нтные мастерские.  Из  них  какие-то
умельцы что-то мастерили и монтировали, а что и зачем, Стил не знал  да  и
не  интересовался.  Профессиональная  память  журналиста  подсказала   ему
существование кинематографа, но помнил он о нем смутно и не мог рассказать
ни о том, куда исчезли все старые фильмы, и ни о том,  почему  не  снимали
новых. Видимо, "облака", смоделировав кинотеатры,  забыли  о  фильмах  или
вообще  не  поняли  их  назначения,  приняв  за  образец  какой-то  ложной
вторичной жизни, так  что  в  созданном  ими  Городе  кино  не  оказалось.
Впрочем, этот вывод мы уже сделали сами, а не Стил,  давно  забывший,  что
такое кино и на что оно нужно.  На  вопрос  о  живописи  он  ответил,  что
"картинки иногда развешиваются на афишных столбах": оказалось, он  имел  в
виду  рекламные  плакаты.  Что-то  слыхал  о  художниках,  но  не  проявил
любопытства. А вопроса о художественных музеях он вообще не понял:  должно
быть, даже обостренная профессиональная память мастеров кисти, если  такие
и нашлись в моделированном "облаками" мире, все же не помогла им возродить
Рафаэля и Микеланджело. Имена эти не вызвали у Стила и проблеска интереса.
Он их не помнил.
   А иногда он не знал даже элементарных для нас понятий.
   - Автомобили вышли из строя уже на второй или  третий  день  Начала,  -
вспомнил он.
   Мы, естественно, удивились.
   Оказывается, иссякло горючее в бензоколонках, и никто не знал, где  его
достать: "облака" не предусмотрели воспроизводства бензина.
   - Могли бы нефть использовать, - заметил Зернов.
   Стил не понял.
   - Нефть, - повторил Зернов, полагая, что Стил не расслышал.
   - А что это такое? - спросил тот.
   В недрах планеты не оказалось нефти, может быть, только в этих широтах,
но не оказалось. Однако были лес и каменный уголь. Изобретатели - их вдруг
появилось великое множество - нашли способ  переделать  двигатель  машины,
позволявший  использовать  вместо  бензина  древесные   чурки.   Появились
газогенераторные автомобили, паровички, конные экипажи и велорикши, совсем
как в оккупированной Европе в годы Второй мировой войны. Стил рассказывал,
конечно, по-своему: таких слов, как "газогенератор" или "велорикша", в его
словаре не было: "Затопили авто дровами, как печку, а к обыкновенному вело
коляску  приделали".   На   велосипедах   передвигались   и   письмоносцы,
возрождавшие почту девятнадцатого столетия. Тут мы сделали  для  себя  еще
один вывод: общавшиеся  без  применения  техники  "облака"  не  оценили  и
техники земной связи. Из всех ее средств они оставили своему  человечеству
одну только почту.
   Разбирая потом рассказ Стила, мы так и не могли представить себе  более
или менее отчетливой  картины  его  мира  и  города.  Она  была  испещрена
множеством белых пятен, как древние карты. Мы даже не могли уяснить  себе,
кто же виноват в этих  пятнах:  запрограммированы  ли  они  извне  или  их
придумали сами люди.
   Почему, например,  была  сорвана  работа  по  восстановлению  учебников
истории и географии? Почему было запрещено преподавание этих  предметов  в
школах? Зернов уже высказывал нам свои соображения  по  этому  поводу,  но
рассудок восставал против них хотя бы  потому,  что  они  выдвигали  новые
вопросы. Куда, например, исчезли ученые, профессиональная  память  которых
хранила запрещенные  знания?  Кто  и  в  чьих  интересах  насаждает  здесь
географическое невежество? Все дети во всех странах мира мечтали и мечтают
о неведомых землях и неоткрытых мирах. Почему же такие мечты  не  тревожат
умы сверстников Люка и Джемса? Неужели только потому,  что  этот  мир  еще
слишком молод, чтобы иметь своих Колумбов и Магелланов? Едва  ли.  Скорее,
на  Колумбов  был  наложен  запрет  и  открытия  возможных  Магелланов  не
поощрялись. Почему, например, историк, вспомнивший Вторую  мировую  войну,
признался мне в этом только в темноте леса, да и то лишь потому,  что  был
убежден в невозможности нашей вторичной встречи? Значит, в Городе и в лесу
что-то скрывали и кого-то боялись. Кого?
