еол.
   - Голому ежу ясно, что это живая ткань, - разозлился я и  встал.  -  Не
беспокойтесь об отделе кадров. Мне там делать нечего. Здесь тоже.
   Она рассмеялась на этот раз совсем по-другому: весело и добродушно.
   - Сядьте, Юрочка, и утешьтесь: мы поедем с вами вместе.
   - Куда? - Я еще не остыл от обиды. - В Малаховку?
   - Нет, в Париж.
   Я так и не понял эту чертовку, пока она не показала мне решение о нашей
командировке на парижский конгресс. А сейчас  я  ждал  эту  чертовку,  как
ангела, топтался у окна и грыз спички от нетерпения. И конечно, пропустил,
когда отошел к столу за сигаретами. Она позвонила, когда я уже  раздумывал
о будущем разрыве дипломатических отношений.
   - Господи! - воскликнул я. - Наконец-то!
   Она бросила плащ мне на руки и протанцевала в комнату.
   - Ты стал верующим?
   - С этой минуты. Поверил в ангела, приносящего милость неба. Не томи  -
когда?
   - Послезавтра. Зернов  возвращается  завтра,  а  наутро  уже  вылетаем.
Билеты заказаны. Кстати, почему мы на "ты"?
   - Инстинктивно. Но не это тебя волнует.
   Она задумалась.
   - Верно, не это. "Они" уже в Арктике, понимаешь? Вчера у нас в комитете
был Щетинников, капитан только что  вернувшегося  в  Архангельск  ледокола
"Добрыня". Он говорит, что все Карское море и  океан  к  северу  от  Земли
Франца-Иосифа уже свободны от  льдов.  А  из  Пулкова  сообщили,  что  над
Северным полюсом по  нескольку  раз  в  день  выходят  на  орбиту  ледяные
спутники.
   - А комитет съемку отменил, - пожалел я. - Сейчас снимать бы и снимать.
   - Уже снимают любители. Скоро пленку пачками  будем  получать.  Не  это
важно.
   - А что важно?
   - Контакт.
   Я свистнул.
   - Не свисти. Попытки  контакта  уже  предприняты,  хотя,  кажется,  без
успеха. Но английские  и  голландские  ученые  предлагают  свою  программу
контактов - все материалы у Осовца.  Кроме  того,  на  конгрессе  придется
иметь  дело  с  группой  Томпсона.   Американская   делегация   фактически
раскололась, большинство  Томпсона  не  поддерживает,  но  кое-кто  с  ним
блокируется. Не очень прочно, но  в  Париже  они  бой  дать  могут.  А  ты
спрашиваешь, что важно. Погоди. - Она со смехом вырвала у меня свой плащ и
вытащила из кармана объемистый пакет, оклеенный иностранными марками. -  О
самом  важном  забыла:  тебе  письмо  из  Америки.  Приобретаешь   мировую
известность.
   - От Мартина, - сказал я, взглянув на адрес.
   Он был написан, мягко говоря, своеобразно:
   "Юри Анохину. Первому наблюдателю феномена розовых  "облаков".  Комитет
борьбы с пришельцами из космоса. Москва. СССР".
   - "Комитет борьбы"... -  засмеялась  Ирина.  -  Вот  тебе  и  программа
контакта. Томпсоновец.
   - Сейчас прочтем.
   Мартин писал, что из  антарктической  экспедиции  он  вернулся  в  свою
авиачасть близ Сэнд-Сити, где-то на юго-западе США. Тут же по  предложению
Томпсона его откомандировали в  распоряжение  уже  сколоченного  адмиралом
добровольного  общества  борьбы  с  космическими  пришельцами.  Назначению
Мартин не удивился: Томпсон сказал ему об этом еще в самолете по дороге  в
Америку. Не удивился он и должности. Узнав  о  том,  что  еще  в  колледже
Мартин  печатался  в   студенческих   журналах,   адмирал   назначил   его
пресс-агентом.  "По-моему,  старик  мне  явно  не  верит,   считает   меня
двойником, чем-то вроде вражеского солдата  из  пятой  колонны,  и  потому
хочет держать при себе, приглядываться  и  проверять.  Из-за  этого  я  не
рассказал ему, что  произошло  со  мной  по  дороге  с  нашей  авиабазы  в
Сэнд-Сити. А рассказать кому-нибудь надо, и, кроме тебя, некому. Только ты
один разберешься в этой дьявольщине. Мы с ней знакомы  по  Южному  полюсу,
только здесь она иначе загримирована".
