бе дороже!
     Для  моей  секретарши  это был нелегкий день, я же от души наслаждался.
Она  ни  словом,  ни намеком не проговорилась о том, что это было за письмо;
она утихомирила этих молодчиков, и они ушли не солоно хлебавши.
     На  следующий  день  штурм  возобновился,  но  я  сказал  ей - пусть не
унывает:  человеческая  природа  возьмет  свое,  и  мы  победим.  Где-нибудь
произойдет  землетрясение, или у нас здесь затеют муниципальную свару, или в
Европе  возникнет  угроза  войны  - какая-нибудь сенсация наверняка отвлечет
репортеров  от  дома 21 по Пятой авеню хотя бы на сутки, а больше нам ничего
и не требуется: они успеют забыть об этом письме, и мы вздохнем спокойно.
     Я  не  сомневался,  что очень скоро газетчики нападут на верный след, и
написал  мистеру  Дикинсону,  чтобы  он  в случае чего молчал как устрица. Я
велел ему держаться осмотрительно и разумно. Вот его ответ от 28 марта:

     Бруклинская публичная библиотека,
     отделение Бей-Ридж,
     уг. Семьдесят третьей улицы и Второй авеню.

                                         Бруклин, Нью-Йорк, 28 марта 1906 г.

                          Дорогой мистер Клеменс!

     Только  что  получил Ваше письмо от 26-го сего месяца. Как видите, меня
перевели в другое отделение, поэтому письмо попало ко мне с запозданием.
     Я  пытаюсь  держаться осмотрительно и разумно и очень благодарен Вам за
то,  что Вы молчите. Наша бедная старая Б.П.Б. так прославилась, что сама не
рада.  Третьего  дня  вечером,  услышав  по  телефону голос моего шефа, я уж
подумал,  что  мне  не  сносить  головы.  Но  вчера, мне кажется, эта буря в
стакане воды уже стала его забавлять.
     Я  вчера  возвратился  домой  в 11.30 вечера. На крыльце, прислонившись
головой  к  косяку,  сидел корреспондент "Геральда". Он ждал меня с половины
восьмого  и  сказал,  что  охотно  просидит здесь до утра, если утром я хоть
приблизительно   изложу   ему   Ваше   письмо.   Но  я  держался  разумно  и
осмотрительно.
     На  январском  собрании  было  постановлено  - не держать Тома и Гека в
детских  отделах,  рядом  с "Серебряным прииском маленькой Нелли" и "Домиком
Дотти  Димпла". Но книги эти никоим образом не "изъяты". Они будут стоять на
открытых  полках,  среди  беллетристики для взрослых, а читать таковую детям
разрешается.
     С  нетерпением  жду  завтрашнего  вечера,  когда  увижу  и услышу Вас в
"Уолдорфе".   Поскольку   я   ношусь   с   сумасшедшим   планом   -  создать
общенациональную  библиотеку  для  слепых,  -  они там снизошли до того, что
предоставили  в  мое  распоряжение  несколько  лож.  Я надеюсь, что придет и
упомянутая  Вами "молодая особа" - заведующая детским отделом, и еще кое-кто
из сотрудников Б.П.Б.
     Мне  очень  жаль,  что  из-за  меня  Вам причинили столько беспокойства
репортеры,  но  не  тревожьтесь  -  я  не  сказал  и  не скажу им ни слова о
содержании Вашего письма. А Вы уж не ябедничайте на меня, хорошо?
                                                     С совершенным почтением
                                                           Аза Дон Дикинсон.

     На  следующий  день  я познакомился с ним в "Уолдорфе", где мы с Чоутом
огласили  наше  воззвание о помощи слепым, и он оказался очень надежным и во
всех отношениях приятным человеком.
     Теперь,  с  получением  весточки  из  Франции, инцидент, надо полагать,
исчерпан;  в  Англии  на  эту  тему  пошумели две-три недели тому назад, и в
Германии  тоже.  Когда Гека Финна не трогают, он мирно бредет своей дорогой,
время  от  времени  то тут, то там калеча душу какому-нибудь ребенку; но это
не  страшно  - в раю детей и без того будет предостаточно. Настоящий вред он
приносит   только   тогда,   когда   благонамеренные  люди  принимаются  его
разоблачать.  В  такие  периоды он сеет в детских душах ужас и смятение и уж
тут  не  упускает  случая  -  вредит  сколько может. Будем надеяться, что со
временем  люди,  действительно пекущиеся о подрастающем поколении, наберутся
ума и оставят Гека в покое.


