.
     - Ивешка, дорогая, ты устраиваешь сквозняк и задуваешь огонь.
     - Мне нужна моя одежда, -  сказала  она,  закрыла  дверь  и  прямо  в
сапожках и халате пошла через поляну  от  солнечных  лучей  чтобы  собрать
одежду развешанную на ветках дуба у самой опушки леса.
     Слава Богу, подумала она, что ее книга оставалась на  лодке.  Она  не
могла вспомнить ровным счетом ничего о том, как она оказалась  в  постели,
просто  уснула  как  мертвая  прошлой   ночью,   и   поэтому   естественно
предположила, что после этого все остальное сделала ее мать: она умыла ее,
причесала ее волосы и убрала ее косы лентами, как у разряженной куклы.
     Только она дотянулась до развешанной на дереве одежды,  как  услышала
громкое ворчанье, оглянулась, все еще стоя на  цыпочках,  и  увидела,  как
из-за дерева появился медведь и уставился на нее.
     - Какая ты прелесть, Бродячий, - сказала она, даже не пытаясь  ровным
счетом ничего пожелать в его сторону, зная  как  осторожно  следует  вести
себя в колдовской компании. - Ты просто славный малый.
     Она собрала одежду и отправилась назад, одним глазом  посматривая  на
медведя. А тот шел все  быстрее  и  быстрее,  угрюмо  наклонив  голову,  и
угрожающе рычал.
     - Мама! - закричала она.
     А затем бросилась к двери и распахнула  ее,  когда  медведь  был  уже
рядом. Вбежав в дом, она навалилась на дверь плечом и опустила задвижку  в
тот самый момент, когда он хлопнул по ней лапой.
     Мать в этот момент все еще занималась лепешками.
     -  Бродячий,  -  окликнула  медведя  Драга,  выпрямляясь.  И   Ивешка
услышала, как вздохнул медведь, и как затрещали доски, когда он усаживался
около двери. - После  завтрака,  -  сказала  мать,  -  отнесешь  ему  пару
лепешек, это слегка задобрит его. Достань тарелки, радость моя, а  то  мне
некуда сложить лепешки.


     Они сложили вещи и скатали свои постели, чтобы водрузить все  это  на
лошадей. Черневог подхватил мешок  с  книгами  и  с  горшками,  в  которых
хранились сушеные травы, что означало, что он  собирался  руководить  всем
сам и держать эти вещи подальше от Саши, так во всяком  случае  с  горечью
подумал Петр.
     Точно  так  же,  безошибочно,  он  сообразил,  какой  именно  лошадью
воспользуется Черневог, и поэтому когда тот захотел наконец направиться  к
лошадям, то Петр старался держать рот на замке и  не  собирался  открывать
его и впредь, в глубине души желая,  чтобы  Волк  проявил  соответствующую
моменту разборчивость и, сбросив Черневога, сломал бы  ему  шею.  Но  сама
мысль о том, что Черневог может причинить  лошади  какой-нибудь  вред  или
опутать ее колдовством, убедили его в том, что  не  следует  провоцировать
его на такие поступки. Волк с любопытством подошел к ним, и Петр  привязал
поводья, стараясь вообще ни о чем не думать.
     - Петр, - сказал Саша, и тот подумал, видимо не по собственной  воле,
что Саша хочет ехать с ним вдвоем на Хозяюшке. - Нет, -  поспешно  ответил
Петр и затряс головой, продолжая завязывать узлы.  Он  очень  хорошо  знал
хулиганов и задир разного рода, в избытке встречал их в Воджводе,  и  если
уж так  случилось,  что  сегодняшним  утром  Черневог  наметил  его  своей
жертвой, то так тому и быть: уж лучше пусть пострадает один  из  них,  чем
они оба, да и гораздо умнее будет чуть пригнуть  голову  перед  мерзавцем,
чем, бросая ему бесполезный  вызов,  позволить  отыскать  одну  за  другой
следующие болевые точки для удара, пока он не обнаружит их все.
     Итак, он закончил возиться с поводьями и забросил их свободные  концы
на шею Волка, а затем повернулся к Черневогу, молча предлагая  ему  помочь
забраться на лошадь. Он стоял и смотрел в его глаза, не понимая,  чего  же
хочет этот человек.
     - Ну же, - сказал Черневог.
     Петр, все еще сомневаясь,  качнул  пару  раз  головой,  повернулся  и
ухватил Волка рукой за гриву.