   Письмо было  написано  на  пишущей  машинке  -  больше  десятка  плотно
исписанных листиков. "...Мой первый очерк не для печати,  а  для  тебя,  -
писал Мартин. - Скажешь по совести, гожусь ли я в газетчики". Я перелистал
несколько страничек и ахнул.
   - Читай, - сказал я Ирине, передавая прочитанные листки, - кажется, все
мы влипли.



13. ВЕСТЕРН В НОВОМ СТИЛЕ

   Мартин писал:
   "Солнце еще только подымалось над горизонтом, когда  я  уже  выехал  за
ворота авиабазы. Надо было спешить: сутки отпуска - срок небольшой,  а  до
Сэнд-Сити  меньше  чем  за  час  не  доберешься.  Я  весело  махнул  рукой
невыспавшемуся часовому,  и  мой  древний  двухместный  "корвет"  привычно
рванул  вперед  по  размягченному  зноем  асфальту.  В  багажнике   что-то
погромыхивало с противным скрежетом,  цилиндры  постукивали,  напоминая  о
своей дряхлости. "Сменить бы машинку, - подумал я, - давно  пора:  восьмой
год со мной кочует. Да жаль расстаться - привык. И Марии нравится".
   К Марии, собственно, я и ехал в Сэнд-Сити  -  провести  свой  последний
свободный день перед отъездом в Нью-Йорк к адмиралу.  Познакомили  меня  с
Марией ребята с авиабазы в первый же  вечер  после  моего  возвращения  из
Мак-Мерде. Новенькая в этом баре, она нельзя сказать, чтобы  выделялась  -
девчонка как девчонка, в крахмальном халатике, с  прической  под  Элизабет
Тейлор: все они из бара под кинозвезд работают, - но почему-то  привязался
к ней сразу, все свободные вечера к  ней  в  город  гонял  и  даже  матери
написал, что есть, мол, одна хорошая девушка, ну и все такое прочее -  сам
понимаешь.
   В эту поездку я уже окончательно  все  решил  и  даже  разговор  с  ней
обдумывал;  задерживаться,  понятно,  не  хотел.  Но   пришлось   все-таки
остановиться. Какой-то парень замельтешил на дороге, я ему просигналил,  а
он, вместо того чтобы просто сойти  с  обочины,  заметался,  запсиховал  и
грохнулся под машину. Понятно, я затормозил, высунулся, кричу:
   - Эй, друг, машины не видел?
   Он посмотрел на меня, потом на небо и медленно поднялся,  отряхивая  от
пыли свои старые джинсы.
   - Тут не машины, а кой-что похуже людей пугает. - Он шагнул  ко  мне  и
спросил: - В город?
   Я кивнул, он сел, все еще дикий какой-то, чем-то напуганный, с  мелкими
каплями пота на лбу, с темными мокрыми кругами на рубахе под мышками.
   - С утра кросс затеял? - спросил я.
   - Хуже, - повторил он и полез в карман. Оттуда на сиденье машины вместе
с платком выскользнул вороненый "барки-джонс"  образца  пятьдесят  второго
года.
   Я удивленно присвистнул:
   - Гонка преследования?
   В глубине души я уже жалел, что связался с ним: не люблю  таких  встреч
на дороге.
   - Дурак, - беззлобно ответил он на выдавший меня взгляд. - Это не  мой,
а хозяйский. Я тут за стадом присматриваю. На ранчо Виниччио.
   - Ковбой?