   Правительства? Но правительства не было, и парламента не было, и партий
не  было,  и  главы  государства  никто  не  знал.  Даже   кто   руководит
Городом-государством - хунта или единоличный  диктатор,  -  Стил,  по  его
словам, не мог выяснить. Вероятно, он все же знал кое-что, но  помалкивал,
а мы тщетно стремились из него это  вытянуть.  Мэр  Города?  Едва  ли.  Он
ничего не решал без Совета олдерменов. А  Совет  ничего  не  обсуждал,  не
проконсультировавшись  предварительно   в   Промышленно-торговой   палате.
Значит,  Палата?  Но  та  ничего  не  предпринимала  без   санкции   Клуба
состоятельных. Тогда Клуб? Но и состоятельные склонялись перед директивами
весьма  скромного,  судя  по  названию,  учреждения,  а  именно:  Бюро  по
распределению продовольственных продуктов при Главном управлении полиции -
проще говоря, Продбюро.
   Одного Стил сам никогда не мог понять -  откуда  в  магазины  поступали
продукты? Развозили  их  по  ночам  гигантские  пятидесятитонные  грузовые
машины. Двигались они вообще без горючего и без водителей, но под  охраной
специальных полицейских бригад.  Движением  машин  управлял  извне  особый
Вычислительный центр, где определялись  также  и  маршруты  грузовиков,  и
остановки их у магазинов, и  длительность  таких  остановок,  и  все  виды
товаров,  какие  должны  быть  выгружены.  Вычислительный  центр   работал
автоматически, без ошибок и перебоев:  ни  один  магазин,  даже  крохотная
лавчонка, своевременно зарегистрированные в  Продбюро,  никогда  не  имели
оснований для жалоб - тоннаж и  ассортимент  полученных  продуктов  всегда
соответствовал требованию и ни разу доставка не обманула  получателей;  по
ночным  грузовикам  можно  было  сверять  часы.  Вычислительный  центр-был
подчинен Продбюро, туда  же  поступала  и  выручка  с  каждого  грузовика,
аккуратно сдаваемая охранными бригадами, на месте получавшими  все  суммы,
причитавшиеся  в  уплату  за  выгруженный  товар.  Куда   исчезали   потом
грузовики, где и когда загружались, кто сносился с Вычислительным  центром
и кто контролировал работу Продбюро в Городе,  никому  известно  не  было.
Попытки  что-либо  разузнать  об  этой  системе  пресекались   немедленно.
Полицейские во время разгрузки имели право стрелять без  предупреждения  в
любых  прохожих  на  улице;  излишнее  любопытство   газетчиков   каралось
немедленным отстранением от работы, а упрямцы попадали прямо в  Майн-Сити,
навсегда превращаясь в "без вести пропавших". Точно так же был огражден от
"излишнего  любопытства"  и  Вычислительный  центр,  все  входы   которого
охранялись денно и нощно, и пройти сквозь эту охрану  не  удалось  еще  ни
одному смертному.
   - Кроме Мотта, - со вздохом  прибавил  Стил.  -  Он  прошел  переодетый
полицейским во время смены караула. Но его подвел зеркальный заслон.
   Мы заинтересовались.
   -  Контрольные  зеркала.  С  каждого  полицейского  внутренней   охраны
снимается и  фиксируется  зеркальное  отражение.  А  потом  оно  сверяется
контрольными зеркалами. Мне объяснили впоследствии, а  Мотт...  поплатился
жизнью.
   - Где же изготовляются продовольственные товары? - спросил Зернов.
   - Где-то на северо-западе, куда ведет единственная мощеная  дорога.  По
ночам это почти сплошная цепь грузовиков.
   - Район охраняется?
   - Так же, как и Вычислительный центр.
   - Для производства продовольствия нужны  не  только  специализированные
заводы, но и хорошо налаженное интенсивное сельское  хозяйство,  -  сказал
Зернов. - Хлеб не рождается в булочных, нужны еще гектары, тысячи, десятки
тысяч гектаров пшеницы. От коровы до  жареного  бифштекса  тоже  не  малый
путь.
   -  Мы  коров  завели  только  здесь,  из  дикого  стада,  одомашнили  и
приручили. А до этого видели их только на этикетках мясных консервов.
   - Кстати, откуда эти этикетки? На бутылке марка фирмы "Бломкинс и сын".
Есть такая фирма?
