[ТЕОДОР РУЗВЕЛЬТ]

     Вчера  произошли  два  колоссальных  исторических  события  -  события,
отголоски  которых будут в течение многих веков звучать в лабиринтах времен,
события,  которые  не  исчезнут  из  памяти  людей  до  тех пор, пока они не
перестанут  писать  свою  историю.  Вчера  компания  "Маркони"{393}  впервые
передала  по  беспроволочному  телеграфу сообщения через Атлантику - прямо с
одного  берега  на  другой;  и  в  этот  же самый день президент Соединенных
Штатов  в  четырнадцатый  раз  вспугнул находящегося на расстоянии трех миль
медведя.  Когда медведь наткнулся на стоящую в ожидании толпу собак, егерей,
шталмейстеров,   камергеров,   маркитантов,  поваров,  судомоек,  наездников
добровольческого   кавалерийского   полка,   пехоты  и  артиллерии,  он,  по
привычке,  переплыл  на  противоположный  берег  пруда  и  скрылся в лесу, -
президент,  по  своему  обыкновению,  находился  где-то далеко, где именно -
никто  не  знал.  Пока  одна  половина  толпы  наблюдала за тем местом, куда
скрылся  медведь,  другая,  трубя в рога, галопом помчалась рыскать по штату
Луизиана  в поисках великого охотника. Почему они совсем не прекратили охоту
на  медведя  и  не  начали  охотиться на президента? Он единственный из этой
парочки, кого никак нельзя найти, когда он нужен.
     Вскоре  президента  обнаружили,  навели на след, и он вместе с собаками
промчался  несколько  миль  по  лесу,  но  потом бросил это дело, потому что
преподобный  доктор  Лонг,  "факир  природы",  пришел и заявил, что это след
коровий.   Таков   печальный   исход   мощного   предприятия.   Сегодня  его
превосходительство   отбывает   в   Вашингтон,   где   займется   дальнейшей
разработкой  своего  плана: с помощью линейных кораблей провоцировать Японию
на  войну{393}.  Многие  мудрые  люди  утверждают,  будто  цель  этого плана
состоит,  наоборот, в том, чтобы принудить Японию к миру. Но я думаю, что он
хочет  войны.  Он  как-то  раз  участвовал в перестрелке при Сан-Хуан-Хилл и
покрыл  себя  столь  пышной  славой,  что с тех пор никак не может перестать
похваляться  своими  подвигами.  Помню,  как однажды, на завтраке у Брандера
Мэтьюза,  где  присутствовало  несколько  мужчин,  он  три  или  четыре раза
заводил  разговор  о  Сан-Хуан-Хилл,  несмотря на все попытки здравомыслящих
людей  поговорить  о чем-нибудь более интересном. Мне кажется, что президент
во  многих  отношениях  явно  безумен,  особенно когда дело касается войны и
славных  военных  подвигов.  Мне  кажется, что он жаждет большой войны, дабы
эффектно  сыграть  роль  главного  генерала  и  главного  адмирала и войти в
историю   как  единственный  монарх  нового  времени,  который  одновременно
занимал обе эти должности.
     Вчера  станции Маркони на обоих берегах Атлантики обменялись посланиями
общим  объемом в пять тысяч слов со скоростью от сорока до пятидесяти слов в
минуту.  Это  событие  мирового  значения.  Семь  лет  назад я видел мистера
Маркони  в  Лондоне  в обществе сэра Хайрема Максима{393}; в то время он был
уверен,  что  настанет  день,  когда  он  сможет  без  промежуточных станций
передавать  через  океан  сообщения  по  беспроволочному  телеграфу, но лишь
немногие  разделяли  эту  уверенность.  Я  рад, что встречался и беседовал с
профессором  Морзе{393},  с  Грэхемом  Беллом,  Эдисоном{393}  и  с  другими
людьми,  которые  увенчали  величественное  здание  современной материальной
цивилизации.  Ни  в  Англии,  ни  в  Америке  не  было  никакого шума вокруг
вчерашнего  великого  события;  время для этого наступит позднее, как было с
телеграфом Морзе.
     Я  помню  взрыв изумления и восторга, охвативший весь земной шар в 1858
году,  когда  по  телеграфному кабелю, проложенному под поверхностью океана,
было  передано  первое  сообщение  через  Атлантику. Это событие не казалось
вероятным,  напротив  - оно казалось совершенно невероятным, но нам пришлось
в  него поверить и постепенно к нему привыкнуть и приспособиться; потом, как
это  обычно  бывает с такими важными открытиями, оно вскоре стало будничным.
Это  было  в  год  великой кометы{394} - самого выдающегося из всех небесных
скитальцев,  какие  появлялись  в  небесах  при  жизни  нынешнего поколения.
Комета  испускала  удивительный  поток белого света, света настолько яркого,
что  казалось, он может отбрасывать тени, - однако, хотя он, несомненно, мог
их  отбрасывать,  нет  необходимости  искать тому доказательств; достаточным
доказательством  служит  хотя  бы  то, что в любое время ночи при этом свете
можно  было  читать газету. В то время я был учеником лоцмана, и много ночей
подряд  это  ослепительное  сияние  помогало  мне  коротать одинокую вахту в
рулевой  рубке.  Много  раз я читал газету при ярком свете, который струился
от   этого   изумительного  исследователя  сверкающих  архипелагов  мирового
пространства.
     Пройдет  немного  времени,  и  Маркони,  подобно Морзе, дождется своего
триумфа.  Мне  не  посчастливилось  присутствовать  при  триумфе Морзе, но я
помню,  какую это произвело сенсацию. Старый, согбенный годами Морзе, весь в
звездах,  лентах  и  крестах,  которые  были  поднесены  ему в знак уважения
крупнейшими  научными обществами и венценосными правителями мира сего, сидел
на  сцене Музыкальной академии, где собралось несколько тысяч человек, и при
помощи  телеграфного  ключа  отправлял  через  материки  и  океаны  послания
монархам  и  городам,  разбросанным  по  всему земному шару. Я пропустил это
грандиозное  событие, но надеюсь присутствовать при его повторении, когда за
ключом будет сидеть Маркони.


