела  низкой,  почти
одни басы, музыкой, длинные черные пальцы левой руки безостановочно  плясали
по рулю, отбивая  такт.  Шеветта  подошла  поближе,  чтобы  присмотреться  к
велосипеду.  Переключение  скоростей,  тормоза,  все  такое  хитрое  и,  ну,
красивое, что чистый отпад.
   - В пуп и в гроб, - несколько гнусаво провозгласил Сэм, его рот был забит
бутербродом. - В пуп и в гроб мой амфи... мой амфитрахий. Ам-фалл-ланг.  Где
ты раздобыла такие туфли?
   Старые парусиновые кеды, позаимствованные у Скиннера. Настолько  длинные,
что Шеветте пришлось запихать в каждый чуть не по целой газете.
   - Вот, бери. - Сэм сунул ей в руку вторую половинку своего бутерброда.  -
Я уже заправился.
   - Велосипед у тебя... - восхищенно помотала головой Шеветта.
   - Чего там с моим велосипедом?
   - Он... Ну, он...
   - Нравится?
   - Ага.
   - А то, - гордо ухмыльнулся Сэм. - "Сугаваровская" рама.  "Сугаваровские"
передачи [205] и подшипники. Гидравлика от "Зуни". Полный абзац.
   - И колеса, - добавила Шеветта. - Потрясные колеса.
   - Ну, - ухмыльнулся Сэм, - это больше так,  для  балды.  И  чтобы  мудак,
который сшибет тебя на улице, хоть заметил, что кого-то там сшибает.
   Шеветта потрогала руль. Потрогала музыку, гудевшую в велосипеде.
   - Да ты ешь, - сказал Сэмми. - За фигуру тебе бояться не приходится.
   Шеветта  послушно  откусила  бутерброд,  и  они  разговорились,  и   это,
собственно, и было их настоящее знакомство.


   Затаскивая велосипед по хлипкой  фанерной  лестнице,  Шеветта  рассказала
Сэму о японке, как та вывалилась из лифта. И как она сама, Шеветта, в  жизнь
не попала бы на ту пьянку и даже не знала бы, что где-то  там  идет  пьянка,
если бы не оказалась в том самом месте - перед лифтом, значит, - в тот самый
момент.  Сэмми  отвечал  неразборчивым  хмыканьем;  колеса  его   велосипеда
погасли, стали тускло-серыми.
   - А чья же это была пьянка и по какому  случаю?  Ты  там  ни  у  кого  не
спросила?
   Мария. Мария же говорила.
   - Коди. Мне сказали, что хозяин - какой-то Коди и...
   Сэмми Сэл резко притормозил, брови его поползли вверх.
   - Так-так. Коди Харвуд? [206]
   - Не знаю, - равнодушно пожала плечами Шеветта. Бумажный, почти невесомый
велосипед абсолютно не сковывал ее движений.
   - А кто это такой - Коди Харвуд, ты хоть это-то знаешь?
   - Нет.
   Площадка. Теперь можно не тащить велосипед, а катить.
   - Ба-альшие башли. Реклама. Харвуд Левин - это его папаша.
   - Ну да. - Шеветте было по фигу, кто там чей папаша. - Я же говорила, что
там и публика, и все-все там было богатое.
   - Папашина фирма руководила избирательной кампанией президентши  Миллбэнк
и на этих выборах, и на прошлых.
   Но Шеветта была занята более важным  делом  -  активировала  распознающую
петлю.  Сэмми  поставил  свой  велосипед  рядом,  загоревшиеся  было  колеса
потускнели и снова стали серыми.
   - Я прицеплю его к своему, на той же петле. Да здесь их вообще  никто  не
тронет.
   - Вот так же думал и я, - сказал Сэмми, наблюдая, как Шеветта  вытягивает
петлю, как она осторожно, чтобы не оставить на розовой  с  черным  эмали  ни
царапинки, обматывает раму его велосипеда, как  запечатывает  петлю  большим
пальцем. - В тот раз, когда у меня сперли первый велосипед. И следующий.
   К величайшей ее радости, желтая корзина подъемника была внизу;  гостей  у
Скиннера, похоже, нет. [207]
   - Ну так что, поехали?
   Шеветта запоздало вспомнила, что обещала утром купить у  Джонни-таиландца
суп, кисло-сладкий лимонный суп, любимое блюдо Скиннера.


