Марк Твен
   Из "Автобиографии"



     -----------------------------------------------------------------------
     Марк Твен. Собр. соч. в 8 томах. Том 8. - М.: Правда, 1980
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 29 апреля 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------

     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


СОДЕРЖАНИЕ

     Предисловие. Из могилы. Перевод А.Старцева
     Теннессийские земли. Перевод И.Гуровой
     Джейн Лэмптон Клеменс. Перевод Н.Дарузес
     Ранние годы. Перевод Н.Дарузес
     Дядина ферма. Перевод Н.Дарузес
     В роли медведя. - Селедка. Перевод Н.Дарузес
     Джим Вулф и коты. Перевод Н.Дарузес
     Макфарлейн. Перевод Н.Дарузес
     Публичные чтения в Бостоне. Перевод Н.Дарузес
     Ральф Килер. Перевод Н.Дарузес
     Красоты немецкого языка. Перевод Н.Дарузес
     Заметки о тавтологии и грамматике. Перевод Н.Дарузес
     Прогулка с Преподобным. Перевод А.Старцева
     Джон Хэй. Перевод А.Старцева
     Как писать автобиографию. Перевод А.Старцева
     Застольные речи. - Политические дела. Перевод Н.Дарузес
     О дуэлях. Перевод Н.Дарузес
     Человеческая натура. Перевод И.Гуровой
     Президентские выборы. Перевод И.Гуровой
     Сюзи пишет мою биографию. Перевод М.Лорие
     Парижские укрепления. Перевод А.Старцева
     Учение Джея Гулда. Перевод А.Старцева
     Кто был Гек Финн. - Школьные друзья в Ганнибале. Перевод И.Гуровой
     Избиение Моро. Перевод И.Гуровой
     Мистер Рокфеллер и библия. Перевод А.Старцева
     Некоторые любопытные адреса. Перевод И.Гуровой
     Как я помог Хигби получить работу. Перевод А.Старцева
     Орион Клеменс. Перевод М.Лорие
     Чайковский. - Эллен Келлер. Перевод И.Гуровой
     Орион Клеменс. Перевод М.Лорие
     Американский джентльмен. Перевод А.Старцева
     Сообщение о моей смерти. Перевод А.Старцева
     Эллен Терри. - Снова Орион Клеменс. Перевод М.Лорие
     Переписка о Геке Финне. Перевод М.Лорие
     Скачущая лягушка. Перевод Н.Дарузес
     Америкен паблишинг компани. Перевод Н.Дарузес
     Джеймс Р. Осгуд. Перевод Н.Дарузес
     Я становлюсь издателем. Перевод Н.Дарузес
     Банкротство издателя. Перевод И.Гуровой
     Брет Гарт. Перевод Н.Дарузес
     Юмористы. Перевод А.Старцева
     Я покупаю молитвенник. Перевод М.Беккер
     Молитва о прянике. Перевод Н.Дарузес
     Когда книга устает. Перевод Н.Дарузес
     Мы - англосаксы. Перевод А.Старцева
     Джим Вулф и осы. Перевод М.Беккер
     Негритянский балаган. Перевод Н.Дарузес
     Гипнотизер. Перевод Н.Дарузес
     Я побеждаю доктора Пика. Перевод Н.Дарузес
     Американская монархия. Перевод М.Беккер
     Смерть Сюзи. Перевод А.Старцева
     Купля-продажа гражданской добродетели. Перевод М.Беккер
     Кларк, сенатор от Монтаны. Перевод А.Старцева
     Палладиум свобод. Перевод А.Старцева
     Маленький рассказ. Перевод Н.Дарузес
     Брет Гарт. Перевод Н.Дарузес
     У меня нет чувства юмора. Перевод А.Старцева
     Ученые степени. Перевод А.Старцева
     Джим Гиллис. Перевод М.Беккер
     Мария Корелли. Перевод Н.Дарузес
     Святой Грааль. Перевод М.Беккер
     Теодор Рузвельт. Перевод М.Беккер
     Собака. Перевод А.Старцева
     Публичные чтения. Перевод Н.Дарузес
     Теодор Рузвельт. Перевод М.Беккер
     Теодор Рузвельт. Перевод М.Беккер
     Теодор Рузвельт. Перевод М.Беккер
     Эндрью Карнеги. Перевод М.Беккер
     Поминки по Олдричу. Перевод А.Старцева
     Теодор Рузвельт. Перевод М.Беккер
     Баттерс ускользнул от меня. Перевод А.Старцева
     Дилетанты в литературе. Перевод А.Старцева

