просто несправедливо по отношению к ним.
     Однажды я уже познакомился с этим, когда жил в Воджводе,  и  тогда  я
был очень осторожен в своих желаниях, до тех пор, пока не пришел сюда и не
повстречался с учителем Ууламетсом, который многому научил меня.
     Но он никогда не желал благоденствия ни мне, ни даже Ивешке. Он хотел
вернуть свою дочь еще задолго до того, как она встретила Черневога:  он  и
умер с этим желанием, которое я все еще могу ощущать..."
     Его сердце билось чуть слышно, так, что он едва мог различать его. Он
мог даже представить себе, каковы могли быть желания старика, продолжай он
жить. Желания эти наверняка предполагали бы,  что  он  продолжал  бы  свои
прежние отношения с ними и со  своей  дочерью,  потому  что  Ууламетс  был
хозяином этого леса более сотни лет и не  относился  к  той  породе  людей
которые легко откажутся от чего-либо, и в последнюю  очередь  -  от  своей
жизни или от своих целей.
     Может быть, это желание все еще продолжается, Боже мой, может быть  я
сам до сих пор являюсь частью его, потому что не  могу  не  интересоваться
происходящим. Я постоянно хочу знать, что будет со всеми нами, и правильно
ли мы поступаем, удерживая наши сердца, и какие именно мы колдуны, хорошие
или плохие? А что, если мне не понравится ответ? Ведь так много всего, что
идет не так, как следует. А то, что идет хорошо?  Разве  можно  радоваться
тому, что тебе удалось, если можешь узнать все, что  с  этим  случиться  в
будущем?
     Но Ууламетс всегда хотел знать, что произойдет после него. Я же боюсь
узнать даже то, куда я в данный момент направляю свои действия. Может быть
именно поэтому банник никогда не придет сюда? Ууламетс часто говорил,  что
"не знаю" и "знать не хочу" всегда перетянут канат...
     Перо успело высохнуть,  пока  он  думал.  Он  вновь  обмакнул  его  в
чернильницу, вывел кривые неуверенные буквы, стараясь  писать  так,  чтобы
никакое желание не помешало ему забыть то, о  чем  он  думал  этой  ночью,
надеясь, чтобы, дай Бог, Ивешка не проснулась и не подслушала его.
     "Итак, при первом впечатлении лошадь могла быть вовсе и  не  ошибкой.
Мне нужно что-то, чтобы очистить свою голову от этих "может быть", которые
не дают мне житья с тех  пор,  как  мы  построили  баню.  Когда  возникает
беспокойство,   вызванные   этими   многочисленными   "может   быть",   то
беспокойство это может быть не чем иным, как желанием по отношению к тому,
что еще не произошло, и когда эти желания пересекаются с тем, что в данный
момент изменяется, то одному Богу известно,  какой  вред  может  причинить
тот, кто так поступает. И я боюсь, что учитель Ууламетс хоть в малой мере,
но сделал это. Поэтому колдуны должны быть очень  осторожны  с  банниками.
Хотя колдуны и просчитывают свои желания, и даже слишком, но  их  подсчеты
могут быть менее достоверны из-за сомнений.
     Это беспокоит меня, потому что я забыл о  том,  что  пожелал  вернуть
Волка. Ведь если бы я вспомнил об этом, я непременно что-то предпринял бы,
чтобы остановить это желание. И еще это означает, что  и  забывчивость,  в
конце концов, может быть частью желания. Возможно, что  я  должен  был  бы
забыть это настолько, чтобы это случайно  могло  оказаться  правдой,  и  в
конце концов результат мог быть совсем неплохой.
     Все происходит так, как оно и  должно  происходить,  а  желания  лишь
подстраиваются под происходящее. Никогда не  следует  пытаться  выставлять
желания, направленные против природы или времени..."
     Пожелай,  чтобы  камень  летал,  как  говаривал  Ууламетс,  и   тогда
остерегайся бури.
     Пожелай вернуть лошадь из Воджвода... Боже  мой...  ведь  можно  лишь
вообразить  те  ужасные  обстоятельства,  при  которых  эта  лошадь  могла
оказаться здесь: упавший всадник с переломанной  шеей,  пожар  в  конюшне,
пожар во всем Воджводе или захват города неприятелем...