                                                              21 мая 1906 г.

                             [СКАЧУЩАЯ ЛЯГУШКА]

     Моя  литературная  карьера  началась  в  январе 1867 года. Я приехал из
Сан-Франциско  в  Нью-Йорк  в  январе, и вскоре Чарльз Уэбб{244}, которого я
знал   в   Сан-Франциско   репортером   "Бюллетеня",   а   потом   издателем
"Калифорниен",  предложил мне издать сборник рассказов. Я еще не пользовался
такой  известностью,  чтобы стоило издавать сборник, однако пришел в восторг
и  настолько  пленился  этим  предложением,  что  дал  свое  согласие,  если
какой-нибудь  энергичный  человек избавит меня от труда собирать рассказы. У
меня  не  было  никакого  желания  делать  это  самому:  с первых дней моего
существования   я   ощущал   пустоту  на  том  месте,  где  полагается  быть
трудолюбию.
     Уэбб  сказал,  что  я пользуюсь некоторой известностью на Атлантическом
побережье,  но я очень хорошо знал, что эта известность не так уж велика. Да
и  вся-то  она  основывалась  на  рассказе "Скачущая лягушка". Когда Артимес
Уорд{244}  проезжал  по  Калифорнии  в  1865  или  1866 году и остановился в
Сан-Франциско,  где  он  должен  был прочитать несколько лекций, я рассказал
ему  анекдот о скачущей лягушке, и он попросил меня записать его и послать в
Нью-Йорк  издателю  Карлтону  для  пополнения маленькой книжки, которую Уорд
подготовил  к  печати  и  которая была несколько маловата для назначенной за
нее цены.
     Издатель  получил  рассказ  вовремя,  но  не  одобрил  его и не пожелал
тратиться  на  набор.  Однако он не бросил рассказ в корзинку, а подарил его
Генру  Клаппу,  а Клапп решил подать его на похоронах своей газеты "Сэтердей
пресс",  находившейся  при последнем издыхании. "Скачущая лягушка" появилась
в  последнем  номере  этой  газеты  и  была  перепечатана газетами Америки и
Англии.  Она, конечно, стала широко известна и пользовалась еще известностью
в  то  время,  о котором я пишу, но я отлично сознавал, что знаменита только
лягушка, но не я. Я был все еще неизвестен.
     Уэбб  взялся  составить сборник моих рассказов. Проделав эту работу, он
передал  сборник  мне,  и  я  понес  его  Карлтону.  Я  подошел  к одному из
продавцов,  и  тот  с  живостью перегнулся через прилавок, осведомляясь, что
мне  угодно,  но,  узнав,  что  я желаю продать, а не купить книгу, он сразу
охладел  на  шестьдесят  градусов,  и  я  чуть не замерз около него. Я робко
спросил,  нельзя  ли  мне  переговорить  с мистером Карлтоном, и мне холодно
ответили,  что  он у себя в кабинете. Тут оказалось много всяких затруднений
и  препятствий,  но  я все же перешагнул через этот барьер и попал во святая
святых.  Ах да, теперь припоминаю, как мне это удалось! Свидание с Карлтоном
устроил  мне  Уэбб,  иначе  я никогда не перебрался бы через барьер. Карлтон
встал и сказал резко и недружелюбно: "Ну-с, чем могу быть полезен?"
     Я  напомнил  ему,  что  меня пригласили для переговоров об издании моей
книги.  Он  начал  надуваться на моих глазах, все надувался и надувался - до
тех  пор,  пока  не  приобрел размеров божества второй или третьей величины.
Потом  забили  фонтаны  красноречия,  и  две-три  минуты  я  не видел его за
водяной  завесой. Это были слова, только слова, но они лились таким потоком,
что  затмили дневной свет. Наконец он сделал внушительный жест правой рукой,
обведя  ею  всю  комнату,  и  сказал: "Взгляните на эти полки. Все они полны
книг,  которые  ждут издания. Вы думаете, мне нужны еще книги? Простите, мне
они не нужны. Будьте здоровы".
     Прошел  двадцать  один год, прежде чем я снова увидел Карлтона. Тогда я
жил  с  семьей  в  отеле  Швейцергоф,  в Люцерне. Он явился ко мне, дружески
пожал  мне  руку и сказал без всяких предисловий: "Я, конечно, человек ничем
не  замечательный,  но за мной числится такой поразительный поступок, что я,
несомненно,  заслуживаю бессмертия: я отказался напечатать вашу книгу и этим
поставил  себя  вне  конкуренции,  как  один  из первых ослов девятнадцатого
столетия".
     Лучше  нельзя  было извиниться, и я ему это сказал; а еще сказал, что я
долго  ждал  случая  отомстить ему, но что такая месть для меня слаще всякой