     Примечания


                                [ИЗ МОГИЛЫ]

     Я  пишу  эту Автобиографию и помню все время, что держу речь из могилы.
Это действительно так; книга выйдет в свет, когда меня не будет в живых.
     Я  предпочитаю вести разговор после смерти по весьма серьезной причине:
держа  речь  из  могилы, я могу быть до конца откровенен. Человек берется за
книгу,  в  которой  намерен рассказать о личной стороне своей жизни, но одна
только  мысль,  что  эту книгу будут читать, пока он живет на земле, замкнет
человеку  уста  и  помешает  быть  искренним,  до конца откровенным. Никакие
усилия  ему не помогут, он вынужден будет признать, что поставил перед собой
непосильную  задачу.  Самое  искреннее,  и  самое  свободное, и самое личное
произведение  человеческого  ума  и  сердца  -  письмо с признанием в любви.
Пишущий  твердо  знает,  что  никто  посторонний не увидит его письма, и это
дает  ему  безграничную  смелость в выражении своих чувств. Порою случается,
что  обманутая  девушка  обращается  в  суд,  и  любовные  письма становятся
достоянием  гласности.  Когда  автор  такого  письма  видит его в печати, он
испытывает  невыносимое чувство неловкости. Он понимает, что никогда и ни за
что  не  раскрыл  бы  так сердце, если бы знал, что пишет для посторонних. В
письме  нет  ничего,  что  его  бы позорило, ни единого слова, которое можно
счесть  неискренним,  лживым,  но все равно - он никогда не позволил бы себе
такой откровенности, если бы знал, что письмо попадет в печать.
     И  мне  показалось,  что  я  тоже смогу писать без преград, откровенно,
свободно  -  как  пишут  признание  в  любви  -  если буду уверен, что никто
посторонний  не  увидит,  что я написал, до той самой поры, пока я не лягу в
могилу, бесчувственный и равнодушный.
                                                                   Марк Твен


                                                             Около 1870 года

                           [ТЕННЕССИЙСКИЕ ЗЕМЛИ]