                                                          21 октября 1907 г.

                             [ТЕОДОР РУЗВЕЛЬТ]

     Увы,  президент  все-таки добрался до этой коровы! Если только это была
корова.  Некоторые  утверждают, что это был медведь - настоящий медведь. Они
-  очевидцы,  но  все  они  служат  в  Белом  доме  и состоят на жалованье у
великого  охотника,  а  когда  свидетель  находится  в  таком положении, его
показания  весьма  сомнительны. То обстоятельство, что сам президент думает,
будто  это  был  медведь, ничуть не ослабляет, а лишь укрепляет сомнения. Он
когда-то  был  довольно скромным человеком, но в его представлении так давно
сместились  все  масштабы,  что все его дела - большие и малые - кажутся ему
колоссальными.
     Он  безусловно  искренне верит в то, что это был медведь, но количество
косвенных  улик, доказывающих, что это была корова, слишком велико. Животное
вело  себя  так, как вела бы себя корова; от начала до конца оно действовало
именно  так,  как  действовала бы корова, попавшая в беду; оно даже оставило
за  собой  коровий  след - как поступает всякая корова, когда она расстроена
или,  во  всяком  случае,  когда  она  знает,  что  ее  преследует президент
Соединенных  Штатов,  -  в  надежде, видите ли, возбудить его сострадание и,
быть  может,  думая,  что  он  сохранит  ей  жизнь  из  уважения  к ее полу,
беспомощности  и  заведомой  безобидности.  Обратившись  в бегство, она вела
себя   так,   как   вела   бы  себя  всякая  насмерть  перепуганная  корова,
преследуемая  президентом  Соединенных  Штатов  и  целой сворой лающих псов;
когда  силы  ее  иссякли  и она уже не могла двигаться дальше, она поступила
так,   как   поступила   бы   на  ее  месте  всякая  отчаявшаяся  корова,  -
остановившись  на открытой лужайке в пятьдесят футов шириной, она, обливаясь
слезами,  смиренно  взглянула  на  президента  Соединенных  Штатов и с немым
красноречием  сдающегося на милость победителя существа сказала: "Сжальтесь,
сэр,  и  пощадите  меня. Я одна, а вас много; у меня нет иного оружия, кроме
моей  беспомощности, вы же ходячий арсенал; мне грозит неминуемая гибель, вы
же  находитесь в полной безопасности - словно в воскресной школе. Сжальтесь,
сэр, нет ничего геройского в убийстве измученной коровы".
     Вот  сенсационные  заголовки,  возвещающие  об  удивительных, достойных
бульварного романа подвигах:

РУЗВЕЛЬТ РАССКАЗЫВАЕТ О ПОЕЗДКЕ НА ОХОТУ

     "Съели всю дичь, кроме дикой кошки, но и та спаслась лишь чудом.
     Плавал, невзирая на аллигаторов.
     Ринулся  в заросли камыша за медведем и после меткого выстрела сжимал в
объятиях проводников".