     Нескончаемое  множество   всяких   "может   быть",   подобных   этим,
промелькнуло перед ним, в то время как огонь в лампе  чуть  вздрагивал  от
сквозняка, и по углам  кухни  метались  дрожащие  тени.  И  он  подумал  с
внезапной дрожью о самом худшем, что беспокоило его: о том  запретном  для
памяти, окруженном кольцом  терновника  месте,  где  лешие  несли  охрану,
терпеливые, как сами деревья...
     Что-то треснуло, и вся полка над ним  опрокинулась  с  одного  конца:
книги и глиняная посуда с ужасным грохотом свалились на стол, а с  него  -
на пол. Он отпрянул назад, лавка заскрипела, когда  он  пытаясь  сохранить
равновесие, ухватился за край стола и опрокинул лампу. Он  схватил  первое
попавшееся, чтобы притушить огонь, со страхом пожелал, чтобы он  погас,  и
набросил на пламя полотенце, вздрагивая всякий раз, когда  остатки  посуды
падали и гремели, прежде чем остановиться.
     Потревоженный домовой,  разбуженный  от  сна,  завозился  в  подвале,
отчего затрещал весь дом. Саша услышал,  как  Петр  и  Ивешка  вскочили  с
постели, и Петр позвал его, спрашивая, что случилось, и вслед за  этим  он
тут же ощутил испуганное желание Ивешки, направленное на то, чтобы дом был
цел и невредим, еще до того, как и Петр и она выбежали из комнаты.
     А он видел горящим свой собственный дом. В ту  пору  ему  было  всего
около  пяти,  но  он  запомнил,  как  соседи  говорили:  "Этот  ребенок  -
колдун..."
     Дверь распахнулась.
     - Что случилось? - спросил Петр, вбегая на кухню. - Саша?
     - Упала полка. - Все еще вздрагивая, он все-таки сообразил поднять  с
пола книги, принадлежавшие Ууламетсу и Черневогу.
     - Колышек, на котором она держалась,  должно  быть  ослаб,  -  сказал
Петр, рассматривая то место на стене, где до  этого  висела  полка,  в  то
время как Ивешка вытирала пролившееся из лампы масло и  подбирала  черепки
от посуды. Когда Петр заговорил, его голос долетал до Саши, словно со  дна
колодца: - Здесь просто была  трещина,  только  и  всего.  Я  как  следует
укреплю ее.
     Саша вспомнил про книги, которые все еще держал в руках, и положил их
на стол поверх своей, с самыми  ужасными  предчувствиями,  сдавившими  его
сердце. Это могло быть, на самом деле могло быть  то,  что  говорит  Петр:
старое дерево, старая полка, сохранившаяся еще с тех пор,  когда  Ууламетс
строил этот дом. Это было  самое  приемлемое  и  естественное  объяснение:
переделка стены повлияла на прочность крепления, да и  полка  теперь  была
нагружена тремя книгами, в то время как много лет на ней стояла всего лишь
одна. Даже несколько кувшинов, которые появились на полке  несколько  дней
назад, могли быть, а скорее всего именно  так,  быть  причиной  того,  что
полка упала. Полки и столы, находящиеся  на  кухне,  были,  пожалуй,  теми
вещами, которые так никто и не трогал с самых давних пор...
     Но сегодняшней ночью  все  казалось  неестественным  и  важным.  Сашу
охватила паника. Его первым порывом было спросить у Ивешки,  не  чувствует
ли она какого-то беспокойства, но он быстро отбросил эту мысль  как  можно
дальше...
     Потому что то, чего он опасался, было столь глупым и в  то  же  время
столь смертельно опасным, сколь глупыми и опасными были  сомненья  в  силе
окружавшего их леса удержать волшебника, который когда-то убил Ивешку.
     Сомнение всегда было главным оружием Черневога.
     А его книга была здесь, на столе перед Сашей, где он не хотел никогда
ее видеть. Она лежала здесь, среди банок со специями и старыми рыболовными
принадлежностями, пучками сухой травы и странными птичьими гнездами... эта
страшная, очень опасная вещь несла в себе его воспоминания, в ней была  та
самая опасность, которая заставила его сердце  подпрыгнуть,  когда  старое
дерево треснуло и полка свалилась со своего места.
     - Ничего страшного, - сказал  он  Петру  и  Ивешке,  -  отправляйтесь
назад, спать.
     И пожелал им приятных сновидений. Он хотел...
     Но Ивешка резко остановилась на пути к  двери  и  строго  глянула  на
него,  как  ему  показалось,  с  гневом.  Определенно,  она  не   одобряла
случившееся.
