колумбийские
кокаиновые картели. [360]  словно  притянутая  магнитом.  И  все  это  время
пистолет смотрел прямо на Райделла.
   - Включи фары. Я разрешаю тебе снять левую руку с руля.
   - Зачем?
   - Затем, что иначе ты труп.
   - Ну а все-таки зачем?
   - Не спрашивай, а делай, что сказано. О'кей?
   Пот заливал ему глаза, струями бежал  вдоль  морщин,  капал  на  грудь  и
колени.
   Райделл медленно снял левую руку с баранки,  щелкнул  тумблером.  Щелкнул
еще раз, чтобы включить фары на максимальную мощность. Резкий,  безжалостный
свет  словно  проявил  скрытое  прежде  изображение.  Заброшенные  магазины,
покосившиеся вывески, грязный, покрытый  коростой  пыли  пластик.  На  самой
крупной из вывесок отчетливо выделялось одно-единственное слово: "ПРОВАЛ".
   - Господи, - поразился Райделл, - да кому  же  это  взбрело  на  ум  дать
магазину такое название?(1)
   - Очень ты хитрожопый, да? Мозги мне засрать хочешь?
   - Нет, - качнул головой Райделл.  -  Только  больно  уж  дикое  название.
Теперь-то, конечно, все эти лавчонки - сплошной провал, но тогда...
   -  Уорбэйби  просто  мальчик  на  побегушках.   Наемный   работник.   Его
привлекают,  "Интен-------------------(1)  Имеется  в  виду  всемирная  сеть
магазинов "The Gap". Основана в 1969 г., торгует одеждой, сумками  и  т.  д.
[361] секьюр" его привлекает, когда дела  идут  наперекосяк.  А  они  всегда
наперекосяк. Всегда у них что-нибудь наперекосяк.
   Райделл  оценил  обстановку.  Судя  по  всему,  Ар-Ви  стоит  в   широком
центральном проходе молла. Все, сколько видно, витрины либо заколочены, либо
густо закрашены белым. Проход крытый. Или даже подземный.
   - Так что же, очки пропали в гостинице, гостиницу охраняет "Интенсекьюр",
"Интенсекьюр" не справился с делом сам и кликнул на помощь Люциуса Уорбэйби?
   Он взглянул на Шеветту. Сфинкс. Или что-то вроде хромированной хреновины,
какими украшали капоты древних  автомобилей.  Только  ни  на  камне,  ни  на
металле не бывает таких вот пупырышков, как на ее  бедре.  Гусиная  кожа.  А
ведь точно мы под землей - вон какая холодина.
   - А знаешь что, умник?
   - Что?
   - Ты не знаешь ни хрена про ни хрена. Сколько бы я тебе  ни  рассказывал,
ты не сумеешь понять ситуацию.  Ситуация  слишком  масштабна  для  понимания
таких, как ты. Ты просто не умеешь мыслить такими  понятиями.  "Интенсекьюр"
принадлежит той же самой компании, что и информация в этих очках.
   -  Сингапур,  -  кивнул  Райделл.  -  И  "Дэйгамерика"  тоже  принадлежит
Сингапуру.
   - Но ты никогда этого не докажешь. Конгресс и тот не смог.
   - Крысы! Ты только посмотри. [362]
   - Опять мозги мне засираешь...
   Последняя из трех крыс исчезла в магазине  с  диким  названием  "Провал".
Дырка там какая-то или что? Провал.
   - Не-а. Я их видел.
   - А ты знаешь, что тебя и не было бы здесь, на  этом  месте,  не  вздумай
Люциус дважды в рот долбаный Уорбэйби покататься на роликовых коньках?
   - Как это?
   - Колено он  расшиб  себе,  коленную  чашечку.  Уорбэйби  расшибает  себе
колено, не может сидеть за рулем, а  в  результате  ты  оказываешься  здесь.
