овались,  когда  воспоминание  о
Второй мировой войне подсказало вам многое из  забытого.  А  у  вас  убили
сына. И все же блокада памяти тяжелее воспоминаний.
   - Но это не его память.
   - Он не мог отделить себя от земного Этьена. Механизм идентичной памяти
толкал обоих к самоубийству. Кроме того, у здешнего  не  было  выхода.  Он
знал, что его ожидает.
   - А  когда  я  узнал,  что  все  то  новое  или,  вернее,  старое,  что
подсказывает мне память, - это не моя  память,  что  мое,  пусть  забытое,
прошлое - не мое прошлое, стало невыносимо горько, - вздохнул Фляш.  -  Не
улыбайтесь: вам просто этого не понять. Родиться взрослым с чужой памятью,
чужим опытом, информацией,  как  вы  говорите,  не  тобой  накопленной,  а
списанной с чужих шпаргалок! И опять чушь. Не было у нас шпаргалок - сразу
родились обученными.  Как  у  вас,  такие  называются?  Андроиды,  киберы,
роботы?
   Я слушал этот разговор с подавленным чувством удивления и жалости.  Кто
мог рассказать этим моделям об их повторном существовании? Неужели  Борис?
Зачем?
   Мое недоумение разрешил Томпсон.
   - Я читаю удивление в глазах нашего лжеполицейского, - засмеялся он.  -
Должно быть, он все еще полагает, что мы поверили сочиненной вами легенде.
Мы не столь наивны, мой друг. Вашу газету  мы  зачитали  до  дыр,  но  чем
больше читали, тем труднее верилось в то, что наш мир оторвался от вашего.
Космическая катастрофа?  Возможно.  Но  почему  на  шестнадцати  страницах
газеты мы не нашли даже упоминания о такой катастрофе? А ведь вместе с ней
исчез огромный город и более миллиона жителей. Какие предположения вызвало
это исчезновение, как оно отразилось на жизни оставшихся? Ни одного слова,
ни одного намека. И где находился у вас этот исчезнувший  город,  в  какой
стране, на каком континенте? Во Франции? Но в нем говорят на двух  языках.
В Канаде? Я задал несколько  наводящих  вопросов  Борису  и  выяснил,  что
никакого Парижа в Канаде нет. А в вашей парижской газете я нашел  названия
наших улиц и наших отелей. И даже снимок  Триумфальной  арки  и  гранитных
парапетов наших набережных. И нашел еще  кое-что,  окончательно  разбившее
вашу легенду, - заметку о звездах какого-то любителя  астрономии  и  карту
звездного неба  обоих  полушарий  с  пунктирным  маршрутом  искусственного
спутника. Последнее я не понял, но в небе  и  звездах  разобрался.  Другое
небо, другие звезды.
   - И начали ловить меня, - улыбнулся Зернов.
   - И поймал.
   - С Советом Безопасности.
   - И с Генеральной Ассамблеей. Борис  в  это  время  расшифровывал  наши
записи по истории Города и отвечал машинально, не задумываясь над тем, что
даже многие слова в его объяснениях мне незнакомы и непонятны. Я  спросил,
чем занимается Совет Безопасности. Вопросами войны и мира. Когда возникают
локальные войны. Совет вмешивается,  применяя  санкции.  Если  санкции  не
достигают цели, созывается Генеральная  Ассамблея.  Я  подумал  и  спросил
сначала, что такое локальные войны, подбирая вопросы, как ключи  к  замку.
Борис, не отрываясь, ответил, что те  же  войны,  только  в  миниатюре:  с
артиллерией, танками, реактивными самолетами, напалмом и  ракетами.  Я  не
спросил его ни о сущности санкции, ни о том, что такое танки,  артиллерия,
напалм и ракеты.  Наш  единственный  оружейный  завод  изготовляет  только
автоматы и пистолеты с автоматической подачей  патронов.  Борис,  конечно,
знал об этом, он  просто  забыл,  с  кем  разговаривает  и  как  надо  мне
отвечать.  Поэтому  я  и  выбрал  ключевой  вопрос,  а  задал  его   почти
равнодушным, незаинтересованным тоном: а сколько, мол, стран  представлено
в Генеральной Ассамблее? Борис, даже не думая, буркнул: что-то около  ста,
точно, мол, не помнит. Ответил и сообразил,  что  влип.  Ну  я  и  сказал:
"Выкладывайте правду, Борис. Ваша легенда - чепуха, а мы  не  дети,  чтобы
верить сказкам". Тогда он сказал, что нам  придется  поверить  сказке  еще
более чудесной, и дал мне черновик  своего  предисловия  к  нашей  истории
Города.
