ч  долларов.  Это  был весь капитал старика. Он копил их полжизни.
Удивительно,  до  чего  неблагоразумны  люди  и  как они не боятся рисковать
своим  состоянием,  стремясь  поскорее  разбогатеть!  Я  даже  огорчился  за
старика,  когда  мне  это рассказали. Я подумал, что мог бы спасти его, если
бы мне представился случай поделиться с ним моим опытом.
     Мы  отплыли  в  Европу  10  апреля  1878  года.  Мы  пробыли  в отъезде
четырнадцать  месяцев, а когда вернулись, то чуть ли не первым увидели этого
продавца  -  в  роскошной  коляске,  с  ливрейными  лакеями на запятках: его
телефонные  акции  подваливали  ему  доллары  с такой быстротой, что он едва
успевал   загребать   их   лопатой.   Удивительно,  что  людям  неопытным  и
малознающим  так  часто незаслуженно везет там, где опытные и знающие терпят
неудачу.


                                                              26 мая 1906 г.

                          [Я СТАНОВЛЮСЬ ИЗДАТЕЛЕМ]

     Я  уже  упоминал  о  том,  что  выписал  моего родственника Уэбстера из
городка  Дюнкерк  (штат  Нью-Йорк)  для того, чтобы он вел мои дела с первым
патентом,  за  полторы тысячи долларов в год. Это предприятие дало мне сорок
две  тысячи  убытка,  и  я  решил,  что  теперь  настало самое удобное время
прикрыть  его.  Я  задумал  стать своим собственным издателем и поручить эту
работу  молодому Уэбстеру. Он полагал, что, пока он учится делу, ему следует
получать  две  с  половиной тысячи в год. Я попросил два дня на размышление,
чтобы  обсудить  этот  вопрос  как  следует.  Для  меня  это  была полнейшая
новость.  Я  припомнил,  что  типографские ученики не получают ровным счетом
ничего.  Расспросив  людей,  я  узнал,  что  точно  так  же  обстоит  дело с
каменщиками,  штукатурами,  жестянщиками  и  со  всеми прочими. Я узнал, что
даже  адвокаты  и  будущие  врачи  не  получают  жалованья за то, что учатся
своему  делу.  Я  припомнил,  что  на  Миссисипи ученик лоцмана не только не
получал  никакого  жалованья,  а  еще  сам  должен  был  уплачивать  лоцману
некоторую  сумму наличными, которых у него не было, - и сумму немалую. Я сам
так  сделал.  Я  уплатил  Биксби  сто долларов, и деньги эти были мной взяты
взаймы.  От одного человека, который готовился в проповедники, я слышал, что
даже  Ной не получал жалованья целые полгода - отчасти из-за погоды, отчасти
из-за того, что он только учился навигации.
     В  результате  этих  моих  размышлений  и наведенных справок я пришел к
убеждению,  что  в  лице  Уэбстера  я  обрел  нечто  совершенно невиданное в
истории.  А  кроме  того,  я  решил,  что юношу из глухой провинции, который
явился  в  Нью-Йорк  начинать жизнь с пустыми руками, который еще ничем себя
не  проявил  и  еще неизвестно, как проявит в будущем, и, однако, не моргнув
глазом,  собирается  учиться  делу  на чужой счет и берет за это благодеяние
больше,  чем  президент  Соединенных  Штатов  был  в  состоянии когда-нибудь
отложить  из  своего  жалованья,  которое  ему  платят  за  управление самой
трудной  страной  в мире, если не считать Ирландии, - что такого юношу стоит
принять  на  службу  и  притом немедленно, чтобы не упустить. Я подумал, что
если  его  преувеличенный  интерес  к  собственной  персоне  удастся хотя бы
частично  переключить  на  защиту  интересов  ближнего, то я от этого только
выиграю.
     Я  возвел  Уэбстера в ранг фирмы - она называлась "Издательство Уэбстер
и  компания"  -  и  водворил его в довольно скромном конторском помещении из
двух  комнат  на  втором  этаже, где-то поблизости от Юнион-сквер, не помню,
где  именно. В помощники я дал ему конторскую девицу и даже клерка - мужчину
средних  размеров,  достоинством  в  восемьсот долларов. Первое время у него
был  еще  один  помощник.  Этот  человек  долго  занимался  изданием книг по
подписке,  изучил  это дело до тонкости и мог обучить ему Уэбстера, - что он
и  сделал,  причем  за  обучение  уплатил  я. Это было в начале 1884 года. Я
вручил  Уэбстеру  довольно  солидный капитал и рукопись "Гекльберри Финна" в
придачу.  Уэбстер стал моим главным агентом. Его дело было рассылать агентов
по   всей  стране.  Таких  агентов  по  подписке  у  час  в  то  время  было
шестнадцать.  У  каждого  агента были сборщики, которые собирали подписку. В
Нью-Йорке Уэбстер сам был сборщиком.