   - Какой там ковбой... - поморщился он, вытирая вспотевший лоб. - Я и на
лошади-то сидеть как следует не умею. Просто деньги нужны. Осенью  учиться
пойду.
   Я внутренне усмехнулся: кровожадный гангстер,  спасающийся  от  шерифа,
превратился в обыкновенного студента, прирабатывающего на вакациях.
   - Митчелл Кейси, - представился он.
   Я тоже назвал себя, рассчитывая не без тщеславия, что имя мое, воспетое
газетами со времени встречи с драконами  на  Мак-Мердо,  докатилось  и  до
него, но ошибся. Он не слыхал ни обо мне, ни о  розовых  "облаках"  -  два
месяца ни радио не слушал, ни газет не читал: "Может, уже  война  началась
или марсиане высадились - один черт, ничего не знаю".
   - Войны пока нет, - сказал я, - а марсиане, пожалуй, высадились.
   И рассказал ему коротко о розовых "облаках". Но я не  ожидал,  что  мой
рассказ вызовет у него такую реакцию. Он рванулся к дверце,  словно  хотел
выскочить на ходу, потом разинул рот и дрожащими губами спросил:
   - С неба?
   Я кивнул.
   - Длинные розовые огурцы. Как самолеты пикируют. Да?
   Я удивился: говорит, газет не читал, а знает.
   - Только что видел, - сказал он  и  снова  вытер  выступивший  на  лбу,
должно быть, холодный пот: встреча с нашими знакомцами из  Антарктики  его
совсем доконала.
   - Ну и что? - спросил я. - Летают,  точно.  И  пикируют.  И  на  огурцы
похожи. А вреда никакого. Один туман. Трусишка ты, вот что.
   - Всякий струсил бы на моем месте, - все  еще  взволнованно  проговорил
он, - я чуть с ума не сошел, когда они стадо удвоили.
   И,  почему-то  оглянувшись  сначала,  словно  боясь,  что   его   могут
подслушать, тихо прибавил:
   - И меня тоже.
   Ты уже, наверное, понял, Юри, что Митч попал в такую же переделку,  как
и  мы  с  тобой.  Эти  чертовы  "облака"  заинтересовались   его   стадом,
спикировали на коров, а наш  храбрый  ковбой  полез  их  отгонять.  И  тут
началось нечто совсем уже непонятное. Один из розовых  огурцов  подплыл  к
нему, повис над головой и приказал отойти.  Не  словами,  конечно,  а  как
гипнотизер  на  ярмарке,  -  отойти  назад  и  сесть   на   лошадь.   Митч
рассказывает, что не мог ни ослушаться, ни сбежать. Не  сопротивляясь,  он
отошел к лошади и вскочил в седло. Я думаю, что им  на  этот  раз  всадник
понадобился: пеших-то они набрали достаточно, целую коллекцию. Ну а дальше
все как по маслу: красный туман, полная неподвижность, ни рукой, ни  ногой
не шевельнуть,  а  тебя  будто  насквозь  просматривают.  Словом,  картина
знакомая. А когда туман рассеялся  и  парень  в  себя  пришел,  глазам  не
поверил: стадо вдвое увеличилось, а в сторонке на лошади  точно  такой  же
Митчелл сидел. И лошадь та же, и сам он как в зеркале.
   Нервы у парня, конечно, не выдержали: помню, что со мной в  первый  раз
было. С ним  то  же:  помчался,  куда  ветер  понес,  лишь  бы  дальше  от
наваждения. А потом остановился: стадо не свое, хозяйское, отвечать ему же
придется. Подумал и вернулся, а там  все  по-прежнему,  как  до  появления
розовых "облаков": ни лишних коров, ни двойника  на  лошади.  Ну  и  решил
парень: либо мираж, либо он с ума сошел. Стадо в загон, а сам в  город,  к
хозяину.
   Все это только  предисловие,  ты  же  понимаешь.  Не  успел  я  кое-как
успокоить парня, как сам запсиховал: вижу,  летят  стайкой  вдоль  дороги,
этак бреющим полетом идут. Совсем диснеевские поросята, как  сказал  тогда
наш радист из Мак-Мердо, и на огурцы не похожи. Тут и Митчелл  их  увидел.