     "О чем ты думаешь?" -  мысленно  задал  он  ей  вопрос  именно  таким
образом, как могут сделать только колдуны, желая при этом, чтобы смысл тут
же попадал в ее голову. Она нахмурилась, глядя на него.
     Позже он взглянул на себя  как  бы  со  стороны  и  увидел  мальчика,
который, сгорбившись над столом, продолжает читать  книгу,  принадлежавшую
ее отцу. Ууламетс не имел никаких  добрых  намерений  ни  к  Петру,  ни  к
Ивешке, а кроме того еще и не доверял ей...
     Никакая женщина, никакая дочь, никакой мужчина или какое-нибудь  иное
существо не могли поладить с ним. Ууламетса всегда интересовал только  его
собственный путь, и если Саша обманывал себя, полагая, что  Ууламетс  хоть
раз пожелал им добра, то только в том случае, если  это  совпадало  с  его
целями.
     Эта мысль мелькнула у него, когда Ивешка исчезла за дверью  вслед  за
Петром  и  дверь  спальни  окончательно  захлопнулась  за  ними.  Он  даже
вздрогнул, когда она ушла.
     В   своих   сердечных   переживаниях   она,   разумеется,   не   была
шестнадцатилетней девочкой. В  некоторых  вещах  она  разбиралась  гораздо
лучше, чем он. Ему следовало бы прислушаться к  ее  советам  по  причинам,
среди которых не последним было то, что Ивешка помнила только то, что  она
сама видела, и была уверена, что помнит  это...  а  это  было  значительно
больше того, что мог сказать он.
     "Что случилось со мной?" -  спрашивал  он  сам  себя,  содрогаясь  от
холода, навеянного испугом. "Что происходит во мне, если она видит во  мне
Ууламетса?"



                                    4

     Дождь падал с кустов, капли воды собирались на колючках, зависали  и,
поднимая брызги, падали в лужи, в которых отражались ветки...
     Вода заливала камень...
     - Он был белый, как простыня, - сказал Петр, чуть  тронув  Ивешку  за
плечо, когда они вновь улеглись. - Вешка, что происходит?
     Она зажмурила глаза и сказала, стараясь не  думать  ни  о  чем  и  не
желать абсолютно ничего, включая даже мир и благополучие этого дома:
     - Нет. Он просто очень расстроен из-за лошади, вот и все.
     Серое небо и ветки. Серый, цвета металла камень, и  точно  такого  же
цвета намокшие от дождя деревья...
     Дождевая вода сбегает с камня вниз, на землю,  устремляясь  к  ручью,
несущему ее в реку. Темная вода, глубокая и холодная... Волки пьют воду из
этого ручья и смотрят на нее желтыми глазами...
     - Я очень беспокоюсь о нем, Ивешка.
     - Это все касается только его. Он  справится  с  этим.  Давай  просто
уснем.
     Он погладил ее плечо и натянул повыше одеяло. Она продолжала смотреть
в темноту, сжав кулаки и  думая  о  книгах,  за  чтением  которых  мальчик
просиживал часами, веря всем тем ужасным вещам, в которые верил и ее отец,
хотя они были такими же приблизительными догадками, как у Кави  Черневога.
Каждый и мог иметь лишь одни догадки, потому что колдун лишь прикасается к
миру волшебства, он не может жить в нем:  он  живет  всего  лишь  над  его
поверхностью и пытается составить для себя представления и вывести правила
о том, что происходит внутри этого мира,  который  могут  посещать  только
такие существа, как, например, Малыш.
     Но изредка кое-что появлялось из этого  пространства.  Ей  доводилось
встречать эти существа. Она же чаще всего имела дело с теми, кто  старался
избегать общения, даже мысленного, с этим  миром,  и  пользовался  обычным
разумом, свойственным живой душе.
     Река текла на юг, через лес, который  стоял  сплошной  серой  стеной,
сотканной из веток и дождя.
     Ей не хотелось видеть во сне воду, Боже мой, ей  вообще  не  хотелось
видеть никаких снов сегодняшней ночью...


     Саша лежал,  наблюдая  за  светом  лампы,  падавшим  на  потолок  его
спальни. Он боялся потушить ее и боялся спать из-за страха перед тем,  что
может явиться к нему в снах, или, хуже того, может выйти из них...