     Вот  оно  -  после меткого выстрела он сжимал в объятиях проводников. В
этом   -   весь   президент;  прожив  полсотни  лет,  он  все  еще  остается
четырнадцатилетним  мальчишкой,  который  обожает  пускать  пыль в глаза: он
вечно  сжимает  в  объятиях  что-нибудь  или  кого-нибудь, если вокруг стоит
толпа,  которая  глазеет  на объятия и завидует обнимаемым. Взрослый человек
подоил  бы  корову  и отпустил ее, но этот мальчишка должен непременно убить
ее   и   прослыть   героем.   В  отчете  говорится:  "Медведь,  застреленный
президентом,  был  убит  в  четверг; свидетелями меткого выстрела были Алекс
Эннолдс и один из Маккензи".
     Эти  имена  навеки войдут в историю - вместе с деянием, которое отнимет
немалую   долю   славы   у  двенадцати  подвигов  Геркулеса{396}.  Показания
свидетелей:  "Они  утверждают,  что  президент  вел  себя  в  высшей степени
по-спортсменски".
     Весьма  возможно.  Всякий  знает, что значит держаться по-спортсменски,
без  эпитетов, употребляемых для усиления; но никому из нас не известно, что
значит  "в  высшей  степени  по-спортсменски", потому что нам никогда еще не
приходилось   встречаться   с  такой  преувеличенной  формой  спортсменского
поведения.  По  всей  вероятности,  данное  спортсменское  поведение было не
намного  более  спортсменским, чем поведение Геркулеса; вполне возможно, что
этот   эпитет  чисто  эмоциональный  и  объясняется  надеждой  на  повышение
жалованья.  Погоня за испуганным существом продолжалась три часа, и описание
ее  читается  как  завлекательная глава из бульварного романа, но на сей раз
это глава, содержащая описание на редкость жалких подвигов.
     В  итоге  все  заслуги  на  стороне  коровы,  и  ни  одной - на стороне
президента.  Когда несчастная загнанная тварь не могла двигаться дальше, она
обернулась  и,  гордо  бросив  вызов своим врагам и своему убийце, доблестно
встретилась  с  ними  лицом  к  лицу.  Находящийся  на безопасном расстоянии
Геркулес  пустил  ей пулю в самое сердце, но, даже и умирая, она боролась, -
значит,  там  все-таки  имел  место  геройский  подвиг. Вторая пуля положила
конец  этой трагедии, и Геркулес был настолько опьянен восторгом перед самим
собой,  что  сжимал  в объятиях своих слуг и заплатил одному из них двадцать
долларов  за  комплимент.  Но  мое  резюме слишком бледно, пусть это событие
войдет в историю, разукрашенное всеми цветами радуги:
     "Медведь,  застреленный  президентом,  был  убит в четверг; свидетелями
меткого  выстрела были Алекс Эннолдс и один из Маккензи. Они утверждают, что
президент  вел  себя  в  высшей  степени  по-спортсменски. Собаки гнались за
медведем  в  течение трех часов, и все это время президент следовал за ними.
Когда  они  наконец  приблизились  на расстояние голоса, президент спешился,
сбросил  куртку  и  ринулся  в заросли камыша. Всего двадцать шагов отделяло
его  от  зверя.  Собаки,  предводительствуемые  Рауди, любимицей президента,
быстро приближались.
     Когда   медведь   остановился,   чтобы  оказать  сопротивление  гончим,
президент  выпустил  из  своего  ружья роковую пулю прямо в жизненные центры
зверя.  Медведь,  собрав  последние  силы, кинулся на собак. Тогда президент
всадил  между  лопаток медведя еще одну пулю, которая перебила зверю хребет.
Вскоре  подоспели  другие охотники, и президент так радовался своему успеху,
что  заключал  в объятия каждого из своих спутников. Эннолдс сказал: "Мистер
президент, вы не новичок".
     В ответ мистер Рузвельт дал Эннолдсу двадцатидолларовую кредитку.
     Вчера  охота  длилась  недолго,  ибо  собаки  наткнулись на стадо диких
кабанов,  еще  более  свирепых, чем медведи. Одна из лучших собак была убита
диким вепрем.
     Охотники, в том числе и президент, ежедневно плавали в озере.
     "Вода  была очень теплая, - сказал он, - и я не боялся аллигаторов, как
некоторые другие".
     Геркулесу  кажется  замечательным  все,  что  он  делает;  когда другие
проявляют  небрежность  и  то  там, то сям пропускают какую-нибудь достойную
восторженного  комментария  деталь,  он  восполняет пробел самолично. Мистер
Эннолдс  упустил  случай:  если бы он внимательно следил за происходящим, он
мог  бы  сам  сказать  комплимент насчет аллигатора и получил бы за него еще
одну двадцатку.