Слышу: замолк. Только дышит, как запыхавшийся.
   "Начинается", - подумал я, вспомнив, как эти "дирижабли" шли на таран в
нашем первом воздушном "бою". Но на этот раз  они  даже  не  снизились,  а
просто пронеслись со скоростью звука, как розовые молнии в сиреневом небе.
   - К городу пошли, - прошептал сзади Митчелл.
   Я не ответил: кто их знает.
   - Почему они нас не тронули?
   - Не заинтересовались. Едут двое в автомобиле -  мало  ли  таких.  А  я
меченый.
   Он не понял.
   - Встречались, - пояснил я. - Вот они и запомнили.
   - Не нравится мне все это, - сказал он и замолчал.
   Так мы и ехали молча, пока из-за поворота не показался город.  До  него
оставалось не больше мили, но я почему-то не узнал его: таким странным  он
мне показался в сиреневой дымке, как мираж в этих сыпучих желтых песках.
   - Что за дьявольщина? - удивился я. - Может, у меня спидометр барахлит?
До города по крайней мере десяток миль, а он уже виден.
   - Посмотри вверх! - воскликнул Митчелл.
   Над миражем города висели цепочкой розовые облака - не то медузы, не то
зонтики. Может быть, тоже мираж?
   - Не на месте город, - сказал я. - Не понимаю.
   - Мы уже должны были проехать мотель старика  Джонсона,  -  откликнулся
Митчелл. - Ведь он в миле от города.
   Я вспомнил морщинистое лицо хозяина мотеля и  его  зычный  командирский
голос: "В мире все стало с ног на голову. Дон.  Я  уже  начинаю  верить  в
Бога". Кажется, пора начать верить в Бога и мне.  Я  вижу  удивительные  и
необъяснимые чудеса. Джонсон,  обычно  встречавший  все  проезжавшие  мимо
машины на каменной лесенке своего дома-гостиницы, бесследно исчез. Это уже
само по себе было чудом: ни разу за все  годы  работы  на  авиабазе  я  не
проезжал здесь, не узрев на ступеньках старого ангела с ключами от города.
Еще большим чудом было исчезновение его гостиницы. Мы  не  могли  проехать
ее, а даже признаков строения у дороги не было видно.
   Зато с каждой минутой становился  виднее  город.  Сэнд-Сити  в  лиловой
дымке перестал быть миражем.
   - Город вроде как город, - сказал Митчелл, - а что-то не то.  Может,  с
другой дороги въезжаем?
   Но въезжали мы с обычной дороги. И видели те же рыжие  дома  у  въезда,
тот же плакат на столбах, с огромными буквами поперек улицы: "Самые сочные
бифштексы   только   в   Сэнд-Сити",   ту   же   колонку   с   алюминиевой
башенкой-счетчиком. Даже сам Фрич в белом  халате,  как  всегда,  стоял  у
разбитого молнией дуба с лучезарной улыбкой-вопросом: обслужить вас,  сэр?
Масло? Бензин?



14. ГОРОД ОБОРОТНЕЙ

   Я остановил "корвет" со скрежетом, знакомым всем  владельцам  окрестных
бензоколонок.
   - Привет, Фрич. Что случилось с городом?
   Мне показалось, что Фрич не узнал меня. Без  обычной  своей  услужливой
расторопности он шагнул к нам, шагнул как-то неуверенно,  словно  человек,
вошедший в ярко освещенную комнату из ночной темноты. Еще  более  поразили
меня его глаза: неподвижные, будто мертвые, они  смотрели  не  на  нас,  а
сквозь нас. Он остановился, не дойдя до машины.
   - Доброе утро, сэр, - произнес он глухим, безразличным голосом.
   Фамилии моей он не назвал.
   - Что с городом?! - заревел я. - Крылья, что ли, у него появились?
