й,  взлет  голубых  ледяных  брусков,
образовавших в небе гигантский сияющий куб, - все это звучало в  ушах  как
музыка, неслышная, беззвучная музыка иных,  неведомых  сфер.  Мы  даже  не
заметили - только мой киноглаз  успел  запечатлеть  это,  -  как  алмазный
солнечный куб стал уменьшаться в объеме, подымаясь все выше и  выше,  и  в
конце концов совеем исчез за  перистой  облачной  сеткой.  Исчезли  и  два
управляющих им "цветка".
   - Миллиард кубометров льда, - простонал Толька.
   Я посмотрел на Зернова. Взгляды наши встретились.
   - Вот вам и ответ на главный вопрос, Анохин,  -  сказал  он.  -  Откуда
взялась ледяная стена и почему у  нас  под  ногами  так  мало  снега.  Они
снимают ледяной щит Антарктиды.



8. ПОСЛЕДНИЙ ДВОЙНИК

   Официально отчет  нашей  экспедиции  строился  так:  доклад  Зернова  о
феномене розовых "облаков", мой рассказ о  двойниках  и  просмотр  снятого
мною фильма. Но, уже начиная совещание, Зернов все  это  поломал.  Никаких
материалов для научного доклада, кроме личных впечатлений  и  привезенного
экспедицией  фильма,  пояснил  он,  у  него  нет,  а  те   астрономические
наблюдения, с которыми он познакомился в Мирном,  не  дают  оснований  для
каких-либо определенных выводов. Появление огромных  ледяных  скоплений  в
атмосфере на  различных  высотах,  оказывается,  было  зарегистрировано  и
нашей,  и  зарубежными  обсерваториями  в  Антарктике.  Но  ни  визуальные
наблюдения,  ни  специальные  фотоснимки  не   позволяют   установить   ни
количества  этих  квазинебесных  тел,  ни  направления  их  полета.  Речь,
следовательно, может  идти  о  впечатлениях  и  гаданиях,  которые  иногда
называют гипотезами. Но поскольку экспедиция эта уже более трех суток  как
вернулась а людям свойственны болтливость и любопытство, то  все  виденное
ее участниками сейчас уже известно далеко за пределами Мирного.  Гаданиями
же,  разумеется,  лучше  заниматься  после  просмотра  фильма,   поскольку
материала для таких гаданий будет более чем достаточно.
   Кого имел в виду Зернов, говоря о болтливости, я не знаю, но мы с  Вано
и Толькой не поленились взбудоражить  умы,  а  слух  о  моем  фильме  даже
пересек материк. На просмотр прибыли француз и  два  австралийца  и  целая
группа американцев во главе с отставным  адмиралом  Томпсоном,  давно  уже
сменившим  адмиральские  галуны  и  нашивки  на  меховой  жилет  и  свитер
зимовщика. О фильме они уже слышали, его ждали  и  потихоньку  высказывали
различные предположения. А фильм, надо сказать,  получился  занятный.  Наш
второй киномеханик Женька Лазебников, просмотрев проявленную пленку, взвыл
от зависти: "Ну, все! Ты теперь  знаменитость.  Никому,  даже  Ивенсу,  не
снился такой кусочек. Считай, Ломоносовская  премия  у  тебя  в  кармане".
Зернов не сделал никаких замечаний, только спросил, выходя из лаборатории:
   - А вам не страшно, Анохин?
   - Почему? - удивился я.
   - Вы даже не представляете себе, какую сенсацию несете миру.
   Я почувствовал это уже во время просмотра в кают-компании. Пришли  все,
кто только мог прийти, сидели и стояли всюду, где только можно было  сесть
или встать. Тишина повисла, как в пустой  церкви,  лишь  иногда  взрываясь
гулом изумления и чуть ли не испуга, когда не выдерживали  даже  ко  всему
привычные и закаленные  полярные  старожилы.  Скептицизм  и  недоверие,  с
которыми кое-кто встретил наши рассказы, сразу  исчезли  после  первых  же
кадров,   запечатлевших   две   спаренные   "Харьковчанки"   с   одинаково
раздавленным передним стеклом и розовое  "облако",  плывущее  над  ними  в
блекло-голубом небе. Кадры получились отличными, точно  передающими  цвет:
"облако" на экране алело, лиловело, меняло форму, опрокидывалось  цветком,
пенилось и пожирало огромную машину со всем ее содержимым.  Заснятый  мною
двойник сначала никого не удивил и не убедил: его попросту приняли за меня
самого, хотя я тут же заметил, что снимать себя самого, да еще в  движении
и с разных съемочных точек, не под силу даже гроссмейстеру-документалисту.
