аблестели, когда он говорил о золоте.  И  он  еще
сказал "тебя и меня", чего Саше ни разу в жизни  не  приходилось  слышать,
сколько бы он ни напрягал память. Услышать вот  это  "тебя  и  меня"  было
гораздо более удивительным и гораздо более желанным по сашиному счету, чем
слушать о драконах, плачущих жемчужинами. Петр сомневался в  существовании
полевика, а Саша, в свою  очередь,  сомневался  в  существовании  Киева  и
отделанных золотом дворцов, но это "тебя  и  меня"  было  для  него  самым
дорогим и реальным, оно было здесь и сейчас.
     Пока они отдыхали, Саша  знал,  что  Петру  было  немного  лучше,  но
постоянно наблюдая за ним, он видел, что настроение его падает...
     - Да, - сказал он, чтобы доставить ему хоть какую-то радость.  -  Да,
мне хотелось бы увидеть все это, и, разумеется, я верю, что Киев  есть  на
самом деле.
     Однако больше всего он верил в то, что  они  были  пропащими  людьми:
ведь если они вернуться назад в Воджвод, то слуги закона повесят Петра, а,
может быть, их обоих, но если они будут продолжать свой путь через  лес  и
не найдут здесь никакой пищи,  то  надежда  на  жизнь  и  с  этой  стороны
исчезнет.
     - Когда мы доберемся  до  Киева...  -  начал  Петр,  как  только  они
отправились в путь. И он рассказал ему о слонах с ногами, обвитыми змеями,
и о сказочной птице Рух, которая несла огромные яйца при дворе  индийского
короля.
     - Это более похоже на правду, чем говорящий банник,  -  сказал  Петр,
подмигивая ему, и тут же зацепился ногой за торчащий  из  земли  корень  и
едва не упал, резко наклонившись в сторону мальчика.
     - Со мной все хорошо, - сказал он, весь побледневший и дрожащий.  Но,
тем не менее, не разрешил Саше взглянуть на  свою  рану.  -  Оставь  ее  в
покое, - сказал он, отмахиваясь от него. - Оставь ее.
     Но бледность с его лица не исчезала, и теперь,  пока  они  шли,  Петр
даже не пытался шутить или рассказывать свои обычные небылицы.


     Постель, которую они приготовили на ночь, на  этот  раз  состояла  из
кучи полусгнивших листьев, которую они сложили около старого бревна.  Даже
вечер был настолько холодным, что в сумеречном  свете  было  заметно,  как
дыхание превращалось в иней. Поэтому Саша и пытался извлечь огонь, из всех
сил натирая палкой кусок сухого дерева, которое использовал как  трут.  Но
он преуспел лишь в том, что разогрелся  сам  да  истер  все  руки,  но  не
получил даже ни одного  завитка  дыма.  Он  подумал,  что,  возможно,  ему
попалось слишком влажное дерево, даже среди того,  что  здесь  можно  было
считать сухим, а возможно, у него ничего не вышло и потому, что в  глубине
собственного сердца он знал, что огонь был тем  единственным  заклинанием,
которого он боялся, что огонь  убил  его  родителей,  что  огонь  был  его
проклятьем и  его  бедой,  и  что  он  страшно  боялся  его,  несмотря  на
безнадежное положение, в котором они сейчас находились.
     - Жаль, но ничего не выходит, - сказал он, тяжело дыша, на  что  Петр
заметил:
     - Остановись, малый. Ведь ты уже в кровь стер себе руки. Так  ты  все
равно ничего не получишь.
     Но по крайней мере он разогрелся, и  ему  хотелось  поделиться  своим
теплом. Они укрылись кафтаном, и Петр предположил, что сегодняшняя ночь не
должна быть столь тяжелой, как предыдущая, а утром  он  будет  чувствовать
себя еще лучше. Возможно, он пробормотал что-то еще, вроде  того,  что  им
следует встать пораньше, когда кругом будет самый холод,  и  остаток  ночи
повести в дороге, а отдыхать позже, когда будет совсем тепло.
     Но перед рассветом было то самое время, когда Петр наконец засыпал, а
кроме того, дорога, по которой им предстояло идти, делала поворот, и  Саше
показалось, что будет слишком глупо сбиться с пути, потеряв таким  образом
последнюю надежду на спасенье.
     Поэтому, на следующее утро, проснувшись с  восходом  солнца,  они  не
сказали друг другу ничего о том, что хотели  отправиться  в  путь  еще  до
рассвета. Петр потратил еще долгое время в  попытках  подняться  на  ноги.
Когда ему наконец удалось  это,  и  он  встал,  весь  покрытый  потом,  то
отметил, что сегодняшнее утро было гораздо теплее, хотя Саша этого явно не
ощущал, наблюдая, как дыханье по-прежнему схватывается морозом, теперь уже
в отблесках рассвета, проникающих через толщу деревьев.