Задумайся над  этим,  вникни.  История,  весьма  характерная  для  позднего,
загнивающего капитализма, или тебе так не кажется?
   - Характерная для чего?
   - Они вас что, в Академии этой долбаной вообще ничему не учили?
   - Учили, - вздохнул Райделл. - Много чему учили.
   А в частности - как вести себя со свихнутыми придурками, буде ты попадешь
к ним в заложники, только вот трудно вспомнить все  эти  мудрые  советы.  Не
спорь с ними, не возражай, дай им выговориться, как только замолкнут - скажи
что-нибудь и снова слушай. Да, что-то в этом роде.
   - А чего это все так переполошились из-за этих очков?
   - Они хотят перестроить  Сан-Франциско.  Полностью,  снизу  доверху,  как
Токио. Для начала врежут в  существующую  инфраструкту[363]  ру  решетку  из
семнадцати комплексов. Восьмидесятиэтажные административно-жилые корпуса,  и
еще подземный цоколь,  тоже  жилой.  Полная  автономность,  самообеспечение.
Управляемые параболические зеркала, парогенераторы.  Улътрамодерные  здания.
Они будут жрать свое говно.
   - Кто будет жрать говно?
   - Здания. Их вырастят, Райделл, вырастят, понимаешь? Как в Токио. Или как
этот туннель.
   - Санфлауэр, - сказала Шеветта и тут же осеклась.
   - Я вижу, что кто-то совал свой нос... - (Желтые искры.)
   - Слышь, а вообще-то... - (Как там  учили  разговаривать  с  вооруженными
психами?)
   - Да?
   - А чего тогда весь этот шухер? В чем проблема?  Хотят  строить  -  ну  и
пусть себе строят.
   - Проблема, - Лавлесс начал расстегивать рубашку, - состоит в том, что  у
города, подобного Сан-Франциско, примерно  столько  же  понимания,  куда  он
хочет двигаться и куда он должен двигаться, сколько у тебя.  То  есть  -  до
прискорбия мало. Есть люди - миллионы людей, - которые возмутятся самим  уже
фактом, что такой план существует. А еще - торговля недвижимостью.
   - Торговля недвижимостью?
   -  Ты  знаешь  три   главных   соображения,   учитываемых   при   покупке
недвижимости?
   Безволосая, покрытая искусственным загаром грудь  Лавлесса  лоснилась  от
пота. [364]
   - Три?
   - Место, место, - Лавлесс поучительно поднял палец, - и еще раз место.
   - Чего-то я не врубаюсь.
   - И не врубишься. Никогда. А вот люди  с  деньгами,  люди,  знающие,  что
нужно покупать, люди, видевшие планы начальной застройки,  -  они  врубятся.
Врубятся так, что даже щепки не полетят. Они приберут к рукам все.
   (Очень, очень интересно!)
   - Так ты что, смотрел? - невинно поинтересовался Райделл.
   - В Мехико-Сити, - кивнул Лавлесс. - Он оставил  их  в  номере.  Не  имел
права, ни в коем случае.
   - Но ведь ты тоже не имел права смотреть? - сорвалось у Райделла.
   Несмотря  на  промозглый  холод,  Лавлесс  обливался   потом,   вся   его
лимфатическая система - или что уж там этим заведует  -  пошла  вразнос.  Он
часто смаргивал и стряхивал пот со лба.
   - Я сделал свою работу. Делал свою работу. Работы, задания. И  я,  и  мой
отец. Ты не видел, как они там живут. В компаундах. Здесь,  здешние,  они  и
понятия не имеют, что можно получить за деньги.  Они  не  знают,  что  такое
настоящие деньги. Они живут как боги, они, в этих компаундах.  И  старики  -
некоторым из них за сто...
   В уголках безумного оскала прятались крошечные  белые  крупинки,  Райделл
словно вернулся в квартиру той стервы, снова заглянул [365] н глаза  Кеннета
Тервн - и ТУТ словно что-то щелкнуло, головоломка собралась, все  встало  на
свои места.