     Чудовищный  участок,  которым владеет наша семья в Теннесси, был куплен
моим  отцом  немного  более  сорока лет назад. Он приобрел все эти семьдесят
пять  тысяч  акров  за  один  раз.  Обошлись  они  ему, вероятно, долларов в
четыреста.  По  тем  временам  это  была  весьма значительная единовременная
выплата  наличными,  - во всяком случае, так считалось среди скал и сосновых
лесов  Камберлендских гор в округе Фентресс на востоке штата Теннесси. Когда
мой   отец   уплатил   эти   огромные   деньги,   он  остановился  в  дверях
джеймстауновского суда и, оглядев свои обширные владения, сказал:
     - Что  бы  со  мной  ни  случилось, мои наследники обеспечены; сам я не
доживу  до  той  минуты,  когда  эти акры превратятся в серебро и золото, но
дети мои до нее доживут.
     Вот  так,  из самых лучших побуждений, он возложил на наши плечи тяжкое
проклятие  ожидаемого  богатства.  Он  сошел в могилу с глубоким убеждением,
что  облагодетельствовал  нас.  Это была печальная ошибка, но, к счастью, он
об этом не узнал.
     Он сказал далее:
     - Этот  участок  изобилует  железной рудой и другими минералами. Тысячи
акров  покрыты корабельной сосной, лучше которой не найти во всей Америке, и
этот  лес  можно  сплавлять  по реке Обэдс, потом по Камберленду в Огайо, из
Огайо  в  Миссисипи,  а  там  - в любое место ниже по течению, где он только
может  понадобиться. А сколько дегтя, смолы и скипидара можно будет добывать
в  этих  сосновых борах! Да к тому же это область естественного виноделия, -
нигде  во  всей  Америке  даже  культурные  лозы не дают таких замечательных
гроздьев,  какие  здесь  приносит дикий виноград. Здесь есть пастбища, здесь
есть  почвы,  пригодные  для  возделывания кукурузы, и пшеницы, и картофеля,
здесь  есть всевозможные породы деревьев, - короче, на этом огромном участке
и  в  его  недрах  есть  все,  что  придает ценность земле. Сейчас население
Соединенных  Штатов  составляет  четырнадцать  миллионов человек, - за сорок
лет  оно  увеличилось  на одиннадцать миллионов и будет теперь увеличиваться
еще  быстрее;  мои  дети  доживут  до  того  дня,  когда  волна  иммигрантов
достигнет  округа  Фентресс,  штат  Теннесси,  и  тогда, владея семьюдесятью
пятью тысячами акров превосходной земли, они станут сказочно богаты.
     Все,   что   говорил  мой  отец  о  достоинствах  этого  участка,  было
абсолютной  правдой;  и  он  мог бы еще добавить, равным образом не погрешив
против  истины,  что  на  этих  землях  имелись неистощимые запасы каменного
угля.  Но,  весьма  возможно,  он  обладал  лишь  смутным  представлением  о
каменном  угле,  ибо в те времена простодушные теннессийцы не имели привычки
выкапывать  свое  топливо  из  земли.  И  он  мог бы также продолжить список
блестящих  возможностей,  которые  таил в себе этот участок, добавив, что он
находится  лишь в ста милях от Ноксвилла и как раз там, где неминуемо должна
пройти  какая-нибудь  будущая  железная дорога - от Цинциннати на юг. Но мой
отец  в  жизни  не видел железных дорог и даже, возможно, никогда о них и не
слыхивал.  Хотя это и покажется странным, но еще восемь лет назад находились
люди,  жившие  под  самым  Джеймстауном,  которые ничего не знали о железных
дорогах   и  отказывались  поверить  в  существование  пароходов.  В  округе
Фентресс не голосуют за Джексона{8}, там голосуют за Вашингтона{8}.
     Когда  была  произведена  эта грандиозная покупка, моему старшему брату
еще  не  исполнилось  пяти  лет,  а  моя  старшая  сестра  была  еще грудным
младенцем.  Мы же, остальные, - а мы составляли большую часть нашей семьи, -
появились  на  свет позже и рождались время от времени в течение последующих
десяти  лет.  Через  четыре  года  после покупки случился великий финансовый
крах  1834  года,  и,  пока бушевала эта буря, мой отец разорился. Прежде он
был  окружен  всеобщим  уважением  и  завистью,  как самый богатый гражданин
округа  Фентресс  -  ведь  помимо  своих  огромных земельных владений он, по
общему  мнению,  имел  капитал в целых три тысячи пятьсот долларов; а теперь
его  состояние  уменьшилось  более  чем  вчетверо. Очень гордый, замкнутый и
сухой  человек,  он,  разумеется, не пожелал остаться в местах своего былого
величия,  чтобы  служить  предметом  всеобщего  сочувствия.  После  долгого,
скучного  и  утомительного  путешествия  со  своими  чадами и домочадцами по
пустынной  глуши  он добрался до тогдашнего "Дальнего Запада"{9} и, наконец,
раскинул  свой шатер в маленьком городке Флорида, округ Монро, штат Миссури.
В  течение  нескольких  лет  он  там "держал лавку", но ему ни в чем не было
удачи,  если  не считать того, что родился я. Вскоре он переехал в Ганнибал,
и  дела  его  пошли  немного  лучше:  он получил почетную должность мирового
судьи  и  был  уже избран судьей по гражданским делам, когда услышал призыв,
не  повиноваться  которому  не  может  ни один человек. В первые годы своего
пребывания  в Ганнибале он опять стал довольно состоятельным по тем временам
человеком,  но несчастье снова подкосило его. Он по дружбе поручился за Айру
***,  а  Айра  поспешил  извлечь  выгоду  из  нового  закона о банкротстве -
поступок,  который  обеспечил ему легкую и спокойную жизнь до самой смерти и
который  разорил  моего  отца,  свел  его  в  могилу  бедняком  и  обрек его
наследников  на  долгую,  тяжкую борьбу за кусок хлеба. Однако и на смертном
одре  мой отец вновь обретал бодрость и мужество, когда он вспоминал о наших
теннессийских  землях. Он говорил, что они скоро сделают нас всех богатыми и
счастливыми. И с этой верой он умер.
     Мы  тут  же  обратили  наши алчущие взоры на Теннесси. Все тридцать лет
наших  блужданий, наших взлетов и падений они были неизменно устремлены туда
через  все  разделявшие нас континенты и моря, и по сей день они по-прежнему
прикованы   к   этой   неподвижной  точке  с  надеждой,  порожденной  долгой
привычкой,  и  с  верой,  которая  то разгорается, то угасает, но никогда не
исчезает совсем.
     После  смерти отца мы изменили наш образ жизни, но на временной основе,
-  собираясь  окончательно  все устроить после продажи земли. Мой брат занял
пятьсот  долларов и купил не приносящую дохода еженедельную газету, считая -
так  же,  как и мы все, - что не стоит ни за что браться всерьез, пока мы не
разделаемся  с  землей  и  не  сможем  окончательно  определить свою судьбу.
Сперва   мы   сняли   большой   дом,  но  продажа  участка,  на  которую  мы
рассчитывали,  не  состоялась  (покупателю  требовалась  только  часть нашей
земли,  а мы, посоветовавшись, решили продавать ее целиком либо не продавать
совсем), и нам пришлось удовлетвориться домом похуже.