Но по-настоящему заставили  поверить  в  людей-двойников  кадры  на  снегу
двойника Мартина - мне удалось поймать  его  крупным  планом,  -  а  затем
подходивших к месту аварии подлинного Мартина и Зернова.  Зал  загудел,  а
когда малиновый цветок выбросил змеевидное щупальце и мертвый Мартин исчез
в  его  пасти-раструбе,  кто-то  даже  вскрикнул  в  темноте.   Но   самый
поразительный эффект, самое глубокое впечатление произвела  заключительная
часть фильма, его  ледяная  симфония.  Зернов  был  прав:  я  недооценивал
сенсации.
   Но зрители ее оценили. Едва окончился просмотр, как  раздались  голоса,
потребовавшие показать фильм вторично. Этот  вторичный  просмотр  проходил
уже в полном молчании: ни один возглас  не  прозвучал  в  зале,  никто  не
кашлянул, не обмолвился словом с соседом,  даже  шепота  не  было  слышно.
Молчание продолжалось  и  когда  уже  погас  экран,  словно  люди  еще  не
освободились от сковавшего их напряжения, пока  старейший  из  старожилов,
прозванный дуайеном корпуса зимовщиков, профессор Кедрин, не выразил общую
мысль:
   - Вот ты и скажи, Борис, все, что продумал. Так лучше будет:  нам  ведь
тоже подумать надо.
   - Я уже говорил, что у нас  нет  материальных  свидетельств,  -  сказал
Зернов. - Пробу взять  Мартин  не  смог:  "облако"  не  подпустило  его  к
самолету. Не подпустило оно и нас на земле, пригнуло такой тяжестью, будто
тело чугуном налили. Значит, "облако" может создавать гравитационное поле.
Ледяной куб в воздухе  это  подтвердил  -  вы  видели.  Вероятно,  тем  же
способом был посажен самолет Мартина и наш снегоход извлечен из трещины. К
бесспорным  заключениям  можно  присоединить  следующее:  "облако"   легко
изменяет форму и цвет - вы это тоже видели.  Создает  любой  температурный
режим: так резать стометровую толщу льда можно  только  на  очень  высоких
температурах. В воздухе оно держится как  рыба  в  воде,  не  нуждается  в
поворотах, мгновенно меняет скорость. Мартин уверяет,  что  замеченное  им
"облако"  уходило  от  него  с  гиперзвуковой  скоростью.  Его   "коллеги"
отставали, видимо, только для того, чтобы  создать  гравитационный  заслон
вокруг  самолета.  Конечный  вывод  только  один:  никакого  отношения   к
метеорологии феномен розовых "облаков" не имеет. Такое "облако" или живой,
мыслящий организм, или биосистема с определенной программой.  Основная  ее
задача - снять и перебросить в  пространство  большие  массы  материкового
льда. Попутно синтезируются - я бы сказал: моделируются, неизвестно  зачем
и как, а затем уничтожаются, тоже  неизвестно  зачем,  -  любые  встречные
атомные структуры - люди, машины, вещи.
   Первый вопрос Зернову задал американский адмирал Томпсон:
   - Я не уяснил одного из вашего сообщения:  враждебны  ли  эти  существа
людям?
   - Думаю, нет. Они уничтожают лишь сотворенные ими копии.
   - Вы в этом уверены?
   - Вы же только что это видели, - удивился вопросу Зернов.
   - Меня интересует, уверены ли вы  в  том,  что  уничтоженное  -  именно
копии, а не люди? Если копии идентичны людям, то кто мне докажет, что  мой
летчик Мартин - это действительно мой летчик  Мартин,  а  не  его  атомная
модель?
   Разговаривали они по-английски, но в зале многие понимали и  переводили
соседям. Никто не улыбнулся: вопрос был страшный. Даже Зернов  растерялся,
подыскивая ответ.
   Я рванул вниз вскочившего было Мартина и сказал:
   - Уверяю вас, адмирал,  что  я  -  это  действительно  я,  кинооператор
экспедиции Юрий Анохин, а не созданная "облаком" модель.  Когда  я  снимал
фильм, мой двойник, как загипнотизированный, отступал к снегоходу: вы  это
видели на экране. Он сказал мне, что  кто-то  или  что-то  заставляет  его
вернуться в кабину. Видимо,  его  уже  подготовляли  к  уничтожению.  -  Я
смотрел на поблескивающие очки адмирала, и  меня  буквально  распирало  от
злости.
   - Возможно, - сказал он, - хотя и не очень убедительно. У меня вопрос к
Мартину. Встаньте, Мартин.