     На какой-то миг  его  остановил  холодный  страх  от  одной  мысли  о
присутствии Черневога за его спиной. Но что-то  очень  сильное  заставляло
его продолжить движение, прямо сейчас, пока стоящий рядом с ним человек не
потерял терпения.
     Он повернулся еще раз и взглянул Черневогу  в  лицо,  уверенный,  что
один из этих побуждающих к действию толчков  принадлежал  Саше,  а  другой
Черневогу, а все, что мог сделать в такой ситуации он, так это  продолжать
стоять, наблюдая за происходящим вокруг и не скрывая своих опасений.
     - Так можешь ты просто сказать, в конце концов, чего же ты хочешь?  -
спросил его Петр точно в такой же манере, как он спросил бы Сашу, и тут же
испугался, что этим вопросом может нарушить какое-то невидимое равновесие,
образовавшееся в повисшей над ними тишине, и вызвать  мгновенную  войну...
или может сделать что-то очень глупое и очень опасное для Саши, и  поэтому
он хотел, чтобы Черневог думал только о нем одном и на время оставил  Сашу
в покое. И  тогда  он  неожиданно  толкнул  Черневога.  Тот  повернулся  и
взглянул ему прямо в  лицо,  и  после  этого  Петр  уже  не  смог  сделать
очередной вдох, так же как и не смог выдохнуть предыдущий.
     - Прекрати это! - закричал Саша.
     Дыхание восстановилось, а Черневог сказал:
     - Никогда не делай этого впредь. - И Петр волей-неволей повернулся на
подгибающихся коленях, но все-таки нашел в себе силы, чтобы запрыгнуть  на
спину Волка.
     Черневог подал ему поклажу, которую и до этого тащил  на  себе  Волк,
протянул мешок с книгами, а затем потребовал, чтобы Петр протянул ему руку
и помог забраться на коня.
     Петр сделал, все о чем его просили, а Волк лишь переступил с ноги  на
ногу, когда Черневог, ухватившись за руку и  за  рубашку  Петра  устроился
наверху. И почти сразу же Петр почувствовал все ту же тошноту  в  желудке,
которая означала, что два колдуна хотят от  него  самых  что  ни  на  есть
противоположных вещей.
     Он не попросил Сашу остановиться, а лишь прикусил губу, понимая,  что
малый знал, что он делает, если даже это и убьет его...
     Черневог обхватил его сзади руками, а Волк развернул голову  и  начал
двигаться в направлении, которого хотел скорее  всего  Черневог.  Все  это
почти не воспринималось им, словно подернутое туманом. Ему  не  нравилось,
что Черневог сидел так близко от его спины, и он не хотел ощущать  у  себя
ту темную холодную пустоту, которая поселилась внутри него с прошлой ночи.
     "Ведь это его сердце", - подумал Петр, - "как бы  это  не  ощущалось.
Это его проклятое, съежившееся сердце..."
     - Отпусти его! - продолжал говорить Саша, придерживая Хозяюшку  рядом
с Волком, но она неожиданно встала и шарахнулась  в  сторону.  -  Петр!  -
закричал Саша. Когда тот обернулся к нему, то увидел, что Саша из всех сил
натягивает поводья, стараясь справиться лошадью. - Черт  побери,  не  смей
этого делать с ним!
     ...Но темное пятно лишь чуть отклонилось  в  сторону,  скорее  всего,
будто что разыскивало, а затем улеглось, найдя себе подходящее  место  для
отдыха. Вслед за этим исчезло чувство сильного страха, прояснилась голова,
и Петр только лишь подсознательно помнил о том, что внутри у него все  еще
было что-то.
     - Он в полной безопасности,  -  сказал  Черневог,  и  эти  слова  как
раскатистое эхо отдались в ушах у Петра и у Волка, который чуть тряхнул их
в  тот  самый  момент,  а  Хозяюшка  выровняла  шаг  и  стала  вести  себя
относительно спокойно. - Нет  никаких  причин  для  беспокойства,  -  едва
слышно произнес Черневог сзади него, почти касаясь губами его уха. - Я  не
причиню тебе никакого вреда, у  меня  и  в  помине  нет  намерений  чем-то
навредить тебе...
     Неожиданно он почувствовал,  как  его  пробирает  холод.  Сейчас  его
окружал уже не тот прозрачный лесок,  сквозь  который  они  ехали,  сплошь
состоящий из молоденьких деревьев: его охватили воспоминания  о  недавнем.