                                                            1 ноября 1907 г.

                             [ТЕОДОР РУЗВЕЛЬТ]

     Это  очень  странный  кризис.  Он  не похож ни на какой другой кризис в
истории  нашей  страны.  Кризис, к которому мы привыкли, - это буря, ураган,
циклон,  сметающий  на  своем  пути все ценности и разрушающий производство,
подобно  тому  как  циклон  вырывает  с  корнем  леса и оставляет от городов
беспорядочные  груды  развалин.  Но теперешний кризис - это нечто новое; это
тихий,  бесшумный,  полузадушенный  кризис;  он  не  вызывает  ни  шума,  ни
истерик,  ни  вспышек  безумия;  он  не  похож  на  бурю, это скорее мор или
паралич,  -  как  будто  деловая жизнь нашего восьмидесятимиллионного народа
внезапно  остановилась  и  все  в  изумлении и страхе праздно опустили руки.
Обстановка  напоминает  какую-то мощную машину, с которой соскочил приводной
ремень,  но  под  действием  прежнего толчка, ныне ставшего губительным, она
все  еще  продолжает  работать  вхолостую. В финансовом мире не произошло ни
одного  значительного банкротства. Не было ни взрывов, ни раскатов грома, ни
землетрясений;  нет  ничего,  кроме  страшной  гнетущей  тишины и насыщенной
мрачными предчувствиями атмосферы.
     Слова  "временное  увольнение"  стали  настолько распространенными, что
просто  навязли  в  зубах.  То  один,  то другой, то третий огромный концерн
временно  увольняет  одну,  две  или  три  тысячи  человек,  и  это дает нам
возможность   судить   об   условиях,   создавшихся   во  множестве  крупных
предприятий  страны;  однако  существует  гораздо  более  распространенное и
губительное  временное  увольнение,  о  котором  не  пишут  в  газетах.  Это
временное  увольнение  происходит  под  спудом  во всех концах страны; это -
сокращение  одного  служащего  из  каждых  троих,  занятых в скромных мелких
фабриках  и мастерских по всей Америке; это временное увольнение исчисляется
не  тысячами, как на предприятиях-гигантах, а сотнями тысяч, которые в сумме
дают  миллионы;  по сравнению с ним временное увольнение в крупных компаниях
-  просто жалкий пустяк и безделица. Семьи, нанимавшие четверых слуг, теперь
обходятся  тремя;  семьи, нанимавшие двоих слуг, обходятся одним; а семьи, у
которых  была  одна  служанка,  обходятся  вообще  без  прислуги. Приходящая
гувернантка,  воспитывавшая  шестерых детей, потеряла троих воспитанников, а
гувернантка,  воспитывавшая  троих детей, потеряла всех своих воспитанников;
конторских  служащих  -  мужчин  и  женщин  - увольняют пачками; в стране не
осталось  ни одной отрасли торговли или промышленности, которая не сократила
бы  свой  объем  и  не  поставила  под угрозу хлеб насущный одного или целой
тысячи  семейств.  Везде  и  всюду  царит  уныние, и виновником его является
мистер Рузвельт.
     На   прошлой   неделе   нам  грозил  огромный  всеобъемлющий  крах.  Не
разразился  он  только  лишь  потому,  что  "разбойники-миллионеры", которых
президент   так   любит   поносить,  чтобы  снискать  аплодисменты  галерки,
вмешались  и остановили разорение. Мистер Рузвельт быстро приписал эту честь
себе,  и  имеются все основания полагать, что наш одурманенный народ считает
это  действительно  его заслугой. Крупные финансисты спасли все значительные
банки  и  кредитные общества в Нью-Йорке, за исключением кредитного общества
"Никербокер".  Это  общество  не  имело  друзей  и  вынуждено  было временно
приостановить  платежи,  причем его обязательства - главным образом вклады -
составляют  около  сорока  двух миллионов. Вследствие временной приостановки
платежей  никто  ничего  не  потеряет, однако двадцать две тысячи вкладчиков
будут  в  той или иной степени испытывать неудобства. В течение недели Совет
Болтунов  этого  общества  колебался,  пытаясь придумать способ спасти своих
акционеров  от  обложения.  Разумеется,  я  непременно  должен был оказаться
вкладчиком  единственного  концерна,  попавшего  в  беду,  -  такова  уж моя
судьба.  У  меня  там  вклад в пятьдесят одну тысячу долларов. Я оскорблен и
искренне сочувствую тому молодому человеку, который...
     Кажется,  я  уже  говорил об этом Молодом Христианине много лет назад в
одной  из  глав этой "Автобиографии", точно не помню. Дело было так. Однажды
в  воскресенье  я  должен  был выступить на собрании нескольких Христианских
Ассоциаций  Молодых  Людей{400}  в  театре  Маджестик. Мы с моей секретаршей
вошли  в  здание через служебный вход, уселись в ложе и с удивлением озирали
расстилавшиеся  перед  нами  бесконечные  ряды  пустых  скамеек.  Секретарша
тотчас  же  направилась  к  главному входу узнать, в чем дело. Не успела она
выйти  из  зала,  как  туда,  словно  волны  прибоя, ворвались толпы Молодых
Христиан.  С  трудом  прокладывая  себе  путь  сквозь этот поток, секретарша
добралась  до  главного входа. К этому времени театр был уже полон, а конная
и  пешая  полиция  отражала атаки оставшихся на улице толп Молодых Христиан,
которые  стремились  прорваться в помещение. Наконец полиции удалось закрыть
двери.  На  улице  остался  один-единственный  человек  -  так уж непременно
всегда  бывает.  Ему  удалось  было  просунуться  в  закрывающуюся дверь, но
рослый  полицейский  оттеснил  его  назад.  Молодой  человек  понял, что все
пропало.  Обуреваемый  обидой  и возмущением, он с минуту не находил слов, а
потом  сказал:  "Я  семь  лет  был  примерным членом Христианской Ассоциации
Молодых  Людей  и ни разу не получил за это никакой награды, и вот опять это
проклятое  невезение, черт бы его побрал!" Я хоть и не такой богохульник, но
вполне понимаю этого молодого человека и глубоко ему сочувствую.