   Летчик поднялся во весь свой двухметровый рост ветерана-баскетболиста.
   - Слушаю, сэр. Копию я собственноручно прикончил.
   Адмирал улыбнулся.
   - А вдруг вас собственноручно прикончила копия? - Он пожевал  губами  и
прибавил: - Вы пытались стрелять, когда подумали об агрессивных намерениях
"облака"?
   - Пытался, сэр. Две очереди трассирующими пулями.
   - Результативно?
   - Никак нет, сэр. Все равно что из дробовика по снежной лавине.
   - А если бы у вас было другое оружие? Скажем, огнемет или напалм?
   - Не знаю, сэр.
   - А уклонилось бы оно от встречи?
   - Не думаю, сэр.
   - Садитесь, Мартин. И не обижайтесь на меня: я только выяснял смутившие
меня детали сообщения господина Зернова.  Благодарю  вас  за  разъяснения,
господа.
   Настойчивость адмирала развязала языки.  Вопросы  посыпались,  подгоняя
друг друга, как на пресс-конференции:
   - Вы  сказали:  ледяные  массы  перебрасывают  в  Пространство.  Какое?
Воздушное или космическое?
   - Если воздушное, то зачем? Что делать со льдом в атмосфере?
   - Допустит ли человечество такое массовое хищение льда?
   - А кому вообще нужны ледники на земле?
   - Что будет с материком, освобожденным от льда?  Повысится  ли  уровень
воды в океане?
   - Изменится ли климат?
   - Не все сразу, товарищи, - умоляюще воздел руки Зернов. -  Давайте  по
очереди. В  какое  пространство?  Предполагаю:  в  космическое.  В  земной
атмосфере ледники нужны только гляциологам. Вообще-то я думал, что  ученые
-  это  люди  с  высшим  образованием.  Но,  судя  по  вопросам,   начинаю
сомневаться в  аксиоматичности  такого  положения.  Как  может  повыситься
уровень воды в океане, если количество  воды  не  увеличилось?  Вопрос  на
уроке географии,  скажем,  в  классе  пятом.  Вопрос  о  климате  тоже  из
школьного учебника.
   - Какова, по-вашему, предполагаемая структура "облака"? Мне показалось,
что это газ.
   - Мыслящий газ, - хихикнул кто-то. - А это из какого учебника?
   - Вы физик? - спросил Зернов.
   - Допустим.
   - Допустим, что вы его и напишете.
   - К сожалению, у меня нет эстрадного опыта. Я серьезно спрашиваю.
   - А я серьезно отвечаю. Структура "облака" мне неизвестна. Может  быть,
это вообще неизвестная нашей науке физико-химическая структура. Думаю, что
это скорее коллоид, чем газ.
   - Откуда, по-вашему, оно появилось?
   - А по-вашему?
   Поднялся знакомый мне корреспондент "Известий":
   - В каком-то фантастическом романе я  читал  о  пришельцах  с  Плутона.
Между прочим, тоже в Антарктиде. Неужели вы считаете это возможным?
   - Не знаю. Кстати, я ничего не говорил о Плутоне.
   - Пусть не с Плутона.  Вообще  из  космоса.  Из  какой-нибудь  звездной
системы. Но зачем же им  лететь  за  льдом  на  Землю?  На  окраину  нашей
Галактики. Льда во Вселенной достаточно - можно найти и ближе.
   - Ближе к чему? - спросил Зернов и улыбнулся.
   Я восхищался им: под  градом  вопросов  он  не  утратил  ни  юмора,  ни
спокойствия. Он был не  автором  научного  открытия,  а  только  случайным
свидетелем уникального, необъяснимого феномена, о котором  знал  не  более
зрителей фильма. Но  они  почему-то  забывали  об  этом,  а  он  терпеливо
откликался на каждую реплику.
   - Лед - это вода, - сказал он тоном уставшего к концу урока учителя,  -
соединение, не столь уж частое даже в нашей звездной системе. Мы не знаем,
есть ли вода на Венере, ее очень мало на Марсе и совсем нет на Юпитере или
Уране. И не так уж много земного льда во Вселенной.  Пусть  поправят  меня
наши астрономы, но, по-моему, космический лед - это чаще  всего  замерзшие
газы: аммиак, метан, углекислота, азот.
   - Почему никто не спрашивает о двойниках? - шепнул я Тольке и тотчас же
накликал себе работенку.
   Профессор Кедрин вспомнил именно обо мне:
   - У  меня  вопрос  к  Анохину.  Общались  ли  вы  со  своим  двойником,
разговаривали? Интересно, как и о чем?