   - И вы прочли и упали духом? - спросил я.
   - Нет. Конечно, требовалось мужество, чтобы осознать  и  примириться  с
тем, что ты родился уже взрослым, с готовым жизненным опытом и накопленной
информацией. Но чувства неполноценности не было. Какое мне дело  до  того,
что где-то в неведомом уголке Вселенной живет мой двойник с  моим  умом  и
характером. Ведь его мир - это не мой  мир,  и  его  деятельность  не  моя
деятельность. А мое здесь принадлежит мне и  диктуется  моим  сознанием  и
мышлением. Пусть его прошлое  скрыто  от  меня,  но  то,  что  я  помню  и
вспоминаю, становится моим неотъемлемым и присущим только мне в этом мире.
Фляш  психует,  потому  что  исторические  события,  восстановленные   его
памятью, не стали и не станут событиями его жизни.  Но  к  этому  придется
привыкнуть. Все, что мы знаем о Земле и узнаем  в  дальнейшем,  пойдет  на
пользу нашему миру и будущим его поколениям, у  которых  уже  нет  никаких
аналогов в космосе.
   - Сдаюсь, - сказал Фляш.
   -  С  тех  пор  в  терминологию  нашего   Сопротивления   вошел   Совет
Безопасности - наш малый Совет. А большой - нашу Генеральную  Ассамблею  -
мы созовем  уже  после  победы.  Только  не  ООН,  а  ООС  -  Объединенных
организаций Сопротивления.
   С этими словами Томпсон встал и рванул оконную штору. За окном темнела,
как всегда здесь, безлунная ночь. Даже звезд не было видно -  над  Городом
шли грозовые тучи. Повеяло не прохладой, а  жаром  от  нагретого  за  день
камня.
   - До рассвета еще есть время. Фляш и  Стил  уйдут,  как  обычно,  через
окно. За мной приедет фиакр из мэрии: забыв ночной пропуск, я заночевал  в
номере у моего секретаря. Это, кстати, и подтвердит, если  понадобится,  и
наш лжеполицейский. У Толя железное алиби:  он  ночует  после  концерта  в
"Олимпии". А Этьена начнут искать не раньше  полудня,  когда  обнаружится,
что заседание  в  указанном  им  месте  не  состоялось.  О  том,  что  оно
состоялось здесь,  никому  не  придет  в  голову.  Поэтому  мы  имеем  все
основания его продолжить, заслушав нового коменданта Майн-Сити.
   Предложение Томпсона было принято без  возражений.  Я  вкратце  изложил
свои соображения о подготовке восстания в лагере. Споров не было. Мне  тут
же дали пароли и явки к подпольщикам. Мартину поручили  возглавить  группу
вольнонаемных шоферов и кучеров, которых взялся подобрать Фляш. По первому
впечатлению, начало предстоявшей операции в лагере складывалось удачно. Но
Мартин усомнился:
   - Не рано ли?
   - Там уже многое сделано, - сказал Фляш. - Кроме  того,  сама  ситуация
требует спешки. Бойл может сменить Ано, и все сорвется.
   - Несколько тысяч патрульных - целая армия, - все еще колебался Мартин.
- Не считая внутренней охраны бараков.
   - Охрану мы разоружим или уничтожим на месте, - сказал я.
   - А где возьмешь оружие?
   - На складе. Там, по описи, три тысячи автоматов, не считая мелочи.  Не
забывайте, что небоскреб фуд-полиции в четырнадцатом блоке тоже склад.
   - Небоскреб - это уличные бои.
   - Во-первых, уличных боев не избежать, а во-вторых, вооруженные шахтеры
Майн-Сити - это тоже армия.
   - "Дикие" могут захватить заставу и шоссе из  континуума,  -  предложил
Стил.
   Но Томпсон почему-то не согласился:
   - "Диких" лучше  использовать  на  других  подходах  к  заставам.  Есть
железная дорога в Майн-Сити, есть омнибусная линия.
   - Продтрасса важнее.
   - Именно поэтому я бы направил  сюда  наиболее  стойких.  Континуум  не
только источник жизни, но и ключ к власти.