   - Нет. И никто не знает, что такое Пасадена и что такое  Калифорния.  И
это одна из задачек, решать которые не рекомендуется, - вздохнул Стил. - А
у нас их целый задачник. Откуда фирмы на этикетках? У нас вообще нет фирм,
производящих продукты, только  магазины,  ими  торгующие.  У  нас  нет  ни
пекарей, ни виноделов, ни табачников, ни кондитеров. А получаем мы  все  -
от шампанских вин до консервированных ананасов. Спросите любого: что такое
ананас, он вам не ответит. Мы не знаем, где они растут и как  выглядят,  -
мы просто едим их в консервах.
   Зернов задумался. "Задачник" Стила все более  усложнялся.  Десятый  год
хранит и копит свои тайны Город - не от нас и не для нас.
   - Но ведь население его растет, - недоумевал он.
   - А поток продуктов не иссякает.
   - Вы уверены?
   - Продбюро никогда не отказывает в увеличении поставок - только  плати.
Еще загадочка. А хотите самую странную? Почему продукты поступают в  Город
только  в  готовом  виде  -  подогревай  и  ешь.  Только   не   мечтай   о
собственноручно сваренной курице или о домашней овсянке. В  сыром  виде  в
магазинах не найдешь даже яйца.
   - Но разве нельзя завести собственное хозяйство?
   - Нет.
   - Не для продажи - для себя.
   - Есть священная заповедь Продбюро: не приготовляй пищи  из  продуктов,
добытых лично на земле или  в  земле,  в  воде  или  в  воздухе.  Продукты
приобретаются только в магазинах - нигде больше. Вы ели рыбу, жаренную  на
вертеле, - это преступление. Если бы вас накрыла речная полиция, я  бы  не
поставил на ваше будущее ни цента. Охота и рыбная  ловля  у  нас  уголовно
наказуемые действия, причем не из гуманных соображений, а из  боязни,  что
на  стол  жителей  Города  могут  попасть   продукты,   не   купленные   в
гастрономическом магазине. В особых случаях с полицейской визой  разрешена
охота на лисиц, да и то лишь потому, что мясо их не годится в пищу.
   - Ну а контрабанда? - спросил я.
   Слова "контрабанда" в словаре Стила не было.
   - Любой закон можно нарушить, - пояснил я.
   Стил усмехнулся так, как будто давно уже его нарушил.
   - В сущности, все мы, "дикие",  давным-давно  смертники,  -  сказал  он
просто, даже тени тревоги не пробежало по лицу его. - Ведь мы  печем  хлеб
из собственноручно  посаженной  и  выращенной  пшеницы  и  варим  яйца  от
собственных  кур.  Смешно?  А  ведь  вся  наша  жизнь  здесь  -  это  цепь
государственных преступлений. Мы бежали из Города -  преступление  первое.
Создали свое хозяйство - преступление второе.  Охотимся  и  ловим  рыбу  -
преступление третье. Вы и не подозревали, вероятно, что просите  помощи  у
государственного преступника, общение с которым тоже преступление,  причем
и мое и ваше.



11. ПЯТНА НА КАРТЕ

   Самое трудное было рассказать Стилу историю  нашего  появления.  Правда
исключалась. Уровень знаний Стила, блокада памяти, слабая  восприимчивость
к незнакомому, выходящему за рамки  привычных  для  него  представлений  о
мире, затрудняли точное изложение  случившегося.  Мы  уже  заранее  решили
прибегнуть к  легенде,  предоставив  мне  импровизацию  в  зависимости  от
сложившегося   разговора:   "Юри   придумает   -   о'кей",   "у    Анохина
экстра-воображение",  "Юрка   такое   отколет".   Ну,   я   и   "отколол",
оттолкнувшись от идиотского запрещения географии: "Вас обманывают,  друзья
мои. Вы не  одни  на  Земле".  Так  я  начал,  отторгнув  все  чудесное  и
необъяснимое.  Все  объяснимо.  Река  не  огибает  планету,  а  впадает  в
Атлантический океан. За океаном - другие материки и моря, реки  и  страны.