   Когда она сказала Сэму, что хочет курьерить, хочет иметь свой собственный
велосипед, он принес ей  мексиканский  шлем  с  наушниками  и  наглазниками,
обучающий, где в Сан-Франциско какая улица и как куда  проехать.  Через  три
дня Шеветта знала город вдоль и поперек,  хотя  и  не  так,  как  знают  его
курьеры. У курьера, сказал Сэмми, в голове такая карта, какой нигде больше и
нет. Тут же нужно знать все основные здания, и как в них войти,  и  как  там
себя вести, и что нужно делать, чтобы какая-нибудь сволочь не  стырила  твой
велосипед. Но когда  он  привел  ее  к  Банни,  все  прошло  без  сучка  без
задоринки, чудо да и только.
   За три  недели  она  заработала  достаточно,  чтобы  купить  себе  вполне
приличный велосипед, это тоже было вроде как чудо.
   Примерно в это же время Шеветта начала встречаться после работы  с  парой
других "Объединенных" велосипедисток, с Тэми Ту и Элис Мэйби,  через  них-то
она и забрела тогда к когнитивным диссидентам.  Забрела  и  познакомилась  с
Лоуэллом.

   - Здесь у вас никто не запирается,  -  сказал  Сэмми,  глядя  снизу,  как
Шеветта поднимает крышку люка. [208]
   Шеветта зажмурилась и увидела целую толпу копов, набившуюся в  Скиннерову
клетушку, попыталась рассмотреть, как они одеты, но  не  смогла.  Затем  она
открыла глаза и просунула голову в люк.
   Обычная,  ежедневно  наблюдаемая  сцена.   Скиннер   лежит   в   постели,
взгромоздив маленький телевизор прямо себе на грудь, из серых дырявых носков
выглядывают желтые, ороговевшие ногти.
   - Привет, - сказала Шеветта, поднимаясь наверх. - Я привела Сэмми.  Мы  с
ним вместе работаем.
   В люк просунулись голова и плечи Сэмми Сэла.
   - Здрасьте, - кивнул Сэмми.
   Скиннер молчал, по  хмурому  морщинистому  лицу  бегали  цветные  отсветы
экрана.
   - Как поживаете? - вежливо осведомился Сэмми; он  поднялся  в  комнату  и
прикрыл за собой крышку люка.
   - Ты поесть что-нибудь принесла? - Скиннер словно и не замечал гостя.
   - Джонни говорит, что суп будет готов чуть попозже,  -  сказала  Шеветта,
двигаясь к стеллажу с журналами, и тут же осеклась: ну надо же  -  сморозить
такую глупость! Суп этот готов всегда,  двадцать  четыре  часа  в  сутки,  -
Джонни заварил его много лет  назад  и  с  тех  пор  только  и  делает,  что
добавляет продукты в постоянно кипящий котел.
   - Как поживаете, мистер Скиннер? - терпеливо повторил Сэмми. И  подмигнул
Шеветте. Он стоял, чуть наклонившись, чуть рас[209] ставив  ноги,  и  держал
шлем перед собой, в обеих руках, ни дать ни  взять  -  подросток,  пришедший
засвидетельствовать почтение папаше своей подружки.
   - А чего это ты там подмигиваешь?
   Скиннер  щелкнул  выключателем,  и  экран  погас.  Шеветта  купила   этот
телевизор в Мышеловке, с контейнеровоза. Скиннер говорил,  что  не  в  силах
больше разобрать, какие из передач "программа", а какие  "реклама",  что  бы
эти слова ни значили.
   - Да нет, мистер Скиннер, - сказал Сэмми Сэл, - что  вы,  просто  в  глаз
что-то попало.
   Он переступил с ноги на ногу и  стал  еще  больше  похож  на  нервозного,
неуверенного в себе подростка. Шеветта бы, пожалуй, расхохоталась,  если  бы
не другое, важное дело. Прикрытая широкой  спиной  Сэмми,  она  пошарила  за
журналами. На месте, слава богу. Вытащим и - в карман.
   - Сэмми, а ты смотрел когда-нибудь на город с нашей верхотуры?
   Шеветта  чувствовала  на  своем   лице   широкую,   придурочную   улыбку,