     Но  прежде  чем наладить таким образом дело, предусмотрительный Уэбстер
предложил  мне  сначала составить и скрепить подписями и печатями договор, а
потом  уже приниматься за работу. Эта мысль показалась мне здравой, хотя мне
самому  она  не  приходила  в  голову:  я  хочу  сказать,  что  потому она и
показалась  мне  здравой,  что  пришла  в  голову  не  мне.  Для составления
договора  Уэбстер привел своего юриста. Я уже начинал приходить в восторг от
Уэбстера  и  в  порыве  великодушия,  не  успев даже подумать, предложил ему
десятую  долю  прибылей  сверх  жалованья,  без  участия в расходах. Уэбстер
немедленно   отклонил   мое   предложение   с   обычной   в   таких  случаях
благодарностью.  Это  еще  повысило его в моих глазах. Я-то хорошо знал, что
предлагал  ему участие в деле, которое даст ему по меньшей мере вдвое больше
денег,  чем  жалованье,  но он этого не знал. Он холодно и умно учитывал все
мои  пророчества  о  высокой  коммерческой  цене  "Гекльберри  Финна". И это
явилось  лишним доказательством того, что в лице Уэбстера я обрел сокровище;
человека,  который  не теряет головы и всегда спокоен, человека осторожного,
-  такого  человека,  который  никогда  не  пойдет на риск в неизвестном ему
деле. Разве только на чужой счет.
     Договор  был  составлен,  как я уже говорил, молодым юристом из городка
Дюнкерка  (штат  Нью-Йорк),  который произвел на свет и его и Уэбстера и еще
не  пришел  в  себя  после такого подвига. Уитфорд имел право подписываться:
"представитель  фирмы  "Александер  и  Грин".  Александер и Грин имели очень
большое  доходное  дело  и  недостаточно совести, чтобы причинить этому делу
убыток,  что  довольно  явно  сказалось  в прошлом году, когда землетрясение
вытрясло  все  потроха из трех других крупных страховых обществ. Они держали
на  жалованье артель из двадцати пяти адвокатов, и Уитфорд был одним из них.
Это  был  очень  добродушный, любезный и абсолютно невежественный человек, а
глупости  в  нем  было  приблизительно  столько,  что ее можно было обмотать
вокруг земного шара четыре раза и завязать узелком.
     Этот  первый  договор  оказался  в  полном  порядке. К нему нельзя было
придраться.  Он  возлагал  все обязанности, всю ответственность, все расходы
на меня, как и следовало.
     Уэбстер  и  его  юрист  являли  собой  счастливое сочетание. Количество
вещей,  о  которых  оба  они  ровно  ничего  не  знали, было столь непомерно
велико,  что  я приходил в ужас и цепенел: мне легче было бы видеть крушение
всего  Млечного  Пути,  рассыпавшегося  на мелкие осколки по всему небесному
своду.  Что  касается мужества, морального и физического, то у них оно вовсе
отсутствовало.  В  делах  Уэбстер  не  решался  ступить  и  шагу, не получив
уверений  от  юриста, что за это не посадят в тюрьму. С юристом советовались
беспрестанно,  так что он стал почти штатным сотрудником наравне с девицей и
агентом  по  подписке. Но поскольку ни он, ни Уэбстер не имели личного опыта
в  обращении  с  деньгами, услуги юриста обходились вовсе не так дорого, как
он воображал.
     В  начале  осени  я  уехал  на  четыре  месяца с Джорджем В. Кейблом на
восток  и  на  запад читать свои произведения с эстрады: тогда мне думалось,
что  это  последние  мои  чтения  в  Америке. Я решил, что никогда больше не
стану  грабить  публику  с  эстрады,  если  только  меня к этому не принудят
денежные  затруднения.  Через  одиннадцать лет денежные затруднения возникли
вновь, и я опять стал читать лекции, разъезжая по всему земному шару.
     С  тех  пор  прошло  десять  лет,  и  за все это время я читал только с
благотворительной   целью,   бесплатно.   19-го   числа  прошлого  месяца  я
официально  распростился  с  публикой  и  с эстрадой, чего раньше никогда не
делал,  на лекции о Роберте Фултоне{263}, сбор с которой поступил в фонд для
сооружения ему памятника.