Он отчетливо видел костер, который был у них прошлой ночью, вспомнил,  как
Саша ударился о каменный пол, рухнув на него, будто мешок с мукой,  увидел
и  себя,  стоявшего  там  же,  в  нерешительности,  не  знавшего  что   же
предпочтительнее сделать в тот момент.
     Он чувствовал себя  так,  будто  ничего  не  произошло  за  последние
несколько лет, будто этих лет  вообще  не  было,  а  он  был  все  тем  же
маленьким оборвышем,  у  которого  не  было  никого,  кроме  пьяницы-отца,
который изредка кормил его, частенько напивался пьяным или исчезал куда-то
на несколько дней.
     Несмотря на это, он  по-своему  заботился  о  нем,  черт  побери:  он
припомнил, как частенько разыскивал своего отца и при этом  нередко,  Боже
мой, даже желал, чтобы тот умер где-нибудь в темном переулке, чтобы ему не
пришлось переживать очередную страшную ночь...
     И его отец действительно умер, вернее, он был убит в один из  вечеров
в самый разгар лета. И Петр ощущал в тот момент точно  такое  же  холодное
пятно внутри себя. Тогда он напился в первый раз за свою жизнь и полез  на
крышу "Оленихи", чтобы пройти по самому коньку, не выпуская из рук кувшина
с водкой, в то время как подвыпившие подростки ободряюще кричали и хлопали
в ладоши, стоя внизу. Они же обрадовались еще больше,  когда  он  едва  не
сорвался вниз.
     Они напоили его, и скорее всего  не  из-за  сострадания  к  нему.  Он
потерял всякий рассудок и пропустил похороны, хотя бы и  те,  которых  был
достоин Илья Кочевиков: городской сторож просто свалил  его  в  неглубокую
могилу, на которой никто не поставил креста.
     Даже он сам. Он пришел туда лишь в  середине  следующего  дня,  чтобы
посмотреть на могилу, и тут же ушел: все, что  он  чувствовал,  стоя  там,
было лишь облегчение от того, что теперь его отец больше никогда не  будет
пугать его.
     Вот где он побывал сегодняшним утром, вспоминая, как раскачивался  на
этой проклятой крыше. Он делал это еще несколько раз в жизни,  может  быть
раза три, заключая солидные пари. Вот и сейчас он вновь видел перед  собой
расплывчатые очертания крыши, которая раскачивалась взад и вперед, и вновь
чувствовал охватившее его оцепенение, которое указывало ему лишь  на  этот
единственный для него зыбкий узкий путь. И если бы он  сорвался,  то  весь
мир с восторгом ожидал бы его падения вниз...
     "Идешь со мной, Кави Черневог? Считаешь ли ты себя  смелым?  Считаешь
ли ты себя подходящим для такого дела?"
     ...Но вот Он уже стоял в зимнем лесу, подзывая Сову, и она появлялась
из заснеженного неба, белая, на белом фоне снежинок. Сова садилась на  его
руку и хватала мышь, которую он приносил для нее.
     Теперь он мог не любить  даже  Сову,  он  мог  перестать  любить  что
угодно. Теперь он понимал лишь только умом, что есть жизнь и есть  смерть.
Теперь он  мог  испытывать  и  страх,  и  ненависть,  которые  так  сильно
переплетались друг с другом, получая  определенную  пользу  от  того,  как
жить, не имея сердца. Общаться с Совой было очень удобно,  потому  что  ее
интересы были очень простыми: всего-навсего какая-то пара  мышей,  поймать
которых не составляло никакого труда, стоило только пожелать им затихнуть,
и в следующий момент пожелать им умереть.
     Сова, когда убивала сама, делала это очень быстро.  Сова  никогда  не
задумывалась над этим, она просто делала это, и все. Он мог  бы  пожелать,
чтобы Сова стала  свободной,  но  этого  сделать  он  не  мог:  Сова  была
привязана к нему, так же, как он был привязан Драге. Он мог сбежать на час
или около того в белое безмолвие, позвать  Сову  и  на  время  забыть  обо
всем...
     "Нет никакого смысла в побеге", - слышал он стоявший в  его  ушах  ее
голос. "Ты можешь попробовать, чтобы убедиться".
     "Нет ничего хорошего и  в  желаниях",  -  говорила  она.  "Ты  можешь
испробовать и это".
     И однажды ночью, стоя около горящей печки, эта женщина  сказала  ему:
"Может быть, ты хочешь, чтобы я позвала Сову сюда?" "Нет", - сказал он,  и
поскольку сейчас на его месте был Петр, то, взглянув на ее светлые волосы,
он подумал, что Черневог ошибался: это была Ивешка, а  не  Драга.  Или  он
вообще не понимает, что происходит.