   Она вбухала в эту  кока-колу  весь  паке  гик  "плясуна".  Часть  порошка
просыпалась на  банку,  и  тогда  она  вроде  как  расплескала  колу,  смыла
предательский порошок внутрь.
   Лицо Лавлесса налилось кровью, он расстегнул уже рубашку до самого  низа,
грубая ткань потемнела от пота, липла к мокрой коже.
   - Лавлесс... - начал Райделл.
   Начал, не зная, что сказать, -  и  тут  же  осекся,  оглушенный  высоким,
нечеловеческим воплем; вот так же примерно верещит  кролик,  запутавшийся  в
проволочном силке. Лавлесс молотил рукояткой пистолета по собственному паху,
молотил, словно стараясь прикончить некое жуткое существо, забравшееся ему в
джинсы. Каждый удар сопровождался выстрелом, каждая пуля  пробивала  в  полу
машины отверстие размером с пятидолларовую монету.
   Словно  подброшенная  пружиной,   Шеветта   взметнулась   над   консолью,
перемахнула через спинку среднего кресла и скрылась за дверью, в спальне.
   Лавлесс замер, словно каждый атом его тела вдруг остановился, переходя на
новую орбиту. Замер, улыбнулся, довольный победой над загадочной тварью, - и
начал стрелять сквозь ветровое стекло.  Кто-то  из  преподавателей  Академии
говорил,  что  по  сравнению  со   сверхдозой   "плясуна"   даже   сверхдоза
фенциклидина [366] все  равно  что  аспирин,  разболтанный  в  кока-коле.  В
кока-коле.
   А Шеветта Вашингтон тоже спсиховала не хуже Лавлесса - судя  по  грохоту,
доносившемуся из спальни. Да  успокойся  ты,  дура,  стихни,  голыми  руками
стенку не прошибешь.
   - По сто лет, по сто лет этим мудакам... - начал Лавлесс, а затем  громко
всхлипнул и поменял пустую обойму на свежую. - Столетний хрен, а у него  все
еще стоит...
   - Там! - Райделл ткнул пальцем в изрешеченное ветровое стекло. -  Там,  у
"Провала"...
   - Кто?
   - Шитов! - ляпнул наугад Райделл.
   Пули летели сплошным потоком, как  резиновые  кубики  из  чанкера;  после
третьего выстрела Райделл ткнул  пальцем  в  кнопку,  дезактивирующую  замок
боковой  дверцы,  и  вывалился  наружу.  Он  приземлился   посреди   россыпи
консервных банок и прочего хлама. Перекатился. И продолжал катиться, пока не
ударился о какое-то препятствие.
   Маленькие пули пробивали в слепых, как бельма, витринах заброшенных лавок
огромные дыры. Звонким дождем сыпались на бетон осколки зеркального стекла.
   Шеветта Вашингтон все еще колотилась о заднюю дверь фургона - и  не  было
никакой возможности ее утихомирить.
   - Эй! Лавлесс!
   Стрельба затихла.
   - Шитов ранен! Ты его срезал! [367]
   Грохот отчаянных бесполезных ударов. Господи!
   - Ему нужна медицинская помощь!
   Стоя на четвереньках рядом с  чашей  давно  пересохшего  фонтана,  откуда
несло  хлоркой  и  затхлостью,  Райделл  увидел,  как  Лавлесс  вылезает  из
распахнутой  дверцы  машины,  с  водительской  стороны;  багровое   лицо   и
обнаженная грудь блестели от пота.  Великолепный  профессионал,  чьи  навыки
прорывались даже сквозь густую нелену наркотического  безумия,  он  двигался
точно так, как учат на НОКе, -  чуть  пригнувшись,  на  полусогнутых  ногах,
зажатый двумя руками пистолет плавно обходш потенциальные секторы огня.