     Я,  кажется,  довольно  далеко отошел от Уэбстера и Уитфорда, но это не
важно.  Это  один  из  тех случаев, когда расстояние скрашивает перспективу.
Уэбстеру   повезло  с  "Гекльберри  Финном",  и  через  год  он  вручил  мне
издательский  чек на пятьдесят четыре тысячи пятьсот долларов, куда входил и
капитал в пятнадцать тысяч долларов, который я ему передал.
     Еще  один  раз  я точно родился заново. Думаю, что я рождался чаще, чем
кто бы то ни было, за исключением Кришны{263}.


                                                              2 июня 1906 г.

                           [БАНКРОТСТВО ИЗДАТЕЛЯ]

     В  те давние дни, когда подбирались генеральные агенты, Уэбстер поручил
одно  из  лучших  западных агентств бывшему проповеднику и профессиональному
поборнику  обновления  веры,  которого  господь  наслал на Айову за какие-то
неблагочиния,  сотворенные  этим  штатам.  Все  остальные кандидаты в агенты
предупреждали  Уэбстера,  чтобы  он держался подальше от лап этого человека,
заверяя  его, что никакие мудрые меры Уитфорда или кого-нибудь еще не смогут
пресечь   прирожденную  склонность  этого  поборника  обновления  религии  к
воровству.  Их  уговоры  ни  к  чему не привели. Уэбстер отдал это агентство
бывшему  проповеднику.  Мы  снабдили  его  книгами. Дело шло превосходно. Он
получил  внушительную  прибыль  -  36000  долларов,  из  которых Уэбстеру не
досталось ни цента.
     Меня  удивляет  не  то,  что миссис Грант получила за книгу своего мужа
около  полумиллиона  долларов{263}.  Чудо в том, что она не запуталась из-за
нее  в  долгах.  К  счастью для миссис Грант, у нас был только один Уэбстер.
То,  что  я  не  выискал  второго,  объясняется какой-то противоестественной
рассеянностью с моей стороны.
     Позвольте  мне рассказать об этом неприятном деле как можно короче. Дни
и  ночи  Уэбстера  больше  всего  были отравлены тем жгучим обстоятельством,
что,  хотя  он,  Чарльз  Л.  Уэбстер,  был  издателем  -  величайшим из всех
издателей,  -  а  мое имя даже не значилось среди членов фирмы, общественное
мнение  упорно  считало меня истинным главой издательства, а Уэбстера только
тенью.  Все  желавшие  издать  книгу  обращались  ко мне, а не к Уэбстеру. Я
принял  к  изданию  несколько прекрасных книг, но Уэбстер отклонил их все до
единой,  -  а  хозяином был он. Когда же кто-нибудь предлагал книгу ему, это
лестное  признание приводило его в такой восторг, что он брался издавать ее,
даже  не  ознакомившись с ней. Однако ему ни разу не удалось получить книгу,
которая отработала хотя бы затраты на ее выпуск.
     Джо  Джефферсон{264}  написал мне, что он закончил свою автобиографию и
хотел   бы,  чтобы  его  издателем  был  я.  Конечно,  я  ухватился  за  это
предложение  обеими  руками.  Я  переслал  письмо  Уэбстеру  и  попросил его
заняться  этой  книгой.  Уэбстер не стал от нее отказываться. Он попросту не
заметил  ее  и  постарался  поскорей  о  ней  забыть. Вместо нее он принял и
опубликовал  две-три  книги о войне, которые не принесли никакой прибыли. Он
принял  еще одну книгу, заключил на нее договор с агентствами, назначил цену
(три  с  половиной доллара в коленкоровом переплете) и, кроме того, обязался
выпустить  ее  к  определенному  сроку  -  месяца через два или три. Как-то,
приехав  в  Нью-Йорк, я зашел в контору и попросил показать мне эту книгу. Я
спросил  Уэбстера,  сколько  в  ней  тысяч  слов. Он сказал, что не знает. Я
попросил  его  подсчитать слова хотя бы примерно. Он подсчитал. Я сказал: "В
ней  слов хватит только на одну пятую цены и объема. Вам придется подбить ее
кирпичом.  Нам  следует  завести  кирпичную  фабрику  - и притом немедленно,
потому  что  гораздо  дешевле  изготовлять кирпичи самим, чем покупать их на
стороне".