     Но все вдруг стало расплываться перед его глазами, и он, почувствовав
панику, подумал: "Нет, это не Ивешка, это не она", -  прежде  чем  женщина
повернула голову и взглянула ему в глаза.
     Он хотел вырваться из этого сна. Он хотел бежать от него, потому  что
он знал, куда все это ведет. Он слышал, как Сова билась крыльями в окна, и
чувствовал, как в такой же панике билось его сердце...
     "Это не Ивешка", - продолжал он уверять самого себя. У той, что  была
перед ним в этом кошмарном сне, не было никакого  сходства,  кроме,  может
быть, волос или формы лица. И он сам не знал, как мог так ошибиться,  даже
глядя на нее со спины. На подбородке у нее была глубокая ямочка,  и  глаза
были тоже явно не ивешкины: это  были  ледяные  глаза,  излучавшие  зимний
холод.
     Она подошла ближе и тронула его за подбородок: она была намного выше,
чем он. Она целовала его в губы, пока Сова колотилась в окно, и его сердце
так же билось в страхе. Сейчас он уже не понимал, какое решение было самым
правильным, так же, как не знал и того, где мог спрятаться, если бы  вдруг
убежал. Она дважды поцеловала его, прежде чем сказала,  что  всегда  знала
обо всех его секретах и никогда не  имела  другой  цели,  кроме  той,  что
отводила для него.
     Он не хотел идти в ту комнату вместе с ней... И тогда Черневог вернул
его в солнечный день и в лес, питая отвращение к  этой  части  собственных
воспоминаний. Черневог не хотел чувствовать себя вновь  слугой,  и  он  не
собирался хоть когда-нибудь вновь оказаться в этой роли...
     На этот раз он шел по тропинке к домику перевозчика, миновал знакомые
Петру ворота, прошел по знакомому деревянному настилу, поднялся на крыльцо
и со страхом постучал в дверь, стараясь следить за  собственными  мыслями,
иначе Ууламетс мог моментально узнать, зачем он пришел сюда, и убить его.
     Но дверь ему открыла девочка, у которой были светлые косы, и  волосы,
так похожие на волосы Драги, что у него неожиданно  от  страха  подскочило
сердце. Но это могла быть всего-навсего лишь дочь Драги, девочка не старше
тринадцати лет.
     Он снял шапку. Он знал, кем она  была,  и  очень  смутно  представлял
себе, что имеет дело с кем-то очень опасным для себя. Он  сказал  молодым,
почти детским голосом:
     - Я Кави Черневог. Я пришел повидать учителя Ууламетса. Дома ли он?
     Ивешка впустила его в дом.
     "Нет!" - подумал  Петр,  в  отчаянии  стараясь  не  видеть  этого.  А
Черневог очень тихо сказал из-за его плеча: "Она  очень  способная,  когда
использует свой здравый ум,  но  разве  ее  можно  в  чем-нибудь  убедить?
Уговори ее присоединиться к нам, и тогда ничто и никогда больше  не  будет
угрожать нам".
     - Нет, - пробормотал Петр. Ему было вообще  тяжело  думать.  А  мысли
Черневога продолжали обволакивать  его,  будто  затягивая  в  паутину.  Он
слышал, как Хозяюшка топала следом за ними, и хотел чем-нибудь помочь,  он
хотел повернуть назад, но его руки не слушались его.
     Неожиданно быстрый топот копыт догнал их, Волк повернулся и встал как
раз в тот момент, когда Петр увидел лишь удаляющийся светлый  зад  кобылы,
зеленые березы, да мелькавшую на солнце сашину белую рубашку...
     Петр с силой ударил Волка, и  когда  тот  рванулся  вперед,  Черневог
съехал набок, увлекая за собой и Петра, который из  всех  сил  вцепился  в
конскую гриву, удерживая таким образом и  себя  и  Черневога.  Тогда  Петр
нанес ему удар локтем под ребра, повернулся и  ударил  еще  раз,  прямо  в
челюсть, но следующего удара он  нанести  не  смог:  его  рука  больше  не
подчинялась ему.