   А Шеветта Вашингтон все еще пыталась проломить ячеистый  пластик  или  из
чего уж там сделана задняя стенка фургона. Затем Лавлесс обернулся, выпустил
две пули, и rpoxoi смолк.



          30
   ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КАРНАВАЛ

   В четыре часа Ямадзаки отодвинул тяжелый бронзовый засов, распахнул люк и
начал спускаться по ржавым  скобам.  Тем  же,  по  которым  гнал  его  вчера
Лавлесс.
   Фонтейн обещал, что электричество будет через  двадцать  минут,  и  ушел,
прихватив с собой, несмотря на все протесты Скиннера, огромный тюк  грязного
белья. Свет вспыхнул минут  через  пятнадцать.  Скиннер  провел  весь  день,
раскладывая  и  перекладывая  содержи[368]  мое  зеленого  инструментального
ящика, перевернутого прошлым вечером в поисках бокорезов.
   Руки старика, прикасавшиеся то к одному инструменту, то к другому, словно
вновь  обретали  силу  и  ловкость,  а  может,  в  них  просто  пробуждались
воспоминания о давних замыслах и работах,  исполненных  или  заброшенных  на
полпути.
   - Инструменты продать проще простого, - размышлял вслух Скиннер. - Уж  на
них-то покупатель найдется. Но затем непременно придет день,  когда  позарез
понадобится та самая железяка, которую ты загнал.
   По большей части металлические предметы, хранящиеся в зеленом ящике, были
для Ямадзаки  полной  загадкой;  хуже  того,  он  не  знал,  как  называются
по-английски даже немногие известные ему инструменты, кроме разве что  самых
простых.
   - Конусная развертка. - Из кулака Скиннера зловеще  выглядывал  стальной,
чуть тронутый ржавчиной шип. - На редкость удобная  штука,  а  ведь  люди  в
большинстве своем даже не знают, что это такое.
   - Для чего она, Скиннер-сан?
   - Расширяет отверстия. И не портит их, оставляет  круглыми,  надо  только
правильно все  делать.  Для  листового  металла,  но  может  работать  и  по
пластику. По любому тонкому, достаточно жесткому материалу. Кроме стекла.
   - У вас очень много инструментов, Скиннер-сан. [369]
   - А пользоваться ими я почти не умею. Так толком и не научи лея.
   - Но ведь вы сами построили эту комнату?
   - Ты видел когда-нибудь, как работает настоящий плотник?
   - Да, однажды.
   Ямадзаки  вспомнил  запах  кедровых  стружек,   желтую,   масляно-гладкую
поверхность  брусьев,  черные  плоские  рубанки,  так  и  летавшие  в  руках
рабочих... Демонстрационное возведение чайного домика, который будет  снесен
через неделю по окончании фестиваля.
   - У нас в Токио дерево в большой цене. Никто  никогда  не  выбросит  даже
самую маленькую дощечку.
   - Здесь его тоже не враз достанешь, - сказал  Скиннер,  пробуя  на  палец
острие стамески. "Здесь" - это где?  В  Америке?  В  Сан-Франциско?  Или  на
мосту? - Когда-то, прежде чем сюда провели электричество, мы жгли тут  мусор
-  грелись,  готовили.  А  городу  не  нравилось.  Воздух  мы,  Скутер,   им
загрязняли. Теперь-то этого почти нет.
   - В результате консенсуса?
   - Самый обычный здравый смысл.
   Скиннер вложил стамеску в брезентовый, насквозь промасленный чехольчик  и
аккуратно спрятал в зеленый ящик.


   Увидев шествие, направляющееся в сторону Сан-Франциско, Ямадзаки сразу же
пожалел об оставленной наверху записной книжке. Первое  за  все  эти  недели
свидетельство того, [370] что на мосту существуют общественные ритуалы.