   Наиболее стойких поручено было подобрать мне и Фляшу: у нас обоих  были
крупные рабочие резервы - у него на заводах, у меня - в лагере. И  все  же
порой мне казалось, что наш разговор, обсуждавший грандиознейшую, по  сути
дела, операцию - захват власти в организованном полицейском государстве, -
не соответствует поставленной цели. Как  будто  шло  совещание  режиссуры,
планирующей постановку очередного спектакля,  или  совета  тренеров  перед
матчем  ответственным,  но  не  роковым.  Дотошно,  деловито   расставляли
игроков, намечали задачи нападения и защиты, инструктировали  вратарей.  А
ведь ставкой в этой игре был не титул чемпиона и даже  не  кубок  "Золотой
богини", а будущее этого мира и Города. Когда  же  я  высказал  это  своим
собеседникам, они засмеялись. "Ни у кого из нас  нет  опыта  в  подготовке
восстаний, - заметил Томпсон, -  но  спорь  не  спорь,  шути  не  шути,  а
ошибиться нельзя: к шабашу  в  "Олимпии"  все  должно  быть  готово".  Под
шабашем он подразумевал полицейское празднество,  о  котором  мне  говорил
Корсон Бойл. До шабаша оставалось всего десять дней.
   - Анохин, - вдруг сказал Томпсон, - я назвал вас так, чтобы вы  поняли,
что мы знаем вас и все о вас,  что  нам  нужно.  Но  время  для  раскрытия
псевдонимов пока не пришло. Так вот, несколько запоздалых мыслей, Ано.
   - Слушаю, - отвечал я.
   - Подпольному комитету лагеря вы передадите не совет, а  приказ.  Любой
ценой выработка, хотя бы в  отдельных  шахтах,  должна  быть  повышена.  И
немедленно. Эта подачка Бойлу развяжет вам руки.
   - Есть, - сказал я.
   - Блок-боссов пока не трогать. Их уничтожат в начале восстания.
   - Есть.
   - Информаторов тоже.
   - Я предполагал передать их списки подпольщикам.
   - Не надо.  Пусть  информация  по-прежнему  поступает  к  вам.  Но  Онэ
уничтожить. С каждым днем он будет опаснее.
   - Есть.
   - Цейхгауз и склад оружия поручить Оливье. На него можно положиться?
   - Как на меня.
   - Тогда пусть подберет два  десятка  полицейских  мундиров  и  передаст
Мартину.
   - Будет сделано.
   Вспышка молнии за окном осветила на мгновение наши лица. Те, что увидел
я, были торжественны, как на празднике. Почти догнавший вспышку удар грома
заглушил все шорохи ночи. Гроза начиналась прямо над Городом.
   - Пепел Клааса, - сказал я.
   - Стучит в мое сердце, - докончил Фляш.
   - Откуда вы знаете об этом романе?
   - Разве это роман? Я думал - революционный лозунг.
   - Я тоже так думал до этой ночи, - послышался позади знакомый голос.
   Мгновенно обернувшись, я тут же узнал говорившего. Он стоял  в  тусклой
полоске света, отбрасываемого с  камина  трехсвечником.  Борис  Аркадьевич
Зернов собственной персоной, как всегда на Земле, в светлом костюме  -  он
не любил темных тонов, - и все-таки не наш. Не наш, с козлиной бородкой  и
рыжей небритостью на щеках, а чисто выбритый,  даже,  если  хотите,  более
молодой, московский Зернов. Все, кроме Томпсона и самого Зернова, не могли
скрыть  изумления  -  так  неожиданно  и  странно   было   увидеть   вдруг
раздвоившегося человека. Отсутствие бородки и небритой щетины на щеках  не
многим отличало вошедшего от сидевшего за столом его отражения.
   - Не удивляйтесь, - сказал Зернов-двойник,  -  ночной  пропуск  у  меня
есть, а дверь у вас не заперта. ("Забыл замкнуть  Мартин,  поднявшийся  из
подвала последним", - вспомнил я.) Ну а  гром,  который  вы  все  слышали,
заглушил шаги. Так что я не мираж и не привидение.
   - Вы понимаете теперь, почему я настаивал на вашей  бородке?  -  шепнул
своему писарю Томпсон.
   - Я давно это знаю.
   - Тем лучше, - вмешался Зернов-двойник, - значит, визитных карточек  не
потребуется.
   - Откуда вы узнали о  нашей  встрече?  -  насторожился  Фляш  и  мигнул
Мартину.
   Тот незаметно отошел к двери.
   - Я и сейчас не знаю о вашей встрече, -  ответил  вошедший,  -  я  знаю
только то, что мой земной аналог находится в отеле "Омон".
   - Когда ты узнал об этом? - спросил наш Зернов: ни удивления, ни испуга
не было в его голосе - только любопытство.
   - Когда застрелился Этьен. Должно быть, его выстрел и разбудил меня или
приказ проснуться. Не спрашивай чей - не знаю.  Только  проснулся  я,  уже
зная все, что он знает. - Он кивнул своему "отражению".
   - И вы не сообщили полиции? - все еще недоверчиво спросил Фляш.