     Это  привело  его  в  ярость.  Он  всегда  приходил  в  ярость от любой
подобной  мелочи. Должен сказать, что мне не случалось видеть существа более
чувствительного, - если учитывать материал, из которого он был сделан.
     В  то  время  у  него  на  руках  было несколько книг - никчемных книг,
которые  он принял, потому что их предложили ему, а не мне, - и я обнаружил,
что  он  не  потрудился  подсчитать  слова ни в одной из них. Он принял их к
изданию,  не ознакомившись с ними. Уэбстер был хорошим агентом, но он совсем
не  разбирался  в издательском деле и не был способен хоть чему-нибудь в нем
научиться.  Затем я узнал, что он согласился воскресить "Жизнь Христа" Генри
Уорда  Бичера.  Я  заметил,  что  ему  следовало  бы взяться за Лазаря{265},
потому  что  за  него  один  раз  уже  брались,  и  мы знаем, что это вполне
осуществимо.  Он  снова  вышел из себя. Несомненно, он был чувствительнейшим
из  всех существ его покроя. Кроме того, он выплатил мистеру Бичеру, который
находился  тогда  в  стесненных  обстоятельствах, пять тысяч долларов в счет
будущего  гонорара.  Мистер Бичер обязался переработать книгу - или, вернее,
закончить  ее.  Если  не  ошибаюсь,  он  как  раз  выпустил  первый  из двух
предполагавшихся  томов,  когда  разразился  пресловутый скандал, положивший
конец  всей  затее.  Кажется,  второй  том  вообще  не был написан, и теперь
мистер   Бичер   обязался   его   написать.  В  случае  невыполнения  своего
обязательства  в  указанный срок он должен был вернуть деньги. Выполнить это
обязательство ему не удалось, и в конце концов деньги были возвращены.
     Уэбстер  всячески затягивал выпуск моей книги "Янки из Коннектикута при
дворе  короля  Артура",  а  потом  издал  ее  настолько  втихомолку,  что ее
существование  было обнаружено только через два-три года. Он так долго тянул
со  сборником  "Библиотека  юмора",  составленным Гоуэлсом и мной, и в конце
концов  выпустил  его столь секретным образом, что вряд ли хоть кто-нибудь в
Америке когда-либо узнал о его существовании.
     Уильям  Лаффен{265}  сообщил  мне,  что  мистер  Уолтере  из  Балтимора
готовит  замечательную  книгу  -  подробнейшее  описание  своей  царственной
коллекции  произведений искусства; что он намерен выписать лучших художников
из  Парижа,  чтобы  проиллюстрировать  ее;  что  он намерен лично следить за
изданием  этой  книги,  чтобы  она была сделана по его вкусу; что он намерен
истратить  на  нее  четверть  миллиона  долларов;  что  он  хочет, чтобы она
продавалась  по  высокой  цене,  соответствующей  ее  великолепию,  и что он
отказывается    от   всякого   гонорара.   Издателю   нужно   будет   только
распространить эту книгу и получить всю прибыль.
     Лаффен  сказал:  "Так что, Марк, вы можете с ее помощью разбогатеть без
всяких хлопот, без всякого риска или расходов".
     Я  сказал,  что  немедленно  пошлю Уэбстера в Балтимор. Я и пытался его
послать,  но  тщетно.  Уэбстер  не  пожелал  иметь  к  этому  делу  никакого
отношения.  Если  бы  мистер  Уолтере  хотел  издать подержанную собаку, ему
нужно  было  бы  только  обратиться  к Уэбстеру. Уэбстер сломал бы себе шею,
лишь  бы  добраться до Балтимора и завладеть этой собакой. Но мистер Уолтере
обратился  не  к  тому  человеку.  Гордость  Уэбстера  была  задета, и он не
снизошел  бы даже до того, чтобы бросить взгляд на книгу мистера Уолтерса. У
Уэбстера была огромная гордость, но другими талантами он не отличался.
     Уэбстер  страдал  мучительными  мигренями.  Эти  боли  облегчало  новое
немецкое  лекарство  -  фенацетин.  Врачи  запрещали ему злоупотреблять этим
лекарством,  но  он  нашел способ доставать его в неограниченном количестве:
наши  свободные  институты позволяют каждому человеку отравлять себя сколько
душе  угодно,  при  условии,  что  он заплатит нужную цену. Уэбстер принимал
фенацетин  все  чаще  и  все  увеличивая дозы. Лекарство действовало на него
одуряюще,  и  он  жил  словно  во  сне.  В  контору  он приходил теперь лишь
изредка,  а  появляясь  там, использовал свою власть всегда во вред делу. Он
был в таком состоянии, что не мог отвечать за свои поступки.