                                                           2 декабря 1907 г.

                           [ЭНДРЬЮ КАРНЕГИ{400}]

     Вчера  я  получил  письмо для Эндрью Карнеги, который как раз справляет
свое  семидесятилетие  с помощью друзей, и я поехал в город передать ему это
письмо,  предварительно  предупредив  его по телефону, что приеду в середине
дня.  Я  приехал  в  его дворец вскоре после трех и передал письмо; затем мы
удалились  в  комнату,  которую  он  называет  своим "уютным уголком", чтобы
поболтать,  пока  я  буду ждать мистера Брайса, британского посланника, - он
должен  был  с  кем-то  повидаться,  но просил меня подождать, так как скоро
вернется.  Я охотно согласился, ибо много лет встречаюсь с мистером Брайсом,
главным  образом  за  его гостеприимным столом в Лондоне, и всегда не только
уважал  и  почитал  его,  но  также  благоговел  перед  ним.  Прождав час, я
убедился,  что  дальше  ждать  бесполезно,  но этот час не пропал даром, ибо
Эндрью  Карнеги  за  все то долгое время, что я его знаю, всегда представлял
собой  интересный  объект  для  изучения,  а  вчера  он,  как всегда, был на
высоте.
     Если  бы  я  хотел кратко охарактеризовать мистера Карнеги, я назвал бы
его  Человек  Без  Утайки.  Он  ничем не отличается от прочих представителей
рода  человеческого,  с тою лишь разницей, что прочие представители пытаются
утаить  свою  истинную  сущность и им это удается, тогда как Эндрью пытается
утаить  свою  сущность,  но  ему  это не удается. Вчера он был в ударе и все
время  разоблачал  себя,  казалось, сам того не сознавая. Я не могу взять на
себя  смелость  заявить,  что  он  этого  не с