другой  и что в течение двадцати одного года я убивал его по нескольку раз в
год,  и  каждый  раз  по-новому,  и  с  каждым разом все мучительнее, но что
теперь  я  умиротворен,  счастлив  и доволен, даже ликую, и что с этих пор я
буду считать его истинным и верным другом и больше не стану его убивать.
     Я  рассказал  о  своей неудаче Уэббу, и он мужественно ответил, что все
Карлтоны  в  мире  не  помешают  напечатать  книгу,  что  он издаст ее сам и
возьмет  с  меня  только  десять  процентов  прибыли.  Так  он  и сделал. Он
выпустил  очень  хорошенькую  книжечку, синюю с золотом. Кажется, она у него
называлась   "Знаменитая   скачущая   лягушка  округа  Калаверас"  и  другие
рассказы",  цена  1  доллар 25 центов. Он заказал клише, набор и переплеты в
типографии и продал ее "Америкен ньюс компани".
     В  июне я отплыл в путешествие на пароходе "Квакер-Сити"{246}. Вернулся
я  в  ноябре  и  нашел  в  Вашингтоне  письмо  от  Блисса{246}  из "Америкен
паблишинг  компани" в Хартфорде, в котором он мне предлагал пять процентов с
книги,  описывающей наши приключения, или десять тысяч долларов наличными по
представлении   рукописи.  Я  посоветовался  с  А.Д.Ричардсоном{246},  и  он
сказал:  "Берите  проценты".  Я  послушался и заключил договор с Блиссом. По
договору  я  обязан  был  представить  рукопись  в июле 1868 года. Я написал
книгу  в  Сан-Франциско  и  представил  рукопись  в  срок.  Блисс приготовил
множество  иллюстраций  к  книге и на этом успокоился. Срок издания книги по
договору  давно  истек,  но я не получал по этому поводу никаких объяснений.
Время  шло,  а объяснений все не было. Я уехал в лекционное турне по Америке
и  в среднем по тридцати раз в день должен был отвечать на вопрос: "Когда же
выйдет  ваша книга?" Мне надоело изобретать все новые ответы на этот вопрос,
а  в  конце концов ужасно надоел и самый вопрос. Тот, кто его задавал, сразу
становился моим смертельным врагом, и я обычно нисколько этого не скрывал.
     Освободившись  от  лекций,  я  сейчас же поспешил в Хартфорд, узнать, в
чем  дело.  Блисс  сказал,  что  он  тут  ни при чем. Он хотел бы напечатать
книгу,  но  директоры  компании  - упрямые старые чудаки; они опасаются. Они
просматривали  книгу,  и большинство из них того мнения, что в книге имеются
пассажи  юмористического  характера. Блисс сообщил мне, что их фирма никогда
не   издавала   книг,  внушающих  подобного  рода  опасения,  что  директоры
опасаются,  как  бы такая попытка не повредила репутации издательства, и что
он связан по рукам и по ногам и не сможет выполнить нашего договора.
     Один  из  директоров, мистер Дрейк, или остатки того, что было когда-то
мистером  Дрейком, пригласил меня покататься с ним в кабриолете, и я поехал.
Это  была  трогательная  старая  развалина,  и то, что он говорил, было тоже
трогательно.  Дело  было  весьма щекотливое, и он довольно долго собирался с
духом,  прежде  чем приступить к разговору, но наконец все-таки собрался. Он
объяснил,  в  каком  затруднении  и  отчаянии  находится  фирма, о чем я уже
слышал  от  Блисса.  Потом  он  уже  без  всяких  околичностей попросил меня
пожалеть  его  и  фирму:  взять обратно "Простаков за границей" и освободить
издательство  от  договора.  Я  сказал,  что  на  это  не  согласен, - тем и
кончились разговор и катанье в кабриолете.
     Затем  я  предупредил  Блисса, чтобы он брался за дело, иначе я подниму
шум.  Он  внял  предупреждению  и  пустил  книгу в набор, а я прочел гранки.
Потом  опять  долгое ожидание - и никаких объяснений. К концу июня (кажется,
1869  года)  я  потерял  всякое  терпение  и телеграфировал Блиссу, что если
книга  не  появится  в продаже через двадцать четыре часа, то я взыщу с него
судом  за  убытки.  Куда девались все помехи! Около десятка экземпляров были
переплетены  и появились в продаже в указанный мною срок. Потом книгу начали
расхватывать,  спрос  на нее все повышался и повышался. Через десять месяцев
книга  оплатила  все  долги  фирмы, тираж ее был увеличен с двадцати пяти до
двухсот  тысяч,  и  она  дала  семьдесят  тысяч долларов чистой прибыли. Так
сказал  мне Блисс, и если это была правда, то за свои шестьдесят пять лет он
в первый раз сказал правду. Он родился в 1804 году.