     Надо  было принимать какие-то меры. Уитфорд объяснил, что избавиться от
этого  опасного  элемента  можно  было, только выкупив долю Уэбстера. Но что
было  выкупать?  Уэбстер  всегда без промедления забирал все деньги, которые
ему  причитались.  Он  давно  уже  пустил по ветру мою долю доходов от книги
генерала  Гранта  -  сто  тысяч  долларов.  Дело  находилось  при  последнем
издыхании.  Все  оно  не  стоило  и  полутора  долларов.  Так какова же была
справедливая  цена,  которую  мне следовало заплатить за десятую долю в нем?
После  долгих  переговоров  и долгой переписки выяснилось, что Уэбстер готов
удовлетвориться  двенадцатью тысячами долларов и выйти из дела. Я послал ему
чек.
     Преемником  Уэбстера  стал молодой человек по имени Фредерик Дж. Холл -
еще  один  подарок  Дюнкерка. Все наши таланты мы получили с вышеупомянутого
конного  завода  в  Дюнкерке.  Бедняга  Холл  старался  изо  всех сил, но он
совершенно  не годился для своей должности. Некоторое время он с героическим
оптимизмом  юности  еще  барахтался,  но  на  его  пути  стояло препятствие,
которое рано или поздно должно было стать роковым. А именно:
     Поэт   Стедмен{267}  за  несколько  лет  до  этого  подготовил  сборник
"Библиотека  американской  литературы"  в девяти или десяти томах, в восьмую
долю  листа.  Некий цинциннатский издатель рискнул взяться за эту книгу. Она
проглотила  его  целиком  вместе с семьей. Предложи Стедмен свой труд мне, я
сказал  бы:  "Если эта книга будет продаваться по подписке и в рассрочку, то
при  гонораре свыше четырех процентов она не принесет нам никакого дохода; а
впрочем,  она  разорит  нас  при любом гонораре, потому что издание подобной
книги  требует наличного капитала в несколько сот тысяч долларов, а у нас не
наберется и ста тысяч".
     Но  Стедмен  не  принес  свою книгу мне. Он принес ее Уэбстеру. Уэбстер
был  страшно обрадован и польщен. Он взял ее, обязавшись выплатить гонорар в
восемь  процентов,  и тем самым обеспечил медленное самоубийство "Чарльза Л.
Уэбстера  и  Кo".  Два  или  три  года  мы  еще кое-как брели, задыхаясь под
тяжестью  этого  смертоносного  бремени. Бедняжка Холл продолжал влачить его
после  Уэбстера и начал занимать деньги в банке, одним из членов правления и
директором   которого  был  Уитфорд,  -  занимать  их  под  векселя  с  моим
поручительством,  время  от  времени  их  переписывая.  В  этих  случаях они
присылались  ко  мне  в  Италию,  я  ставил  на  них свое поручительство, не
прочитывая,  и  отсылал  их  обратно.  В конце концов я обнаружил, что сумма
займов   увеличивалась   -   без  моего  ведома  и  без  моего  согласия.  Я
встревожился.  Я  написал об этом мистеру Холлу и прибавил, что мне хотелось
бы  получить подробный отчет о состоянии дела. С обратной почтой пришел этот
подробный   отчет,   из   которого   явствовало,   что  активы  издательства
превосходят   его   пассивы  на  девяносто  две  тысячи  долларов.  Тогда  я
почувствовал  некоторое  облегчение. И совершенно напрасно, потому что отчет
следовало  понимать  как  раз наоборот. Бедняга Холл вскоре написал, что нам
нужны деньги, нужны немедленно, или издательству грозит банкротство.
     Я  отправился  в  Нью-Йорк.  Я  высыпал  в  кассу издательства двадцать
четыре  тысячи  долларов,  которые заработал своим пером. Я стал искать, где
бы  мы  могли  занять денег. Занять было негде. Как раз был разгар страшного
кризиса  1893 года. Я поехал в Хартфорд, надеясь занять деньги там, - мне не
удалось  занять  ни гроша. Я предложил заложить наш дом, земельный участок и
мебель  за  любой  небольшой  заем.  В  свое  время  они  обошлись мне в сто
шестьдесят  семь  тысяч долларов и казались неплохим залогом. Генри Робинсон
сказал:  "Клеменс,  даю вам слово, что под вашу соб