   - Не понимаю, сэр, - так же монотонно и безразлично ответил Фрич. - Что
вам угодно, сэр?
   Нет, это был не Фрич.
   - Куда девался мотель старика Джонсона? - спросил я, еле сдерживаясь.
   Он повторил без улыбки:
   - Мотель старика Джонсона? Не знаю, сэр. - Он  шагнул  ближе  и  уже  с
улыбкой, но до того искусственной, что мне на миг стало страшно, прибавил:
- Вас обслужить, сэр? Масло? Бензин?
   - Ладно, - сказал я. - Разберемся. Поехали, Митч.
   Отъезжая от бензоколонки, я обернулся. Фрич по-прежнему стоял у дороги,
провожая нас холодными, застывшими глазами покойника.
   - Что это с ним? - спросил Митчелл. - С утра, что ли, набрался?
   Но я знал, что Фрич не  пьет  ничего,  кроме  пепси-колы.  Не  хмельное
бродило в нем - нечеловеческое.
   - Кукла, - пробормотал я, - заводная кукла. "Не  знаю,  сэр.  Могу  вас
обслужить, сэр. Что вам угодно, сэр".
   Ты знаешь, что я не трус, Юри, но, честное  слово,  сердце  сжалось  от
предчувствия чего-то недоброго.  Слишком  много  непонятных  случайностей,
хуже, чем тогда в Антарктике. Признаться, даже хотелось  повернуть  назад,
да в город другой дороги не было. Не на базу же возвращаться.
   - Ты знаешь, где найти твоего хозяина? - спросил я у Митчелла.
   - В клубе, наверно.
   - Начнем с клуба, - вздохнул  я.  Хочешь  не  хочешь,  а  город  рядом,
тормозить незачем.
   И  я  свернул  на  Эльдорадо-стрит,  погнав  машину  вдоль   аккуратных
коттеджиков, одинаково желтых, как вылупившиеся цыплята. Пешеходов не было
видно, здесь пешком не ходили, а ездили на  "понтиаках"  и  "бьюиках",  но
"понтиаки" и  "бьюики"  уже  отвезли  хозяев  на  работу,  а  хозяйки  еще
потягивались в постелях или завтракали в своих электрифицированных кухнях.
Хозяин Митчелла завтракал в клубе, а клуб помещался в переулке, выходившем
на  главную  улицу,  или  Стейт-стрит,  -  улицу  Штата,  как  она   здесь
называлась. Мне было уже стыдно своих неосознанных страхов -  синее  небо,
никаких розовых "облаков"  над  головой,  расплавленный  солнцем  асфальт,
горячий ветер, гнавший по мостовой обрывки  газет,  в  которых,  наверное,
говорилось о том,  что  розовые  "облака"  -  это  просто  выдумка  психов
нью-йоркцев, а Сэнд-Сити  полностью  застрахован  от  любого  космического
нашествия, - все это возвращало к реальности тихого сонного города,  каким
он и должен быть в это знойное утро.
   Так, по крайней мере, мне казалось, потому  что  все  это  была  только
иллюзия, Юри. В городе не было утра, и он совсем не дремал и не  спал.  Мы
сразу увидели это, свернув на Стейт-стрит.
   - Не рановато ли в клуб? - спросил я у Митчелла,  все  еще  по  инерции
мысли о сонном городе.
   Он засмеялся, потому что в этот  момент  нас  уже  задержала  толпа  на
перекрестке. Но это была не утренняя толпа,  и  окружал  нас  не  утренний
город. Светило солнце, но электрические фонари на улице продолжали гореть,
как будто вчерашний вечер еще  не  кончился.  Неоновые  огни  сверкали  на
витринах  и  вывесках.  За  стеклянными  дверями  кино  гремели  выстрелы:
неустрашимый Джеймс Бонд осуществлял свое право на убийство. Щелкали  шары
на зеленых столах бильярдных, грохотал  поездом  джаз  в  окнах  ресторана
"Селена", и стучали сбитые кегли в настежь открытых дверях кегельбанов.  А
по тротуарам фланировали прохожие, именно фланировали, прогуливались, а не
спешили на работу, потому что работа давно закончилась,  и  город  жил  не
утренней, а вечерней, предночной жизнью.  Будто  вместе  с  электрическими
фонарями на улице люди решили обмануть время.