                                                              23 мая 1906 г.

                        [АМЕРИКЕН ПАБЛИШИНГ КОМПАНИ]

     Но   вернемся  к  Уэббу.  Когда  я  в  ноябре  1867  года  вернулся  из
путешествия  на  "Квакер-Сити",  Уэбб  сообщил  мне,  что "Скачущая лягушка"
принята  прессой  очень  благосклонно и, по его мнению, раскупается довольно
бойко,  но  что  он  никак не может получить отчетную ведомость от "Америкен
ньюс  компани".  Он  сказал,  что  эта книга для него прямо горе, так как он
печатал  ее  на  свои личные средства, а теперь не может вернуть своих денег
из-за того, что "Ньюс компани" увиливает и вообще ведет себя нечестно.
     Я  искренне  огорчился  за  Уэбба,  огорчился  тем, что он потерял свои
деньги,  оказав  мне  дружескую услугу, а до некоторой степени и тем, что он
не может выплатить мне мою долю.
     Я  заключил  договор  на  "Простаков за границей" с "Америкен паблишинг
компани".  Потом,  два-три месяца спустя, мне пришло в голову, что я нарушаю
контракт:  в  нем  был  один пункт, по которому мне не разрешалось в течение
года  печатать мои книги в других издательствах. Разумеется, это не касалось
тех  книг,  которые  вышли  из  печати  до заключения договора. Это известно
всякому.  А  вот  Мее  не было известно, ибо я не имел обыкновения знать то,
что  следует  знать,  а  также  не имел обыкновения спрашивать других о том,
чего не знаю.
     По  своему  невежеству,  я  решил, что нарушаю договор с Блиссом и что,
как  порядочный  человек,  я  обязан  навсегда  изъять "Скачущую лягушку" из
печати.  С  этой  просьбой  я  и  обратился к Уэббу. Он был согласен сделать
по-моему  на  следующих  условиях:  1)  если  я уступлю ему ту долю прибыли,
которая  причиталась  мне; 2) если я уступлю ему безвозмездно все экземпляры
"Скачущей  лягушки", какие остаются на руках у "Ньюс компани", переплетенные
и  непереплетенные;  3)  если  я  вручу  ему восемьсот долларов наличными; а
кроме  того,  он сам присмотрит за тем, чтобы матрицы были разбиты, и за эту
услугу  получит  их  стоимость,  как  за типографский лом. Металлический лом
стоил  десять  центов  фунт, а всего там набралось около сорока фунтов. Судя
по этим деталям, Уэбб был не лишен коммерческих способностей.
     После  этого Уэбб надолго ускользнул из поля моего зрения. Тем временем
случай  столкнул меня с директором "Америкен ньюс компани", и я спросил его,
чем  кончились  нелады  Уэбба  с издательством. Он ответил, что в первый раз
слышит  о  каких-то  неладах.  Тогда я объяснил ему, что Уэбб ни разу не мог
ничего  получить  с издательства. Он сказал, что компания в положенное время
аккуратно  посылала  Уэббу  отчеты  с  приложением соответствующего чека. Он
пригласил  меня  в контору, и из книги ведомостей я убедился, что он говорил
правду.  Уэбб  с  самого  начала  регулярно  получал  свою и мою долю и клал
деньги  в карман. К тому времени, когда мы с Уэббом произвели расчет, он был
мне  должен  шестьсот  долларов.  Переплетенные и непереплетенные экземпляры
"Скачущей  лягушки", которые тогда перешли к нему от меня в наследство, были
впоследствии  проданы,  и  деньги  эти  он тоже положил себе в карман. В эту
сумму  входили  и  остальные  шестьсот  долларов, которые причитались мне по
условию.
     Короче  говоря, теперь я был писатель, и писатель не совсем безвестный,
писатель,  который  выпустил в свет книгу, и - не разбогател от этого. Я был
писатель,  которому  первая книга стоила тысячу двести долларов неполученных
процентов,  восемьсот долларов кровных денег и три доллара шестьдесят центов
за  разбитые  матрицы,  проданные  на  вес.  С этой минуты я решил, что Уэбб
больше  издавать моих книг не будет, разве только если мне удастся выпросить