   - Довольно много и о разных вещах, - сказал я.
   - Заметили вы какую-нибудь разницу, чисто внешнюю, скажем, в мелочах, в
каких-либо неприметных деталях? Я имею в виду разницу между вами обоими.
   - Никакой. У нас даже кровь одинаковая. - Я рассказал о микроскопе.
   - А память? Память детства, юности. Не проверяли?
   Я рассказал и о памяти. Мне только непонятно было, куда он  клонит.  Но
он тотчас же объяснил:
   - Тогда вопрос адмирала  Томпсона,  вопрос  тревожный,  даже  пугающий,
должен насторожить и нас. Если люди-двойники будут появляться и  впредь  и
если, скажем, появятся неуничтожаемые двойники, то как мы  будем  отличать
человека от его модели? И как они будут отличать себя сами? Здесь, как мне
кажется, дело не только в абсолютном сходстве, но и в уверенности каждого,
что именно он настоящий, а не синтезированный.
   Я вспомнил  о  собственных  спорах  со  своим  злосчастным  "дублем"  и
растерялся. Выручил меня Зернов.
   - Любопытная деталь, - сказал он, - двойники  появляются  всегда  после
одного и того же сна. Человеку  кажется,  что  он  погружается  во  что-то
красное или малиновое, иногда лиловое и всегда густое и прохладное,  будто
желе или кисель. Эта невыясненная субстанция наполняет  его  целиком,  все
внутренности, все сосуды. Я не могу утверждать точно,  что  наполняет,  но
человеку именно это кажется. Он  лежит,  бессильный  пошевелиться,  словно
парализованный,  и  начинает  испытывать  ощущение,  схожее  с   ощущением
гипнотизируемого:  словно  кто-то  невидимый   просматривает   его   мозг,
перебирает каждую его  клеточку.  Потом  алая  темнота  исчезает,  к  нему
возвращаются ясность мысли и свобода движений, он думает, что видел просто
нелепый и страшный сон. А через некоторое  время  появляется  двойник.  Но
после пробуждения человек успел что-то сделать,  с  кем-то  поговорить,  о
чем-то подумать. Двойник этого не знает. Анохин, очнувшись, нашел не одну,
а две "Харьковчанки",  с  одинаково  раздавленным  передним  стеклом  и  с
одинаково приваренным снегозацепом на гусенице. Для его двойника  все  это
было открытием. Он помнил только то, что помнил  Анохин  до  погружения  в
алую темноту. Аналогичные расхождения  наблюдались  и  в  других  случаях.
Дьячук после пробуждения побрился и порезал щеку. Двойник  явился  к  нему
без пореза. Чохели лег спать, сильно охмелев от выпитого стакана спирта, а
встал трезвый, с ясным сознанием. Двойник  же  появился  перед  ним,  едва
держась на ногах, с помутневшими глазами, в состоянии  пьяного  бешенства.
Мне кажется,  что  в  дальнейшем  именно  этот  период,  точнее,  действия
человека  после  его  пробуждения  от  "алого  сна"   всегда   помогут   в
сомнительных случаях отличить оригинал от копии, если  не  найдут  к  тому
времени другие способы проверки.
   - Вы тоже видели такой сон? - спросил кто-то в зале.
   - Видел.
   - А двойника у вас не было.
   - Вот это меня и смущает. Почему я оказался исключением?
   - Вы не оказались исключением, - ответил  Зернову  его  же  собственный
голос.
   Говоривший стоял позади всех, почти в дверях,  одетый  несколько  иначе
Зернова. На том был парадный серый костюм, на этом - старый  темно-зеленый
свитер, какой носил Зернов в экспедиции.  Зерновские  же  ватные  штаны  и
канадские меховые сапоги, на которые я взирал с завистью во время поездки,
дополняли одеяние незнакомца. Впрочем, едва ли это был незнакомец. Даже я,
столько дней пробывший  рядом  с  Зерновым,  не  мог  отличить  одного  от
другого. Если на трибуне был Зернов, то в дверях стояла  его  точнейшая  и
совершеннейшая копия.
   В зале ахнули, кто привстал, растерянно оглядывая обоих,  кто  сидел  с
разинутым  по-мальчишески  ртом;   Кедрин,   прищурившись,   с   интересом
рассматривал двойника, на тонких  губах  американского  адмирала  змеилась
усмешка: казалось, он был доволен  таким  неожиданным  подтверждением  его
мысли. По-моему, доволен был и сам Зернов, сомнения и страхи которого  так
неожиданно завершились.
   - Иди сюда, - почти весело произнес он, - я давно  ждал  этой  встречи.