     Черт побери, ведь эта полка всего лишь просто упала. Дурак перегрузил
ее книгами, а колышек, на котором она держалась, стал хрупким  с  течением
стольких лет, и совершенно естественно, что он просто сломался.
     Но ведь два очень  способных  колдуна  желали,  чтобы  этот  дом  был
крепким, пока они строили, полировали, покрывали воском мебель, и как само
собой разумеющееся, они должны были пожелать, чтобы все, что  они  делали,
не сломалось  и  не  пришло  в  негодность,  а  уж  если  что-то  все-таки
портилось, если что-то неблагоприятное все-таки случалось в их  хозяйстве,
начиная от появления Волка  и  до  сломанного  колышка,  то  это  казалось
больше, чем простым событием, это казалось предзнаменованием  начинающихся
неудач.
     Как возможно  такое,  чтобы  кто-то,  нагрузив  полку  дополнительным
весом, да еще несколько дней назад, не мог  надеяться,  что  она  выдержит
его? Для Саши такой вопрос не вызывал сомнений, если только  при  этом  не
было чьих-то противоположных желаний. Ведь на самом деле,  он  же  пожелал
себе добра, и упавшие книги не зашибли ему плечо, или разлившееся из лампы
масло не обожгло ему пальцы. Боже, как он ненавидел огонь!
     Одно за одним самые разные события пугали его с тех пор, как появился
Волк и заставляли отказаться от поисков всякой логичности в  происходящем,
от чего его поведение не становилось умнее, а желания целеустремленней: он
знал это, и знал, что должен исправить это. По крайней мере, он знал,  что
его мысли недостаточно отчетливы, поэтому и все воспоминания,  доставшиеся
ему от Ууламетса, рассыпались по ночам в произвольную  мозаику,  где  были
перемешаны и дом, и река, Ивешка, еще в детстве, лес, в те времена,  когда
деревья над рекой были еще живы, и все это смешивалось с воспоминаниями  о
"Петушке", тетке Иленке, дяде Федоре, старухе-соседке, той самой,  которая
называла его колдуном...
     Тот так называемый колдун  из  Воджвода,  дурно  пахнущий  старик,  к
которому однажды привел его дядя, точно так же, как и многие  другие  люди
обычно приводили детей, подозреваемых в  колдовстве,  чтобы  отдать  их  в
ученики к кому-нибудь, кто мог сделать их безопасными и полезными...  Этот
старик отказался взять его, заявляя при этом, что  у  парня  нет  никакого
колдовского дара, а просто-напросто этот мальчик обычный неудачник.  Затем
этот старый шарлатан продал дяде Федору очень дорогой рецепт против  этого
невезенья, чтобы защитить его дом.
     Он попытался сегодняшней ночью  не  слишком  гневаться  ни  на  этого
старого вруна, ни на дядю Федора.  Желай  всегда,  чтобы  не  было  вреда,
говорил бывало Ууламетс,  прежде  всего  желай  только  этого.  Но  сам-то
Ууламетс продолжал ненавидеть и своих  учителей,  и  собственную  жену,  и
собственную дочь, и собственного ученика, Кави Черневога...
     Это было похоже на то, со страданием  подумал  Саша,  как  попытаться
отдохнуть в кровати, полной змей, и все время думать лишь о том, какая  из
них была самая опасная.
     Возможно, ему следовало поговорить с Петром: они могли бы  поговорить
прямо и о самых сложных вещах, ведь Петр, будучи умудрен в мирских  делах,
временами имел очень хорошее чутье на правильные ответы.
     Но как он мог просить Петра не рассказывать этого Ивешке,  если  речь
заходила о волшебстве  и  если  учесть,  что  Ивешка  могла  очень  хорошо
чувствовать каждую перемену в нем и всегда хотела знать - почему?
     Он перевернулся на бок и уставился на стену, рассматривая рисунок  на
досках и стараясь не думать об этом и не поддерживать в  себе  подозрений:
колдун, склонный  обращать  свои  желания  к  чрезвычайно  неустойчивым  и
сложным вещам, мог впасть в самообман даже по поводу  того,  на  чем  были
сосредоточены его настоящие интересы. А что же можно  было  ожидать,  имея
наследованные от старика воспоминания, в беспорядке мечущиеся в голове, да
еще смешанные с его собственными?..
     В Воджводе клиенты  в  "Петушке"  косо  поглядывали  в  его  сторону:
"Видишь, колдун подслушивает тебя", -  обычно  говорили  они,  подталкивая
друг друга локтями. "Будь поосторожней на язык..."