чувствовала недоумение Скиннера, пытавшегося понять, что же тут  происходит,
но ей сейчас все было по фигу. Она взлетела по стремянке к потолочному люку.
   - Нет, лапа, никогда. Полный, наверное, отпад.
   - Слышь, - сказал Скиннер, глядя, как Шеветта открывает люк, - что это  с
тобой, сдурела, что ли? [210]
   Но она уже поднялась в недвижность навалившегося на  мост  воздуха.  Чаще
всего здесь дул ветер, вызывавший острое желание лечь ничком и вцепиться  во
что-нибудь покрепче, но бывали и такие  вот  моменты  мертвого,  абсолютного
затишья. Сзади послышались шаги Сэмми. Шеветта вынула футляр  из  кармана  и
шагнула к краю крыши.
   - Подожди, - сказал Сэмми. - Дай посмотреть.
   Шеветта занесла руку для броска. Цепкие черные  пальцы  выхватили  у  нее
футляр.
   - Ты что!
   - Стихни. - Сэмми открыл футляр, извлек из него очки. - Отличная штука...
   - Отдай!
   Шеветта протянула  руку,  но  получила  только  сланцево-серую  скорлупку
футляра.
   - Видишь, как это делается? - Сэмми держал очки за дужки. - Слева  "aus",
справа - "еш". Вот так вот, слегка сдвинуть - и все.
   В тускловатом свете, пробивающемся из люка, - длинные черные пальцы.
   - Вот, попробуй сама, - сказал Сэмми, надевая на Шеветту очки.
   Деловые кварталы Сан-Франциско, Пирамида,  стянутая  после  землетрясения
стальными скрепами, дальние горы - все это исчезло.
   - Еж твою в двадцать, - пораженно  выдохнула  Шеветта,  глядя  на  ровный
строй невероятных зданий. Огромные - шириной, пожалуй,  в  четыре  городских
квартала  каждое,  -  они  отвесно   уходили   к   небу,   чтобы   там,   на
головокружительной высоте, распуститься ши[211] рокими, похожими на дуршлаги
полусферами. Затем небо заполнилось китайскими иероглифами.
   - Сэмми...
   Она покачнулась и тут же почувствовала на правом локте твердую руку Сэма.
   Китайская надпись искривилась, поплыла, выстроилась в нормальные буквы.
   "САНФЛАУЭР КОРПОРЕЙШН".
   - Сэмми...
   - А?
   - Что это за хрень?
   Стоило Шеветте присмотреться к чему-нибудь  повнимательнее,  как  в  небе
вспыхивала новая надпись, тесные строчки непонятных технических терминов.
   - Откуда мне знать, я же не вижу, чего ты там видишь. Дай посмотреть.
   - Скутер, - донесся снизу голос Скиннера. - Чего это ты вдруг вернулся?
   Шеветта беспрекословно отдала Сэмми Сэлу очки,  опустилась  на  колени  и
заглянула в люк. Ну да, тот самый японский недотепа, который ходит все время
к Скиннеру, студентик или социальный работник, или  кто  уж  он  там  такой.
Только чего этот японец так странно выглядит, он  и  всегда-то  как  пыльным
мешком ударенный, а тут и вообще. Испуганный  какой-то.  И  кто  это  с  ним
второй?
   - Ну так что, Скутер, - сказал Скиннер, - как жизнь молодая?
   - Это  мистер  Лавлесс,  -  пробормотал  Ямадзаки.  -  Он  хочет  с  вами
познакомиться. [212]
   - Эй, на крыше! - Незнакомец сверкнул золотыми  коронками  и  вытащил  из
кармана длинного черного дождевика пистолет. Он держал  оружие  с  привычной
непринужденностью профессионала, как плотник  свой  молоток  или  смазчик  -
масленку. На его руке была хирургическая перчатка. - Чего ты  туда  залезла,
спускайся к нам.



          17
   МЫШЕЛОВКА

   - А  делается  это  так,  -  сказал  Фредди,  вручая  Райделлу  кредитную
карточку. - Ты платишь пять сотен за вход и имеешь потом  право  набрать  на
эти пять сотен товару.
   Райделл взглянул на карточку. Какой-то голландский банк.  В  счет,  нужно
поним