   - Зачем? Ведь он - это я, и наоборот. Вы  не  сердитесь,  товарищи  (он
сказал "товарищи", как будто встреча наша состоялась  в  Москве,  а  не  в
синтезированном иным разумом мире), - я скоро уйду. Можете рассчитывать на
меня во всем... - Он подчеркнул, повторив: -  Во  всем,  как  и  на  моего
земного аналога. А пока, извините, мне хочется сказать ему несколько  слов
на нашем родном языке.
   Он подвинул стул и сел на него верхом, как на трибуне  в  кают-компании
Мирного.
   - Между прочим, этот стул, - сказал он по-русски, -  исчезнувший  тогда
вместе со мной, и сейчас стоит у меня в лаборатории. Я до сих пор  не  мог
понять своей к нему привязанности, зато теперь знаю.
   - Почему ты стал кибернетиком? - спросил Зернов тоже по-русски.
   - Сейчас легко ответить, а спроси ты меня раньше, когда я в первый день
Начала пришел в Би-центр, как в наш институт,  как  будто  ничего  другого
никогда не знал и не видел, я бы глазами хлопал. Вероятно,  спросил  бы  в
ответ: "Почему стал? Я всегда был". Даже слова "гляциолог" не помнил.
   - Заблокировали и профессиональную память?
   - Почему? Была ведь отдушина. Помнишь  наши  математические  олимпиады?
Как решали дифуры в десятом классе  и  мечтали  сконструировать  кибера  с
электрозарядкой от обыкновенной розетки?
   - Детские забавы.
   - Не знаю. Может быть, мне подключили какие-то знания, каких у тебя  не
было, может, развили заложенные, но за девять с  лишним  годков  работы  в
Би-центре я стал математиком, от которого не отказался бы сам  Колмогоров.
В моей лаборатории - туда никто не войдет, кроме меня, - я уже  подхожу  к
проблеме их силового поля. Математически я его вижу, не  хватает  немного,
чтоб рассчитать. Заходи, покажу тебе такие уравнения -  ахнешь.  Издашь  в
Москве - скажут, советский Бурбаки.
   - Как же зайти, когда, кроме тебя, никому хода нет?
   - Сбрей эту дурацкую бороду - пройдешь. Ни одно зеркало  не  остановит.
Ты ведь на это и рассчитывал?
   - Рассчитывал.
   - Подменить? Смысла не имеет. Вдвоем лучше получится.
   - А почему ты работаешь с этой камарильей? - нахмурился Зернов.
   - Я работаю с вычислительными машинами. Понятия  не  имею  о  том,  что
происходит в Городе.
   - Была у меня такая страстишка, -  задумчиво  произнес  Зернов:  изучая
свое второе "я", он словно оценивал сам себя, свою молодость, свои  ошибки
и промахи, - научное червячество. Я-то освободился от нее,  а  у  тебя  ее
гипертрофировали.
   - Вероятно, надеялись, что преданность науке все определит и направит.
   - Направить направило, - усмехнулся  Зернов.  -  На  запасной  путь.  В
тупичок. Никчемный вышел  из  тебя  социолог.  Кстати  (хотя  то,  что  он
спросил, было совсем некстати), из твоего Би-центра можно закрыть  вход  в
континуум, лишить Город продовольствия?
   - Можно, - согласился Зернов-дубль,  -  есть  такая  Энд-камера.  Между
прочим, даже я туда не  могу  войти.  Этим  правом  обладает  только  один
человек в Городе.
   - Ну что ж, - вздохнул Зернов, - подумаем, поразмыслим.
   О чем он хотел поразмыслить, я так и не понял, но его дубль  догадался.
Он понимающе улыбнулся, встал и, не прощаясь, пошел к выходу.
   - Искать меня не надо. Найдешь, когда вспомнишь.
   - Знаю.
   Мартин угрожающе шагнул навстречу.
   - Пропустить? - спросил он.
   - Конечно, - сказал Зернов, - ведь это - я.
   Долго длилось молчание, в котором только мы с Мартином  участвовали  из
вежливости. Для жителей Города, никогда не видавших своих земных аналогов,
было даже страшновато наблюдать эту встречу. Но она освободила каждого  от
гнездившегося  где-то  в  сознании  чувства  неполноценности.  Сейчас  они
убедились в том, что их земные предшественники и  они  сами,  в  общем-то,
живут и развиваются по-разному, биологически идентичные, но психологически
независимые, каждый со своим миром, своими мыслями и своим путем в  жизни.