денег взаймы на такую дорогую прихоть.
     После  напечатания "Простаков за границей" я приобрел, хотя и не сразу,
некоторую  известность,  и  Уэбб имел возможность уведомить публику сначала,
что  это  он меня открыл, а потом - что это он меня создал. Было единогласно
решено,   что   я   представляю   собой   весьма   ценное  приобретение  для
американского  народа  и  литературы  и  что  за  это  приобретение  народ и
литература должны питать к Уэббу глубочайшую признательность.
     Мало-помалу  Уэбб  и  его  высокие  заслуги были забыты. Тогда на сцену
выступил  Блисс  и  "Америкен  паблишинг  компани"  и установили непреложный
факт,  что  это  они  меня  открыли,  потом - что это они меня создали, - и,
следовательно,  опять  нужно было выражать благодарность. С течением времени
нашлись  и  еще  претенденты  на  эту  важную  заслугу.  Они появлялись то в
Калифорнии,  то  в  Неваде, то в других местах, так что я наконец должен был
убедиться,  что  меня открывали и создавали такое множество раз, как ни одно
другое творение рук божиих.
     Уэбб  верил в то, что он литератор. Быть может, ему удалось бы заразить
этим  суеверием весь мир, если бы он сам не испортил дела тем, что напечатал
свои  произведения.  Они его выдали с головой. Проза была у него умилительно
младенческая,  стихи  -  немногим  лучше;  однако  он  продолжал  жевать эту
жвачку,  пока  не  умер  от  умственного  переутомления два года тому назад.
Человек  он был пустой, а по натуре и воспитанию - мошенник. Как лжец он был
еще  туда-сюда  и врал не без успеха, но и тут не выдвинулся, потому что был
современником  Элиша  Блисса,  а  когда  дело  доходило до вранья, Блисс мог
затмить и стереть с лица земли целый континент Уэббов.
     Около  1872  года я написал еще одну книгу - "Налегке". С "Простаков" я
получал  пять  процентов  прибыли,  что  равнялось  двадцати  двум центам за
каждый  экземпляр.  Теперь я получил несколько предложений от солидных фирм.
Одна  предлагала  пятнадцать  процентов,  другая  отдавала мне всю прибыль и
довольствовалась  популярностью, которую ей должна была принести моя книжка.
Я  послал  за  Блиссом,  и  он  приехал  в Элмайру. Если б тогда я смыслил в
издательском  деле  столько,  сколько  смыслю теперь, я потребовал бы с него
семьдесят  пять или даже восемьдесят процентов чистой прибыли, и это было бы
только  справедливо.  Но  я  решительно  ничего  не  понимал  в этом деле, а
спросить   у   кого-нибудь   поленился.   Я  сказал  Блиссу,  что  не  желаю
расставаться  с  его  фирмой  и  что  каких-нибудь  особенных условий мне не
нужно.  Я  сказал,  что, по-моему, мне следовало бы получать половину чистой
прибыли,  и  Блисс  с энтузиазмом ответил, что я совершенно прав, совершенно
прав.
     Он  вернулся  к себе в гостиницу, составил там договор и на другой день
привез  его ко мне на дом. В нем я наткнулся на сюрприз. Там было сказано не
"половина  прибыли", а "семь с половиной процентов с цены каждого проданного
экземпляра".  Я  попросил  его  объяснить,  в  чем  дело.  Я  сказал, что мы
договаривались  не  так.  Он ответил: "Да, не так", но он изменил редакцию и
поставил  семь с половиной процентов, чтобы упростить дело: семь с половиной
процентов  с  экземпляра  и  составят  ровно половину прибыли; впрочем, если
будет  продано  больше  ста  тысяч  экземпляров,  то доля издательства будет
чуть-чуть больше моей.
     У  меня  оставались некоторые сомнения и подозрения, и я спросил: может
ли  он  в  этом  поклясться? Он моментально поднял руку и поклялся, повторив
слово в слово все то, что он только что сказал.
     Только  через  девять  или  десять лет я догадался, что клятва эта бы