рак,  желая  старости  и  удушья,  желая,  чтобы  Бродячий
превратился во что-то другое, в то самое, во что его превращала Драга  для
собственных удовольствий.


     Петр попытался двигаться, почувствовав твердую землю.  Он  чувствовал
Ивешку рядом с собой, чувствовал что она желает ему добра, но  чувствовал,
что она желает и еще чего-то, столь же темного и грозного, как  окружавшие
их волки. Он, как мог, приподнялся, опираясь на колени и на  руку,  увидев
светлые ноги Хозяюшки,  нависающие  над  ними,  и  изо  всех  сил  пытался
подняться, когда Саша наконец остановил лошадь и спрыгнул на землю.
     - Останови их! - закричал он Ивешке.
     Из того места, куда он смотрел, доносилось дикое рычанье и  фырканье:
среди  этого  клубка  разъяренных  диких  зверей  было  что-то  еще.  Петр
отчетливо видел это, делая попытки подняться. Саша сунул ему в руку меч, и
все что Петр смог сделать, так это опереться на него, из-за  отсутствия  в
ближайшем окружении  врага,  чтобы  использовать  его  по  назначению.  Он
почувствовал боль  и  даже  вздрогнул,  когда  увидел  как  кровь  на  его
собственной  руке  вспыхивала  странным  необычным  светом   в   отблесках
молний...
     Сквозь ревущий ветер до него донесся крик Саши:
     - Мисай! Мисай, очнись! Ради Бога, очнись! Помоги нам!
     Петр  чувствовал,  как  ужас  охватывает  его,  чувствовал  сомненья,
чувствовал ненависть, чувствовал как холод сжимает его ледяными когтями. И
тогда он закричал:
     - Будь ты проклят, Змей! - полностью  осознав,  что  будет  последним
дураком, если позволит убить себя на этот раз. Он глубоко  вздохнул  и  из
всех сил бросился бежать. Он видел, как Змей сцепился с  волками  рядом  с
самым холмом, на котором стояла Драга, и бурлящий темный поток  сплетенных
тел несся прямо на нее...
     Внезапно его волосы встали дыбом, он остановился и взглянул вверх, на
клубящееся разгневанное небо, и со  страхом  почувствовал,  что  следующий
удар будет предназначен для него.
     Но буквально в следующую  минуту  что-то  вырвалось  из  него,  и  он
мгновенно ощутил, как какая-то его часть выскользнула наружу, и  мгновенно
прекратилась боль и покалывающая дрожь от недавнего страха: молния ударила
прямо в самый холм, раскалывая ночь и сотрясая землю.
     А затем он перестал видеть хоть что-нибудь, кроме мрачной картины  до
боли притупившей его глаза: рвущаяся вперед стая диких зверей и человек  с
поднятыми вверх руками, взывающий к молниям. Он не только не видел, но  он
и не слышал ничего кроме звуков раскатистых  ударов,  стоявших  у  него  в
ушах, и эти звуки и эти виденья  на  некоторое  время  овладели  всем  его
сознанием. Он не мог знать, остались ли там еще волки, он не  мог  слышать
их, как не мог знать, кто вообще остался в живых кроме него.
     - Саша? Ивешка? - пробормотал он приходя в себя,  когда  почувствовал
как что-то коснулось его, как какая-то твердая рука сомкнулась на его руке
и передала его в другие, явно мужские руки, а затем почувствовал еще одно,
еще более осторожное прикосновение.
     Он молил Бога, что он знает, чьи это были руки. Он ощутил  под  своей
рукой женскую спину  и  толстые  косы,  почувствовал,  что  мужская  рука,
державшая его, была мягкой и сильной. И тогда он сказал, а может быть  ему
только казалось, что сказал, потому что сам он так ничего и не услышал:
     - Я ничего не вижу. - Но это было неправдой: он подумал, что  на  всю
жизнь запомнит картину, будто застывшую перед его глазами.
     Постепенно виденье стало ослабевать. Он начал  различать  звуки:  шум
ветра,  тихое  ржанье  лошадей  и  рыданья.  Он  отчетливо   слышал,   как
всхлипывала Ивешка:
     - Боже мой, Господи... Петр... - А еще он  увидел  огонь:  весь  холм
будто провалился вниз и горел так, словно источник огня находился  глубоко
под землей.
     Саша сказал:
     - Их больше нет, они исчезли: и Черневог, и Драга. Они мертвы.