Никто не спросил Зернова, о чем они говорили, - все понимали, что разговор
был личный и не враждебный, но несомненно важный, потому что Зернов -  это
было ясно для каждого - что-то подсчитывал или  рассчитывал  в  уме:  даже
губы его шевелились.
   - Что-нибудь важное? - спросил Томпсон.
   - Очень. Он напомнил мне о том, что может способствовать  или  помешать
нашей победе.
   Я-то знал, но другие переглянулись, не понимая.
   - О Вычислительном центре, - сказал Зернов.



37. СУДЬБА ОНЭ

   Я вернулся в городок за колючей проволокой, не повидавшись  с  Корсоном
Бойлом, но выполнив его первый приказ. Одиннадцать  водителей  и  тридцать
четыре возчика, педантично подобранные Фляшем - целый отряд разведчиков, -
уже просачивались на территорию лагеря. Непрерывная связь  с  руководством
Сопротивления уже была обеспечена.
   Оливье в своей обычной доверительной и скромной манере изложил новости.
Они были не из приятных, но, как заметил заглянувший в  кабинет  во  время
нашего разговора Онэ, вполне  типичных  для  рудничного  лагеря.  В  шахте
"Эльза"  вагонеткой  с  углем  раздавило  рабочего.  Шахтеры   потребовали
немедленного исправления уклона пути; вмешались стражники. В  столкновении
были убиты и тяжело ранены несколько человек. Четверо уже умерли в местной
больнице. На лесоповале и в открытых карьерах медного  рудника  понизилась
выработка.  В  каменоломнях  нашли   заваленный   камнями   труп   убитого
провокатора или информатора, как их здесь называли: он уже три  дня  назад
исчез из барака. Блок-боссы вместо плеток вооружились стальными  прутьями.
Формально их нельзя было упрекнуть:  я  запретил  плетки,  а  не  телесные
наказания,   и   они   тут    же    меня    перехитрили.    Трудно    быть
комендантом-гуманистом, да еще в лагере с территорией, почти  в  два  раза
превышающей освенцимовскую.
   Онэ с каменным выражением чиновничьей послушливости положил передо мной
списки информаторов - несколько страниц, мелко исписанных ровным писарским
почерком,  -  перечень  кличек   и   лагерных   номеров.   "Кто   работает
непосредственно на Бойла?" - поинтересовался я. Онэ с деланным недоумением
пожал плечами: не знает. Я сунул списки в стол, что позволило Онэ,  уходя,
елейно заметить: списки, мол, должны храниться в сейфе и никто  в  лагере,
кроме меня и его, не должен знать об их существовании.  Через  секунду  он
вернулся и доложил, что в приемной ожидает вызванный мною Джемс.
   Он и сейчас глядел на  меня  волк  волком,  даже  отросшие  его  волосы
по-волчьи топорщились. Письмо отца он прочел  внимательно,  вглядываясь  в
каждую букву, даже на свет посмотрел.
   - Где написано? - спросил он.
   - У меня в номере. Думаешь, подделка?
   - Нет, просто я знаю цвет чернил в "Омоне".
   - Все еще не веришь?
   - Чему? То, что ты связан с Сопротивлением, я знал еще в Городе.  Но  в
степень твоей искренности - прости...
   Я оставил яд реплики без внимания.
   - Содержание письма мне известно. Ты должен связать меня с руководством
подпольщиков.
   - Ничего я не должен. Совет отца - это еще не приказ комитета.
   Тогда я сказал, подчеркивая каждое слово:
   - В ясный день друзья улыбаются, юноша.
   Джемс качнулся на стуле, заметно побледнел и вскочил.
   - Как ты...
   - Отзыв! - гаркнул я.
   Он сник и тихо, еле слышно ответил:
   - Улыбка друга радует и в ненастье.
   Улыбки я не увидел, но на этом пароль и отзыв уже не настаивали.
   - Когда и где? - спросил я.
   - В заброшенной каменоломне у Голубой рощи. Там есть заросшие  бурьяном
карьеры. А вот когда... - Он задумался.
   - Сегодня.
   - Лучше завтра. Трудно собрать всех за один день.
   - Начнешь работать с Онэ. Не спускай с него глаз. Я  подозреваю  его  в
работе на Бойла. Связи с Городом у  него  нет,  но  он  будет  ее  искать.
Единственный телефон у меня в кабинете. Следи в оба, когда меня нет.
   - Хорошо.
   - Узнай по всем секциям, с кем связан Бойл вовремя его  инспекций.  Кто
из администрации навещает его. Мне нужны  клички  и  номера  к  встрече  с
комитетчиками.
   - Хорошо.
   Я вызвал Онэ:
   - Этот юноша - сын моего друга, редактора.