     Или дочки булочника тихо шептались в уголке: "Ни  в  коем  случае  не
смотри ему в глаза, тогда он не сможет околдовать тебя..."
     А тетка Иленка говорила, когда разбивалась  тарелка:  "Я-то  знаю,  у
кого здесь дурной глаз..."
     Возможно, что во всем этом, в конце концов, и была какая-то правда.
     Несомненно Ивешка хотела именно того, что она считала правильным  для
Петра: это было пожалуй единственное постоянство, в которое он мог верить.
Возможно, что это было частью их общей беды.  И  возможно,  рассуждал  он,
если бы ему удалось выяснить источники не только произошедшего с  лошадью,
но и докопаться до причин самых разных мелких ссор, и если бы ему  удалось
восстановить некое подобие мира с Ивешкой, чего  он  должен  добиваться  в
первую очередь, и если бы он только мог заставить ее верить ему,  да  если
бы смог избежать и некоторых других дурацких и эгоистичных ошибок, которые
вызывали ее раздражение, вот тогда Ивешка узнала бы его с такой стороны, с
какой не мог узнать даже  Петр,  потому  что  будучи  колдуном,  Саша  мог
понимать истинный смысл того, что она говорила по какому-то поводу,  в  то
время как Петр мог понимать это совсем по-иному.
     Если бы, продолжал рассуждать Саша, если бы  он  только  мог  усадить
Ивешку рядом с собой и заставить ее самым серьезным образом выслушать его,
как будто он никогда не  имел  дела  с  ее  отцом  и  не  пользовался  его
советами, отчего происходили все ее беды и страхи...
     Он мог бы так сделать, если бы только, хоть с божьей помощью, мог  бы
знать и мог быть уверен, что его собственные мысли принадлежат именно ему,
а не являются чьим-нибудь желаньем, направленным в его сторону, может быть
даже, самой Ивешкой.
     Он лежал в постели до тех пор, пока  птицы  не  засуетились  в  своих
гнездах, а затем тихонько встал, вздул огонь на оставшихся с ночи углях  и
начал готовить завтрак, стараясь как можно меньше  производить  шума.  Это
был особенный завтрак, как ему казалось.  Он  решил  приготовить  лепешки,
какие обычно пекла тетка Иленка. Они делались из самой  хорошей  муки,  со
сладкой начинкой из сушеных ягод...
     Солнце  пробивалось  сквозь  ветки  деревьев,  роса   собиралась   на
колючках... окрашенная утренней зарей...
     Он постарался прогнать спутанные, беспорядочные мысли,  прислушиваясь
к мягкому постукиванию  ложки  о  деревянную  плошку,  одну  из  тех,  что
остались еще  от  Ууламетса,  добавил  щепотку  пряностей,  щепотку  соли,
напрягая сопротивляющуюся память, чтобы вспомнить рецепт... И пряности,  и
соль и зерно они получали от крестьянина с низовий реки. Старик-крестьянин
был даже напуган, по словам Петра, когда узнал о том, что ни Черневог,  ни
Ууламетс больше не живут в  лесах  вверх  по  реке.  Старика  интересовали
только грибы, лекарственные  травы,  лекарство  от  кашля  и  пара  добрых
желаний в качестве платы за сделку, которые Саша выдавал всякий  раз,  как
только вспоминал об этом.
     Вот и все, что смог узнать о них окружающий  мир:  старик  больше  не
чувствовал опасности ни от них, ни от их дел,  и  не  мог  сказать  ничего
иного о происходящем в этих лесах,  кроме  того,  что  там  вновь  выросли
травы.
     Такой ответ очень точно отражал суть происходящего:  появились  новые
колдуны, страшная русалка исчезла, а  травы  помогали  лечить  старика  от
кашля.
     Река, где вода темная и глубокая... Ивешка-призрак парит над волнами,
являя собой как бы нераздельную их часть...
     У Ивешки было большое уменье выращивать самые  разные  растения,  оно
всегда было у нее: она хотела содержать свой сад в совершеннейшем  порядке
и старалась защитить посадки от тех живых созданий,  которые  отваживались
вернуться в этот лес. Она любила все живое, даже  лис,  которые  по  своей
природе были склонны охотиться на кроликов  и  полевых  мышей.  Она  очень
мудро относилась к природе. Саша тоже