     Неожиданная мысль вдруг поразила  его,  вздорная  мысль,  ужасная  по
своему смыслу: у него не было намерений вообще использовать хоть  какое-то
из своих желаний, он знал, что с этой стороны абсолютно  невиновен,  но  с
прерывающимся дыханьем, крепко обняв Ивешку, сказал:
     - Видит Бог, что я никогда даже и не думал о медведе.
     Он очень озадачил этим Ивешку, и чувствовал ее любопытство и  вопрос,
но теперь ее голос звучал лишь сам по себе, не  перекрываемый  раскатистым
многоголосым эхо.
     Но тут Саша сказал:
     - Однако мы еще не закончили с этим,  -  и  отошел  от  них  к  огню,
напоминая Петру фигуру, только что потрясшую его сознание.
     И он спросил со страхом:
     - Что он делает? Какого черта он делает там? Ивешка?
     Она только крепче обхватила его рукой и повела в том же  направлении,
приговаривая:
     - Он собирается отправить их домой.
     У  него  на  этот  счет  были  определенные  опасения.  Он  не  хотел
приближаться к этому огню, но все-таки пошел  вслед  за  ней  и  с  дрожью
опустился на колени, пока Ивешка и Саша  посылали  свои  желанья...  и  он
вздрогнул,  как  только  почувствовал,  как  волна  холода  несколько  раз
пробежала по нему. И в тот же момент в огонь, будто подхваченные  ураганом
листья,  устремились  призраки.  Разрываемые  потоками  воздуха  на  белые
клочки, они уносились вверх вместе с дымом.
     Он слышал голос Ууламетса, доносящийся как будто из бесконечной тьмы:
"Простите мою жену. Ведь это она убила Маленку, но звери, оставшиеся после
нее, оказались ей не по зубам.  Они  всегда  ждали  случая  разделаться  с
ней... что в конце концов и случилось..."
     И эта тень скрылась в  огне  вслед  за  другими.  В  этот  момент  он
почувствовал, как рука Ивешки сжала его руку.
     Затем белая, почти прозрачная сова медленно скользнула  мимо  них  на
широких крыльях. Молодой призрак вытянул руку, и она устроилась на ней,  а
он повернулся в их сторону и очень серьезно взглянул на  них,  прежде  чем
исчезнуть в водовороте красноватого дыма.
     Бог знает почему, но Петр почувствовал боль  где-то  рядом  со  своим
сердцем.
     А Ивешка только еще крепче сжала его руку и  не  отпускала  ее,  пока
боль не прошла.



                                    29

     Волк и Хозяюшка имели свои собственные причины, чтобы опасаться этого
места. И потребовалось немало желаний и изрядных размеров  подкуп,  прежде
чем удалось вернуть их назад. Но они не собирались долго задерживаться  на
этой поляне, где у подножья холма оставался  почти  дотла  сгоревший  дом:
первым выехал Саша, верхом на Хозяюшке, а следом за ним на Волке следовали
Петр и Ивешка, обхватившая его руками и прижавшая голову к его спине.
     Она хотела, чтобы он знал о ребенке. А еще она хотела, пока  они  все
дальше и  дальше  углублялись  в  темноту,  чтобы  он  знал,  что  она  не
собиралась возвращаться домой, а ехала с ними только до  того  места,  где
оставалась лодка.
     Но на это он лишь ответил ей:
     - Это все вздор. Это сущий вздор, Ивешка.
     - Как ты не понимаешь, Петр...
     Он положил свои руки поверх ее и продолжил:
     -  Черневог  сказал  однажды,  что  я  слишком  молод,  чтобы  что-то
понимать. Но ведь мы справились с этим.
     Она то сжимала, то разжимала руку. Он вывел ее из себя.  Она  до  сих
пор не могла простить Черневога. Прощенье, пыталась она  объяснить  Петру,
давалось ей не так-то легко. Она должна была бы пожелать, чтобы  он  забыл
Черневога и все, что было связано с ним, если бы она не боялась разоружить
его на тот случай, если в нем оставалось какое-то нереализованное желание.
     А он продолжал:
     - Ну, я думаю,  что  тебе  лучше  не  оставаться  на  лодке,  как  ты
считаешь? Тебе бы лучше вернуться домой, да не спускать с меня глаз, чтобы
быть уверенной что я веду себя должным образом.
     И эти слова точно так же выводили ее из равновесия. Она хотела, чтобы
он понял, что в ее отношении к нему есть огромная сложность, заключающаяся
в том, что она до сих пор не знала, чего же именно хотела от него. До  сих
пор она не лучшим образом поступала со своим мужем, и теперь она абсолютно
не знала, как она собиралась обходиться с ребенком.