Число их я сократил для простоты, не боясь, что меня  проверят  при  жизни
Стила: потребовалось бы несколько  поколений,  чтобы  построить  океанские
лайнеры или воздушные корабли. Я назвал Англию и Францию,  Россию  и  США,
упомянул о Канаде, куда  и  перенес  эпицентр  воображаемой  геологической
катастрофы. Канада показалась мне наиболее подходящей: там говорили на тех
же двух языках. Оттуда и откололся  Город  -  просто  часть  страны  с  ее
смешанным населением. "Геологическое смещение верхних пластов земной  коры
с уцелевшей горсточкой человечества. Отсюда и блокада памяти,  психический
шок, который, вероятно, с годами пройдет". Честно говоря, мне  не  хватило
мужества взглянуть в глаза Стилу, когда я  закончил.  Толька  уверял  меня
потом, что смотрели они недоверчиво и недобро. Но тут я вспомнил о пиджаке
Мартина, вернее, о газете, которую он показывал нам еще на  даче  и  потом
бережно спрятал в карман.
   То был номер "Пари-миди", где  Мартин  был  снят  крупно  на  парижском
аэродроме вместе с  возвратившейся  из  США  кинозвездой  Линдой  Танелли.
Спускаясь по трапу с трансконтинентального воздушного лайнера, он  вежливо
поддерживает ее  за  локоть.  Так  и  засняли  их  прибывшие  для  встречи
кинозвезды репортеры. Мартин бережно хранил эту газету и хвастливо нам  ее
демонстрировал. А сейчас все ее шестнадцать страниц легли на стол Стила.
   Трудно  даже  описать  случившееся.  Вероятно,  такое  же   впечатление
произвела бы на нас газета марсиан или венерианцев. С каким  благоговейным
удивлением Стилы  ощупывали  ее,  рассматривали,  перелистывали,  даже  не
прочитывали - выкрикивали шапки и заголовки, рекламные  анонсы  и  подписи
под клише. Потом вернулись к снимку Мартина  с  Линдой.  Не  только  и  не
столько Мартин заинтересовал их, хотя он и был живым  подтверждением  моей
легенды, наглядным дополнением  к  ней,  как  снимок  поверхности  Луны  к
сообщению ТАСС о запуске  "лунника".  Нет,  Стила  заинтересовал  самолет,
снятый очень удачно, крупно, с размахом гигантских крыльев.
   - Что это? - спросил он.
   - Самолет.
   Он подумал и понял.
   - Значит, вы научились летать?
   - Давно. Как и вы. Только вы забыли об этом.
   Стал еще раз долго и внимательно разглядывал самолет на снимке.
   - Металлическая птица, - задумчиво произнес он. - Просто и гениально. И
мне  что-то  помнится,  что-то  помнится...  -  отрешенно  прибавил  он  и
замолчал.
   - На такой вы и прилетели сюда? - спросил Джемс.
   - Почти на такой, - сказал я, не подымая  глаз  от  стола.  -  Пожалуй,
только поменьше.  Сбились  с  курса  в  северной  Атлантике  над  океаном.
Вынужденная посадка на воду, ну  и  сами  понимаете...  не  гидроплан.  Не
дотянули  до  берега  каких-нибудь  триста  метров.  А  спаслись   вплавь,
случайно...
   Я говорил с наигранным апломбом, стараясь втиснуть в  "объяснение"  как
можно больше непонятных для них слов. Атлантика, океан,  гидроплан  -  все
это должно было ошеломлять своей загадочностью и удерживать от опасных для
нас вопросов. Хорошо  еще,  что  никто  не  спросил  о  судьбе  экипажа  и
остальных  пассажиров:  мне  становилось  все  труднее  и  труднее  врать.
Душевное состояние Стилов было живым укором моей "импровизации".
   - Трудно будет, должно быть, добраться  обратно,  -  с  какой-то  новой
теплотой в голосе произнес наконец Стил.
   - Трудно - не то слово.
   - Боюсь вас огорчить.
   - Понятно, - сказал Зернов.
   Презирая себя, я сквозь зубы пояснил, что шансов на возвращение  у  нас
действительно почти нет. Построить судно,  способное  пересечь  океан  при
отсутствии средств и необходимого опыта, едва ли  возможно.  Пытаться  это
сделать на лодке или на плоту рискованно.  Регулярные  воздушные  рейсы  в
этих местах не проходят, иначе бы жители Города видели самолеты.  Но  если
даже - один шанс на миллион - такой самолет и появится, то где  он  сядет:
для посадки нужны специально  подготовленные  площадки.  Допустим  даже  и
такой случай: самолет все же сел где-нибудь в поле или на другой свободной
площади с твердым грунтом, то как сюда доберутся участники перелета? И  не
сюда, конечно, а в Город. И как их примут там; не придется ли им  помогать
вместо того, чтобы рассчитывать на их помощь?
   И тут внезапно открылось нам одно из "белых пятен" на карте  Стила.  За
девять  лет  в  Городе  выросла  активная  подпольная   оппозиция.   Кому?