   - Зачем эта иллюминация? Солнца им мало? - недоумевал Митчелл.
   Я молча затормозил у  табачного  киоска.  Бросив  на  прилавок  мелочь,
осторожно спросил у завитой продавщицы:
   - У вас какой-нибудь праздник сегодня?
   - Какой праздник?  -  переспросила  она,  протягивая  мне  сигареты.  -
Обычный вечер обычного дня.
   Неподвижные голубые глаза ее смотрели сквозь меня, как и мертвые  глаза
Фрича.
   - Вечер? - повторил я. - Да вы посмотрите  на  небо.  Какое  же  солнце
вечером?
   - Не знаю. - Голос ее звучал спокойно и безразлично. - Сейчас вечер,  и
я ничего не знаю.
   Я медленно отошел от киоска. Митчелл поджидал меня у машины. Он  слышал
весь-мой разговор с продавщицей и думал, вероятно, о том же:  кто  из  нас
сошел с ума - мы или они, все в городе? Может быть,  сейчас  действительно
вечер и мы с Митчеллом просто галлюцинируем? Я еще раз оглядел улицу.  Она
была  частью  Шестьдесят  шестого  шоссе,  проходящего   через   город   в
Нью-Мексико.  Автомашины  двигались  мимо  двумя  встречными  колоннами  -
обычные американские  автомашины  на  обычной  американской  автомобильной
дороге. Но все они шли с зажженными фарами, ярко освещенные внутри.
   Импульсивно, уже ни  о  чем  не  думая,  я  схватил  за  плечо  первого
попавшегося под руку прохожего.
   - Не трогай меня, чертова кукла! - закричал он, вырываясь.
   То был маленький юркий толстяк в нелепой  велосипедной  шапочке.  Глаза
его - не пустые и безразличные, а живые и гневные -  смотрели  на  меня  с
отвращением. Я оглянулся на Митчелла: тот покрутил пальцем у виска. И гнев
толстяка тотчас же переменил направление.
   - Это я идиот, по-твоему?! - уже не закричал, а завизжал он, рванувшись
к Митчеллу. - Это вы все здесь с ума сошли, весь город. Утро на  улице,  а
они электричество жгут. И на все вопросы как заведенные: не знаю - и  все!
А ну-ка ответь: утро сейчас или вечер?
   - Утро, конечно, - сказал Митчелл,  -  а  в  городе  что-то  диковинное
творится, сам не пойму.
   Метаморфоза, произошедшая с толстяком, была  поразительна.  Он  уже  не
визжал, не кричал, а только тихо смеялся, поглаживая потную руку Митчелла.
Даже глаза его стали влажными.
   - Слава Всевышнему: один нормальный человек  в  городе  сумасшедших,  -
наконец проговорил он, все еще не выпуская руки Митчелла.
   - Два, - сказал я, протягивая руку. - Вы третий. Давайте-ка  обменяемся
впечатлениями. Может, и разберемся в этой дьявольщине.
   Мы остановились на краю тротуара, отделенные  от  шоссе  пестрой  цепью
"припарковавшихся" автомобилей, покинутых владельцами.
   - Объясните мне, господа, самое дикое, - начал толстяк, - эти фокусы  с
автомобилями. Они едут и исчезают. Сразу. И в никуда.
   По совести говоря, я его не понял. Что значит: в никуда?  Он  объяснил.
Только сигарету попросил, чтобы в  себя  прийти:  "Не  курю,  но,  знаете,
успокаивает".
   - Зовут меня Лесли Бейкер, по специальности коммивояжер. Дамское  белье
и косметика. Сегодня здесь, завтра там - кочевник. Сюда попал по дороге  в
Нью-Мексико: с