     - Я просто не знаю, - сказала она, - я просто не знаю, что это  может
быть за ребенок...
     - Ребенок как ребенок. Запросто можно представить, - заметил он.
     Она же решила, что это было недальновидно и глупо. Наверное,  он  так
говорил нарочно, не задумываясь о  предстоящих  трудностях.  У  них  вновь
намечалась ссора. И в следующий момент она закричала:
     - Остановись, я хочу сойти вниз. - Она была напугана и  раздосадована
и собой и им.
     - Со мной ничего  не  случилось,  когда  я  был  с  Черневогом,  и  я
сомневаюсь, что ты можешь хоть как-то навредить мне.
     - Ты даже не представляешь, что я могу сделать! - воскликнула она.
     Но в этот момент раздался спокойный голос Саши,  который  ехал  сзади
них:
     - Он гораздо умнее, чем ты о нем думаешь, Ивешка.
     А Петр добавил:
     - Все в порядке. Ведь я заключил с ней сделку, и  теперь  она  должна
платить, разве не так работает волшебство?
     - Я не заключала никаких сделок, - заявила она.
     - Но ведь там, на поляне, я спрыгнул с лошади, разве не так? Так  где
же твое сердце?
     Она продолжала молчать. Он начал проявлять беспокойство о  том,  есть
ли оно у нее на самом деле, или прошлой ночью все-таки что-то случилось.
     - Оно у меня есть, - успокоила она его.
     - Это действительно, так? - переспросил он. - Тогда ты задолжала  его
и должна платить.


     Они добрались до бывшей  стоянки  Черневога,  где  рядом  с  потухшим
костром лежали намокшие от воды книги, парусина и  остальные  вещи.  Здесь
они  слезли  с  лошадей,  чтобы  те  могли  отдохнуть,  хотя  бы  немного.
Волшебство  все  еще  продолжалось:  Петр  ощущал  это  по   беспокойству,
носившемуся в воздухе. Разве могло оно быть из-за чего-то еще? А возможно,
он просто привык к этому. Он уселся на землю, обхватив  руками  колени,  и
ждал, не пытаясь утруждать себя поисками доказательств.
     Но наконец Ивешка поднялась, ушла куда-то в темноту, осталась там  на
некоторое время. И вот, очень медленно, он начал  осознавать,  что  теперь
рядом  с  его  сердцем  тайно  поселилось   что-то   крайне   скрытное   и
раздраженное.
     А она сказала ему обычным, свойственным для колдунов образом, и  была
так испугана, что его собственное сердце стало учащенно биться: "Возможно,
мое постоянное присутствие может не понравиться  тебе,  Петр.  Но  в  этом
случае я могу забрать его назад, я  могу  всегда  найти  для  него  другое
место".
     Тогда  он  поднялся  и  пошел  в  ее  сторону,  но,  почувствовав  ее
удрученное состояние, остановился невдалеке.
     - Ивешка... - начал было он успокаивать ее.
     Она сказала, на этот раз вслух:
     - Мой отец убежал из дома Маленки, а моя мать оставалась  там,  желая
занять ее место. Это был смелый, но глупый поступок. Она убила  Маленку  и
оставила на растерзание волкам. Она хотела  овладеть  волшебством,  и  оно
отплатило ей.
     - Черневог много рассказывал про волшебство.
     - Петр, я  не  могу  ничего  обещать  прямо  сейчас,  но  если  будет
ребенок... то у меня не останется выбора.
     Он понял о чем она говорила.
     - Ведь мы же не захотим, чтобы наш дом сгорел.
     - Прекрати...
     - ...смеяться? Но я предпочитаю смех всему остальному.
     Некоторое время он ощущал волнение ее сердца, будто она находилась  в
страшной панике.
     - Тише, - сказал  он.  -  Успокойся.  Успокойся  и  послушай,  что  я
расскажу тебе о Черневоге...
     - Я не хочу ничего слышать о нем!
     - А мне кажется, что ты будешь, - настаивал он. -  Я  просто  уверен,
что будешь.
     Она стояла,  пристально  вглядываясь  в  него  освещенную  отблесками
костра тьму. Ее губы дрожали, а на глазах блестели слезы.
     - Так ты сделаешь это для меня? - спросил он. - Ты будешь слушать?