   В узком, стиснутом лавками проходе не развернешься, люди шли не рядами, а
по одному, по двое, и все же это было шествие, судя по всему - похоронное. А
заодно и мемориальное. Возглавляли его семеро (вроде бы семеро, Ямадзаки  не
был уверен в своем  подсчете)  детей;  одетые  в  неописуемую  рвань,  густо
посыпанные пеплом,  они  двигались  гуськом,  один  за  другим.  И  маски  -
гипсовые, аляповато раскрашенные маски святого Шейпли.  Однако  в  поведении
детей не было ничего похоронного;  в  восторге  от  всеобщего  внимания  они
подпрыгивали и размахивали руками.
   Ямадзаки мгновенно забыл о горячем супе, основной цели своего  похода,  и
остановился между тележкой  с  книгами  и  лотком  птицелова.  Незнакомый  с
местными обычаями, скованный громоздким, непривычным термосом, он чувствовал
себя здесь лишним, даже неуместным. А что если свидетели похоронного шествия
обязаны  провожать  усопшего  каким-либо  определенным  жестом,  вести  себя
каким-либо определенным образом? Он покосился на торговку книгами.  Высокая,
одетая в засаленную овчинную жилетку  женщина  поправляла  левой  рукой  две
розовые пластиковые палочки,  скрепляющие  на  затылке  тяжелый  узел  седых
волос. Нет, это не ритуальный жест.
   На тележке теснились ряды ветхих, замызганных книг, каждая - в  отдельном
пластиковом мешочке. Несколько секунд назад жен[371] щина рекламировала свой
товао, выкликала странные названия.
   - Долина кукол, кровавый меридиан, соло для бензопилы...
   В  этих  словосочетаниях  звучала  какая-то  дикая,  варварская   поэзия;
Ямадзаки был уже готов  попросить  "Соло  для  бензопилы",  но  тут  женщина
замолкла, он удивленно обернулся и увидел детей.
   И  все  же  в  ее  поведении   не   чувствовалось   какого-либо   особого
благоговейного отношения к шествию -  ну  увидела,  замолчала,  а  могла  бы
кричать и дальше. Ямадзаки заметил, как шевелятся губы женщины, как руки  ее
двигаются над затянутыми в пластик книгами - глядя на проходящих мимо детей,
она машинально пересчитывала непроданный товар.
   Торговец птицами, бледный человек с черными как смоль, любовно ухоженными
усами, зевнул, сунул руку под рубашку и меланхолично поскреб живот.
   Следом за детьми появились танцующие скелеты. Ямадзаки обратил  внимание,
что костюмы этих персонажей "La Noche de Muerte"(1) не отличаются ни  особой
полнотой, ни тщательностью изготовления  -  некоторые  из  масок  прикрывали
только нижнюю часть лица, да и не маски это были, а микропориые респираторы,
пародирующие мертвую ухмылку.  -------------------(1)  La  Noche  de  Muerte
(исп.) -  "Ночь  мертвых",  традиционный  для  Латинской  Америки  карнавал,
проводимый в начале ноября. [372]
   Танцоры, совсем еще молодые парни,  оилпсь  в  конвульсиях  под  какую-то
внутреннюю, не слышную зрителям музыку хаоса и запустения. Тазовые кости  на
узких ягодицах, бедренные кости, белеющие на черных бедрах, - нет, в этом не
было ничего зловещего, только эротика и, пожалуй, агрессия. Один из танцоров
окинул Ямадзаки острым, цепким взглядом - голубые,  чуть  прищуренные  глаза
над черной, заляпанной белым полумаской.
   Дальше - две долговязые фигуры в светло-зеленых  лабораторных  халатах  и
красных,  по  локоть  длиной,  резиновых  перчатках,   черные   лица   густо
размалеваны желтоватым гримом. Кто это - врачи, провожавшие в могилу  одного
пациента за другим, пока не  явился  миру  великий  Шейпли?  Или  сотрудники
бразильских биомедицинских компаний успешно и с  немалой  для  себя  выгодой
превратившие Шейпли из неграмотного проститута (а вот такого слова вроде  бы
нет) в бесценный источник надежды, источник спасения.