                                                                 1890-е годы

                          [ДЖЕЙН ЛЭМПТОН КЛЕМЕНС]

     Это  была моя мать. Когда она умерла в октябре 1890 года, ей было почти
восемьдесят  восемь лет, - возраст преклонный, и какая стойкость в борьбе за
жизнь  для  женщины,  которая в сорок лет была такого хрупкого здоровья, что
ее  считали  безнадежно  больной  и приговорили к смерти. Я хорошо ее знал в
первые  двадцать пять лет моей жизни; впоследствии я виделся с ней редко, мы
жили  далеко  друг  от  друга.  Я  не  собираюсь  о  ней писать, хочу просто
поговорить  о ней - дать не официальную историю, а только отрывочные картины
из  этой  истории; если можно так сказать, изобразить в моментальных снимках
ее  характер,  а  не  весь  ее  жизненный  путь.  Собственно  говоря, ничего
замечательного  в  ее  жизни  не  было,  но  человек она была замечательный,
прекрасный и внушающий любовь.
     Куда  исчезает  то множество человеческих фотографий, которые должны бы
запечатлеться  у нас в сознании? Из целого миллиона фотографий этого первого
и  самого  близкого  друга,  которые  с юных лет должны были запечатлеться в
моей  памяти,  осталось  только одна, ясная и четкая. С тех пор прошло сорок
семь  лет; ей было тогда сорок лет, а мне восемь. Она держит меня за руку, и
мы  стоим  на  коленях  у  постели  умершего брата, который был двумя годами
старше  меня,  и слезы катятся без удержу по ее щекам. Она стонет. Это немое
свидетельство  горя,  вероятно, было ново для меня, потому что оно произвело
на  меня сильное впечатление - впечатление, благодаря которому эта картина и
до сих пор не потеряла силы и живет в моей памяти.
     У  нее было хрупкое маленькое тело, но большое сердце, - такое большое,
что  и  чужое  горе  и  чужие  радости  находили  в  нем  и  отклик и приют.
Величайшее   различие   между   нею   и  другими  людьми,  которых  я  знал,
заключалось,  по-моему,  вот  в  чем,  и оно знаменательно: другие чувствуют
живой  интерес  к  очень  немногому,  а  она до самого дня своей смерти живо
интересовалась  всем  миром,  всем  и всеми в мире. Во всю свою жизнь она не
умела   интересоваться   наполовину  чем-нибудь  или  кем-нибудь,  не  умела
ограничивать  себя  и  оставаться  равнодушной  к  какому-нибудь  делу или к
каким-нибудь  людям.  Больная,  которая  напряженно и неизменно интересуется
всем  и всеми, кроме себя самой, которая не знает, что такое скучная минута,
-  такая  больная  серьезный  противник  болезни,  и  ее  нелегко одолеть. Я
уверен,  что  именно эта черта характера моей матери помогла ей дожить почти
до девяноста лет.
     Ее  интерес  к  людям  и  животным  был теплый, сердечный, дружеский. В
самых  безнадежных  случаях  она всегда находила в них что-нибудь такое, что
можно  было  оправдать  и полюбить, даже если она сама наделила их этим. Она
была  естественным  союзником  и  другом  всех одиноких. О ней говорили, что
она,  благочестивая  пресвитерианка,  может  попасться на удочку и замолвить
доброе  словечко  за  самого  сатану.  И  такой  опыт  был  проделан. Начали
поносить  сатану, заговорщики один за другим язвительно упрекали, беспощадно
бранили  его,  жестоко  обличали,  -  и  наконец  доверчивая жертва заговора
попала  в  западню.  Она  согласилась, что обвинение справедливо, что сатана
действительно  погряз в пороках, как они говорили; но разве к нему отнеслись
справедливо?  Грешник  есть  грешник,  и  больше  ничего;  и сатана такой же
грешник,  как  все  другие.  Почему  же  все другие спаслись? Неужели только
собственными  усилиями?  Нет,  таким  образом никто не мог бы спастись. К их
слабым  усилиям присоединились горячие, взывающие о милости молитвы, которые
возносятся  ежедневно  из  всех  церквей  в  христианском  мире  и  из  всех