     Волк остановился, переступая из стороны в сторону и давя  свалившуюся
на землю поклажу. Горшки трещали  как  старые  кости,  а  Петр  беспомощно
глядел на колыхавшееся перед ним  зеленое  море  молодых  берез,  не  видя
ничего, кроме  поблескивающих  на  солнце  листьев.  И  мальчик  и  лошадь
скрылись из глаз за видневшейся вдали более высокой молодой порослью:  они
уносились в неизвестность, затаив какую-то  мысль,  так  по  крайней  мере
уговаривал он самого себя. Саша просто так не убежал бы от него: наверняка
малый совершенно неожиданно нашел  какой-то  ответ  и  теперь  обязательно
постарается вытащить Петра из этой западни.
     Он верил в это, несмотря на то, что щемящее чувство беспокойства, тут
же возникшее в самой глубине его души, напомнило ему о том,  как  покидали
его друзья... как уходил в ночь Дмитрий Венедиков,  в  тот  самый  момент,
когда жизнь вместе с кровью медленно уходила из Петра...
     Даже его собственный отец частенько говорил ему, когда Петр попадался
на воровстве: "Парень, я не собираюсь отвечать за тебя..."
     Черневог опустил руку на плечо Петру и повернул его к себе лицом. Его
губы были разбиты, подбородок вымазан в крови, а Петр до сих пор так и  не
мог поднять свою руку после того последнего удара. У него было  достаточно
времени, чтобы понять, что Черневог был вне себя.
     - Ну, и какой во всем этом прок? Он бросил тебя.
     - Нет, он не сбежал, это тебе теперь следует  беспокоиться,  Змей,  -
ответил Петр.
     Черневог взглянул на него, словно сумасшедший. Петр ожидал,  что  тот
сделает  что-то  страшное,  причиняющее  боль.  Очень  глупо  было  вообще
говорить что-либо  в  этой  ситуации,  если  только  не  воспринимать  все
происходящее как пришпоривание лошадей: разговор подгонял Черневога, уводя
его в другую сторону, а Саша тем временем уносился все дальше и дальше.
     Черневог отошел от Петра и остановился, повернувшись к  нему  спиной.
Он не рискнул смотреть в том направлении, где исчез Саша.  Но  как  только
Петр подумал о том, чтобы подойти и наброситься на  него,  то  моментально
все его мысли исчезли, будто с камня вода. Он пытался заговорить и не мог,
а червоточина, поселившаяся в его сознании, начала  вновь  волновать  его,
вызывая горькие воспоминания о  том,  как  убегал  Дмитрий,  оставляя  его
одного в темном дворе трактира...
     Саша не должен был  оставить  его.  Саша  должен  вернуться,  и  Петр
искренне верил в это. Так он и стоял, да и что еще мог он  поделать,  пока
Черневог, с холодным лицом, не повернулся к нему и не сказал:
     - Садись на коня.
     Петр же очень хотел знать, хотя и был абсолютно беспомощным, не  смог
ли  вдруг  этот  колдун  добраться  до   Саши   с   помощью   каких-нибудь
заклинаний... да и жив ли сейчас Саша?
     - Пошевеливайся, черт побери,  -  сказал  Черневог,  заставляя  Петра
повернуться и взять в руки поводья, прежде чем сам Петр вспомнил о них. Он
обернулся в сторону Черневога, неожиданно вспомнив, что при  нем  все  еще
оставался меч, который Черневог никогда не забирал у него. Это лишний  раз
доказывало, как он полновластно он подчинил его себе, заставляя  Петра  не
думать ни о чем, что имело бы хоть какой-то смысл или значение. Но на этот
раз Черневог решил отобрать у  него  и  меч.  -  Твой  друг  поступил  как
последний дурак. Давай мне меч. Снимай его и давай мне.
     Петр так и сделал, двигаясь будто во сне и наблюдая сам  за  собой  с
какого-то удаления. Ему казалось, что  именно  сейчас  появились  какие-то
причины, чтобы Черневог забрал у него оружие: может быть,  он  думал,  что
Саша может каким-то образом, через посредство Петра, воспользоваться им.
     Петр все еще придерживал меч  своей  рукой,  когда  Черневог  сказал,
стаскивая с его плеча перевязь, на которой тот висел:
     - Есть существа, которые могут пообещать ему все, что  он  хочет.  Та
защита, которая сейчас окружает  его,  не  подвластна  мне,  и  поэтому  я
искренне убежден, что он действует не один и не по  собственному  желанию.
Ты понимаешь меня, Петр Ильич?
     Петр старался не слушать. Он продолжал упорно думать о том, что  Саша
не дурак и не будет прибегать к помощи волшебства, Петр мог  поклясться  в
этом, так же как и в  том,  что  Черневог  лгал  ему...  А  тот  продолжал
говорить, крепко ухватив его за руку