     Пришла зима. Все  было  покрыто  глубоким  снегом.  Малыш  совершенно
неожиданно  появился  в  новой,  только   что   отстроенной   конюшне,   с
удовольствием составив  компанию  лошадям.  Возможно,  что  наконец-то  он
взялся именно за свою работу, а возможно ему просто надоели колдуны  с  их
постоянными заботами. Так или иначе, но он вернулся, живой,  невредимый  и
вполне умиротворенный. Время от времени, по вечерам, как  например  вчера,
около дома можно было видеть и леших. А  рядом  с  баней,  которую  теперь
больше не посещали никакие  привидения,  на  удивленье  быстро  появлялись
дрова для растопки печей.
     Но сегодняшним утром в доме был нарушен весь заведенный порядок,  там
даже не собирались, как обычно, печь хлеб. Вместо этого в  котлах  грелась
вода, а бревна и столбы скрипели  и  потрескивали  больше  обычного.  Двое
мужчин старались не поддаваться панике, хотя Ивешка и была готова к  тому,
чтобы запаниковать по-настоящему... Разумеется, им приходилось видеть, как
появляются на свет котята,  а  Саша  даже  признался,  что  видел  однажды
появление теленка, отчего Ивешка ударилась в слезы.
     Она и без того боялась и была страшно напугана. Петр знал  это  лучше
всех, имея ее сердце рядом со своим. Он делал все, что мог, он  делал  все
гораздо лучше, чем даже сам мог догадаться о своих способностях,  несмотря
на то, что всегда очень тяжело переживал вид крови и  просто  человеческую
боль. Она же не хотела, чтобы при  этом  присутствовал  Саша,  потому  что
рисовала себе  самые  ужасные  картины,  раздумывая  над  тем,  кем  может
оказаться этот ребенок и сколь тяжелыми могут быть роды, а больше всего на
свете она не хотела никаких желаний в ее сторону.
     Сколько раз она выкрикивала одно и то же: "Я не знаю, что я  есть,  и
только лишь Богу известно, что есть мой ребенок!  Я  никогда  не  переживу
этого..."
     Петр напомнил ей, что сказал по этому поводу Саша:
     - Ты никогда на самом деле не покидала этот мир.  Русалка  не  бывает
мертвой. Русалка никогда не умирала. Может быть, в этом ее горе? Поэтому у
тебя есть полное право на жизнь.
     Она только тяжело вздохнула и, может  быть,  захотела  в  этот  самый
момент, чтобы ребенок наконец-то родился. Все произошло очень быстро. Петр
сделал все, о чем Саша говорил ему, и уже  в  следующую  минуту  держал  в
руках свою дочь.
     - Ты только посмотри на нее! - приговаривал он. - Только посмотри!
     Ивешка очень беспокоилась, он чувствовал это яснее ясного:
     - Дай ее мне. Дай ее мне, Петр.
     И вновь страх. Он чувствовал, как ее желанья защищают его, он слышал,
как все те же желанья обращают вопросы к ребенку, на которые  тот  не  мог
дать ответов.
     Она хотела, чтобы он ушел и оставил ее одну со своими заботами.
     Это слегка уязвляло  его.  Но  он  знал,  почему  она  так  думала  и
поступала. Он чувствовал ее страх внутри себя. Он  выскользнул  за  дверь,
где его поджидал Саша.
     - С ней все хорошо, - сказал он, хотя Саша и без того знал это.  Саша
знал, с божьей помощью, все, что  хотел.  Саша  протянул  ему  чашку  чая,
крепленого водкой, и сказал: - Присядь.
     - Она все еще опасается, - сказал  Петр,  всем  своим  сердцем  желая
сделать хоть что-нибудь. - Она чертовски боится... Но ведь  если  бы  было
что-то не так, домовой обязательно сделал бы что-то? Во всяком случае, дал
бы нам знать.
     - Непременно, - успокоил его Саша.
     Но затем произошло  что-то  странное.  Он  почувствовал,  что  Ивешка
внезапно  испугалась,  скорее  от  удивленья,   пораженная   чем-то.   Его
собственное сердце тут же заколотилось, и он подскочил с места и распахнул
дверь в ее комнату. Что-то черное лежало на покрывале.
     Косматый  шар  поднял  голову  с  лап,  взглянул  на  него   круглыми
торжествующими глазами, подскочил вверх и устроился на руках Ивешки  рядом
с ее ребенком.
     Малыш снова  был  с  ними.  Малыш  вполне  одобрял  появление  нового
человека в доме.
     Несомненно, Малыш одобрял.