сострадательных  сердец.  А  кто  молится за сатану? Кто за тысячу восемьсот
лет  просто,  по человечеству, помолился за того из грешников, которому было
больше  всего потребно, - за нашего собрата, который больше всех нуждается в
друге  и  не  имеет  ни единого, за того из грешников, который имеет явное и
неопровержимое  право, чтоб за него молились денно и нощно, по той простой и
неоспоримой  причине,  что он нуждается в этом больше других, как величайший
из грешников?
     Этот   друг  сатаны  был  кроток  духом;  незаученным,  бессознательным
пафосом  речи  она  обладала  от природы. Когда при ней обижали или позорили
беззащитного   человека   или  животное,  в  ней  пробуждалась  жалость  или
негодование,  и  тогда  не  было  оратора  красноречивей.  Очень  редко  это
красноречие  было  пламенным  и  грозным,  чаще  - кротким, сострадательным,
трогательным  и  проникновенным,  и  таким  неподдельным  и выражавшимся так
благородно  и  просто,  что  я  много  раз  видел,  как  оно вознаграждалось
невольными   слезами.   Когда  кого-нибудь  обижали,  будь  то  человек  или
животное,  боязливость,  естественная  для  ее  пола  и  хрупкого  сложения,
исчезала,  и  на  первый  план  выступало  мужество. Как-то я видел на улице
дьявольски  норовистого  корсиканца, грозу всего города, который на глазах у
благоразумно  сторонившихся  горожан  гонялся  за  своей  взрослой дочерью с
толстой  веревкой  и  грозился  измочалить о нее эту самую веревку. Мать моя
распахнула  дверь  перед  беглянкой  и  стала  на  пороге,  раскинув  руки и
загородив   собой   дверь,  вместо  того  чтоб  захлопнуть  и  запереть  ее.
Корсиканец  бранился,  чертыхался,  грозил ей веревкой, но она не дрогнула и
ничем  не проявила страха; она стояла прямо и гордо и поносила его, стыдила,
высмеивала,  бросала  ему  вызов  тихим  голосом,  неслышным  на  улице,  но
пробудившим  в нем совесть и дремавшее человеческое достоинство; он попросил
прощения,  отдал  ей  веревку  и  поклялся самой богохульной клятвой, что не
видывал  женщины  храбрее,  потом  молча  ушел  своей дорогой и больше ее не
беспокоил.  После  этого они стали друзьями, потому что в ней он нашел то, в
чем давно нуждался: человека, который его не боится.
     Как-то  на  улице  в  Сент-Луисе  она  удивила  дюжего возчика, который
избивал  свою  лошадь  тяжелым  кнутовищем:  она  отняла  у  него кнут и так
убедительно  говорила  в  защиту провинившейся лошади, что он сам сознался в
своей  вине  и  даже  дал  обещание, которого не мог бы сдержать (не такая у
него  была  натура):  обещание,  что  он никогда не будет дурно обращаться с
лошадьми.
     Такое   заступничество   за  обиженных  животных  было  для  нее  самым
обыкновенным   делом;  и,  должно  быть,  она  умела  показать  свои  добрые
намерения,  никого  не  обидев, потому что всегда добивалась своего, нередко
заслуживая  одобрение  и  похвалу  противника, не говоря уж об уважении. Все
бессловесные  твари  находили в ней друга. По какому-то неуловимому признаку
каждый  бездомный,  загнанный,  грязный,  беспутный  кот сразу узнавал в ней
свою  покровительницу  и защитницу и шел за ней до самого дома. Инстинкт его
не  обманывал,  его принимали с распростертыми объятиями, как блудного сына.
Одно  время,  в  1845  году,  у  нас было девятнадцать кошек. И все они были
ничем  не  замечательны,  никаких  заслуг у них не было, кроме того, что они
были  несчастны,  а  это заслуга небольшая и очень дешевая. Для всех нас, не
исключая  матери,  они  были  обузой,  но  им  не  повезло  -  и  этого было
достаточно:  они  оставались  у нас. И все-таки лучше иметь таких любимцев в
доме,  чем никаких; детям нужны любимцы, а держать животных в клетках нам не
позволяли.  О  пленниках  и  речи  бы