Правительству невидимок? Отчасти, но не персонально  отдающим  приказы,  а
режиму  вообще.   Духу   власти.   Духу   рабства   и   рабовладельчества.
Обскурантизму. Подавлению человеческого достоинства. Я перечисляю здесь  в
нашем понимании наши вопросы и ответы Стилов, но, честно говоря, во  время
разговора мы мало что выяснили. "Я и  раньше  предполагал  это,  -  сказал
потом Зернов, -  даже  не  сомневался.  Смоделировав  классовое  общество,
"облака" не смогли предотвратить классовой борьбы".  Но  бывший  журналист
Стил,  не  изучавший  социологию,  объяснял  все  это  иначе.  Технический
регресс, последовавший за Началом, не породил  безработицы,  а,  наоборот,
создал широкий рынок труда. "Сколько заводов и фабрик работало в Городе  в
дни Начала?"  -  спросил  я  его.  Этого  он  не  знал.  Но  знал  другое:
действовавшие заводы вскоре не смогли удовлетворить  растущие  потребности
населения. "Начался век изобретательства, - сказал Стил, - изобретали все:
от велоподставок до масляных  ламп".  Улицы  и  квартиры  лишились  света:
энергии   единственной   электростанции   хватало    только    для    нужд
промышленности. Открыли  светильный  газ  и  газовое  освещение.  Возникли
свечные  фабрики.  Отсутствие  телеграфа   породило   мощную   организацию
посыльных.   Новорожденные   конюшни   требовали   конюхов   и    кучеров.
Предприимчивые люди ловили диких лошадей и создавали  конные  заводы.  Как
сыпь, по Городу расползались ремонтные мастерские. Чинилось все, от посуды
до экипажей. Все требовало рабочих рук, и шахты пустели: горняки в поисках
более легкого и лучше оплачиваемого труда бежали в Город. Вскоре  обычный,
ранее шахтерский поселок Майн-Сити превратился  в  лагерь  принудительного
труда. Сцены за колючей проволокой, подобные той,  которую  мы  с  Толькой
наблюдали в горах, стали обычными. Полицейская регламентация усиливалась с
каждым годом. Ни построить дома, ни  открыть  мастерской,  ни  продать  на
базаре  ненужный  металлический  лом  стало  невозможным  без   разрешения
полиции.  Даже  прогулка  за  город,  невинный  пикник  в  лесу  требовали
специальной полицейской визы. Видимо,  государство,  напуганное  движением
"диких", явившимся первым  откликом  на  стремление  человека  к  свободе,
боялось потери каждой пары рабочих рук. А число  "диких"  росло:  отважные
смельчаки один за другим уходили в лес, готовые защищать свою  робинзонаду
любыми средствами. У меня даже возник спор по этому поводу с Мартином.  Он
сравнивал   "диких"   с   последователями   Генри   Торо,    американского
философа-утописта, я же решительно причислял их к руссоистам.  Зернов  нас
помирил, объявив, что корни одни и  те  же:  при  отсутствии  марксистской
теоретической базы социальный протест мог принять любые формы, характерные
для мелкобуржуазного мышления - от террористических актов до  руссоистской
утопии.
   Оказалось, однако, что отсутствие  теоретической  базы  было  ошибочным
допущением, и выяснилось это уже к вечеру, когда Стил, запершись у себя  в
комнате, тщательно изучил все шестнадцать страниц парижской газеты.  После
отца ее проштудировал Джемс, и за ужином оба учинили нам форменный  допрос
с  пристрастием.  Отвечали   все   понемногу,   стараясь,   так   сказать,
распределять вопросы по специальности. Мне пришлось объяснить,  что  такое
"продюсер", "широкоформатный экран" и розыгрыш футбольного  Кубка  кубков;
Толька пополнил словарь  хозяев  терминами,  вроде  "тайфун"  и  "цунами",
Мартину  достался  рассказ  о  баллистических   ракетах   и   полетах   со
сверхзвуковой скоростью, а Зернов  с  осведомленностью  энциклопедического
словаря удовлетворял любое проявление  хозяйского  любопытства.  Оно  было
несколько различно у сына и  отца:  первого  интересовали  преимущественно
спорт и техника, второго - политические и бытовые аспекты жизни.
   - Что такое коммунизм? - вдруг спросил он.
   Зернов коротко объяснил принципы и цели коммунистических партий.
   - А где и ког