   А вот и  главные  герои  сегодняшнего  карнавала.  Немые  и  безучастные,
завернутые в  плотный  молочно-белый  пластик,  они  лежат  на  двухколесных
тележках, изготовленных  здесь  же,  на  мосту,  и  применяемых  обычно  для
перевоза громоздких  предметов.  Каждую  из  тележек  катят  четверо  людей,
мужчины  и  женщины,  черные  и  белые,  старые  и  молодые.  Ни  в   одежде
катальщиков, ни в их поведении нет ничего примечательного - если  только  не
считать примечательной подчеркнутую буд[373] ничность, резко  отличающую  их
от остальных участников шествия... Нет, все-таки есть, подумал Ямадзаки. Они
молчат и  смотрят  только  вперед,  словно  не  замечая  зрителей.  Немые  и
безучастные, как и те, завернутые в пластик...
   - Бедняга Найджел, - вздохнула  торговка  книгами.  -  Делал  тележку  на
продажу, а получилось, что для себя.
   - Эти люди погибли в грозу? - осторожно поинтересовался Ямадзаки.
   -  Ну  уж  только  не  Найджел.  -   Женщина   окинула   чужака   цепким,
подозрительным взглядом. - Весь как решето, какая уж там гроза...
   Семь тележек, семь покойников, на этот раз никаких сомнений в подсчете не
возникало.  Следом  за  ними  появились  мужчина   и   женщина   с   большой
ламинированной литографией. Ввалившиеся щеки, огромные, горящие состраданием
глаза; глядя на эти приторно-сладкие портреты, Ямадзаки неизменно  испытывал
почти физическую тошноту.
   В самом конце процессии приплясывала и кривлялась маленькая  ярко-красная
фигурка. Бесхвостый, безрогий чертенок с древним, непомерно огромным  АК-47.
Затвора у автомата нет, вместо магазина  торчит  кривой  деревянный  брусок,
грозное когда-то оружие выкрашено в красный цвет, превратилось в  бутафорию,
ритуальную принадлежность.
   Все предельно ясно. Красный чертенок символизирует ненужную, от начала до
конца бессмысленную  смерть  Шейпли.  Жуткую  пер[374]  возданную  глупость,
гнездящуюся в самой сердцевине мироздания.
   - Скиннер-сан? - Записная книжка раскрыта, включена, готова к  работе.  -
Сегодня я видел процессию. Покойников  уносили  с  моста  на  берег.  Людей,
погибших во время грозы.
   - Здесь их класть некуда. В воду тоже нельзя. Раньше сбрасывали, а теперь
город уперся рогом и ни в какую. Мы передаем их в крематорий. Некоторые люди
против огня, так мы хороним их на Острове Сокровищ. Тоже  не  лучший  выход,
если учесть, что за публика там живет.
   - Многие элементы процессии были связаны с Шейпли, с его биографией.
   Скиннер кивнул. За все время разговора глаза его ни разу не оторвались от
маленького, с почтовую открытку, экрана телевизора.
   - Дети в масках Шейпли, чернокожие мужчины, одетые и загримированные  под
белых врачей, портрет...
   Скиннер безразлично хмыкнул.
   - , Я уж почти и забыл, как это  бывает,  -  пробормотал  он  через  пару
секунд. - Все сижу здесь в четырех стенах как проклятый.
   - А в конце - маленький человечек, весь в красном, с автоматом. Он плясал
и кривлялся.
   - У-гу, - кивнул Скиннер.
   Ямадзаки нажал кнопку "Транскрипция и перевод".


   Во мне-то  этого  вируса  нет.  Защитного,  прививочного.  Этого  кусочка
Шейпли, который теперь во всех. В моем воз[375] расте вроде и ни к чему,  да
я и вообще не люблю