Поговорим. И людям интересно будет.
   Зернов-двойник неторопливо прошел  к  трибуне,  провожаемый  взглядами,
полными такого захватывающего интереса,  какого  удостаивались,  вероятно,
только редкие мировые знаменитости. Он оглянулся, подвинул  стул-табуретку
и сел у того же столика, за которым комментировал фильм Зернов. Зрелище не
являло собой ничего необычного: сидели два  брата-близнеца,  встретившиеся
после долгой разлуки. Но все знали: не было ни разлуки, ни братьев. Просто
один из сидевших был непонятным человеческому разуму чудом. Только  какой?
Я понимал теперь адмирала Томпсона.
   - Почему ты не появился во время  поездки?  Я  ждал  этого,  -  спросил
Зернов номер один.
   Зернов номер два недоуменно пожал плечами:
   - Я помню все до того, как увидел этот  розовый  сон.  Потом  провал  в
памяти. И сразу же я вхожу в этот зал, смотрю, слушаю и, кажется,  начинаю
понимать... - Он посмотрел на  Зернова  и  усмехнулся.  -  Как  мы  похожи
все-таки!
   - Я это предвидел, - пожал плечами Зернов.
   - А я нет. Если бы мы встретились там, как Анохин со своим двойником, я
бы ни за что не уступил приоритета. Кто бы доказал мне, что ты  настоящий,
а я только повторение? Ведь я - это ты, я помню всю свою или твою - уж  не
знаю  теперь  чью  -  жизнь  до  мелочей,  лучше  тебя,  вероятно,  помню:
синтезированная память свежее. Антон Кузьмич, - обернулся он к сидевшему в
зале профессору Кедрину, - вы помните наш разговор перед  отъездом?  Не  о
проблематике опытов, просто последние ваши слова. Помните?
   Профессор смущенно замялся:
   - Забыл.
   - И я забыл, - сказал Зернов.
   - Вы  постучали  мундштуком  по  коробке  "Казбека",  -  не  без  нотки
превосходства напомнил Зернов номер  два,  -  и  сказали:  "Хочу  бросать,
Борис. С завтрашнего дня обязательно".
   Общий смех был ответом:  профессор  Кедрин  грыз  мундштук  с  потухшим
окурком.
   - У меня вопрос, - поднялся адмирал Томпсон. - К  господину  Зернову  в
зеленом свитере. Вы помните нашу встречу в Мак-Мердо?
   - Конечно, - ответил по-английски Зернов-двойник.
   - И сувенир, который вам так понравился?
   - Конечно, - повторил Зернов-двойник. - Вы  подарили  мне  авторучку  с
вашей золотой монограммой. Она сейчас у меня в  комнате,  в  кармане  моей
летней куртки.
   - _Моей_ летней куртки, - насмешливо поправил Зернов.
   - Ты не убедил бы меня в этом, не посмотри я ваш фильм. Теперь я  знаю:
я не возвращался с вами на снегоходе, я не встречал американского  летчика
и гибель его двойника увидел лишь на экране. И меня ждет такой же конец, я
его предвижу.
   - Может быть, мы исключение, - сказал Зернов, - может быть, нам подарят
сосуществование?
   Теперь я видел разницу между ними.  Один  говорил  спокойно,  не  теряя
присущего ему хладнокровия, другой был внутренне накален и  натянут.  Даже
губы его дрожали, словно ему трудно было выговорить все  то,  что  рождала
мысль.
   - Ты и сам в это не веришь, - сказал он,  -  нас  создают  как  опыт  и
уничтожают как продукт этого опыта. Зачем - никому не известно, ни нам, ни
вам. Я помню рассказ Анохина твоей памятью, нашей общей памятью  помню.  -
Он посмотрел на меня, и я внутренне содрогнулся,  встретив  этот  до  жути
знакомый  взгляд.  -  Когда  стало  опускаться  облако,  Анохин  предложил
двойнику бежать. Тот отказался:  не  могу,  мол,  что-то  приказывает  мне
остаться. И он вернулся в кабину, чтобы погибнуть: мы все это видели.  Так
вот: ты можешь встать и уйти,  я  -  нет.  Что-то  уже  приказало  мне  не
двигаться.
   Зернов протянул ему руку, она наткнулась на невидимое препятствие.
   - Не выйдет, - печально улыбнулся Зернов-двойник. - Поле - я прибегаю к
вашей терминологии: другая мне, как и вам, неизвестна, - так вот, поле уже
создано. Я в нем как в скафандре.
   Кто-то   сидевший   поблизости   также   попробовал    дотянуться    до
синтезированного человека и