     С  возрастающей  остротой  Саша  чувствовал,  что  их  обстоятельства
подчинены какому-то несчастному року, когда  Петр  вновь  начал  повторять
свои несвязные рассказы о Киеве, о княжеском дворе,  о  слонах,  сказочных
птицах и золоченых крышах, о том, как  его  отец  однажды  видел  Великого
Князя, и как его дед водил караваны на Великий Восток. Но о матери Петр не
упомянул ни разу, и поэтому Саша наконец спросил его:
     - А у тебя была тетка или кто-нибудь еще?
     - Нет, - очень быстро и легко ответил Петр, и Саша почувствовал,  что
он врет. - Они мне были просто не нужны: ведь отец выиграл меня в кости.
     - Но такого не может быть.
     - Ого, - рассмеялся Петр,  но  негромко,  стараясь  не  дышать  очень
глубоко. - Ты, я вижу, уже кое-что знаешь.  Может  быть,  у  тебя  есть  и
девица?
     - Нет.
     - Нет даже на примете?
     - Нет. - Это приводило его в  замешательство  и  заставляло  говорить
какую-то глупость. - Вокруг нас было не так много людей. - Но в это вообще
нельзя было поверить, потому что вокруг "Петушка" было множество  соседей.
- Во всяком случае, очень мало моего возраста, - добавил он.
     - И совсем не было девиц?
     - Нет.
     - А то вот есть Маша, дочка дубильщика...
     Саша чувствовал, что его лицо начинает гореть, и  подумал,  что  Петр
Ильич и его друзья знают наперечет весь город.
     - Или дочка пивовара, - сказал Петр, - Катя. Не знаешь  ее?  Та,  что
всегда в веснушках?
     - Нет, - ответил он с тоской.
     - Никого?
     - Нет, Петр Ильич.
     - И нет ни одной знакомой ведьмочки или колдуньи?
     - Нет, - сказал Саша, на  этот  раз  очень  резко.  -  Какая  девушка
захочет разделить мою судьбу?
     - А, - сказал Петр, неожиданно чуть хмурясь,  словно  все  услышанное
было явной новостью для него. Он слегка подтолкнул Сашу локтем. - Но  если
бы у тебя были бы деньги, ты мог бы иметь сколько угодно  и  проклятий,  и
бородавок, все равно, любой папаша в Воджводе прямо вытолкал  бы  за  тебя
свою дочь. И ни один из них не заметил бы ни одной бородавки.
     Тепло от солнечных  лучей  начинало  разогревать  сашино  лицо,  и  в
какой-то момент он был даже рад, что в лесу столько тени.
     - Девицы же в Киеве, - начал было Петр и вдруг остановился,  опершись
рукой о ствол дерева, и некоторое  время  не  говорил  ни  слова,  а  Саша
беспомощно стоял рядом. - Черт возьми! - наконец  сказал  Петр,  с  трудом
переводя дыхание.
     - Петр, позволь мне взглянуть на твой бок. Дай мне посмотреть, что  я
могу сделать.
     - Не надо! - ответил тот,  сделав  еще  один  вдох  и  добавил  более
спокойно: - Не надо, мне сейчас будет  лучше.  Это  лишь  минутная  острая
боль, она приходит и уходит...
     Саша почувствовал, как к нему внезапно подступает холод, хотя  сейчас
была не ночь, когда все страхи непомерно возрастали, а ясный день,  и  все
шутки Петра были бессильны, чтобы разогнать его.
     - Разреши мне осмотреть повязку, - сказал  он.  -  Петр,  пожалуйста,
прошу тебя.
     - Нет.
     - Ну не будь дураком, разреши мне помочь тебе.
     - Уже все в порядке,  черт  возьми.  Оставь  меня  в  покое!  -  Петр
оттолкнулся от дерева и вновь пошел по дороге,  помогая  себе  мечом,  как
посохом. Это был уже не тот Петр, который досаждал тетке Иленке, разъезжая
по двору и размахивая шапкой. Сейчас  по  дороге  шел  усталый  измученный
человек,  сгорбившийся,  с  опущенными  плечами,  ступающий   медленно   и
неуверенно.
     Саша молил Бога, чтобы Петр Ильич вернул назад свою былую силу, и был
полностью уверен в том, что это очень справедливое желание.
     А может быть, Петр был прав, и он  просто  безобидный  дурак,  потому
что, несмотря на все его старания, тот не стал чувствовать себя  лучше  ни
сразу, ни какое-то время спустя после этого. Единственное, что можно  было
сказать, так это то, что Петр по-прежнему оставался на ногах, медленно, но
передвигал их, и у него пока не было новых приступов острой  боли,  однако
Саша не мог сказать, хорошо это было или плохо.
     Он не смог развести огонь,  он  не  смог  найти  ничего  больше,  чем
застывшую мелкую  рыбешку,  вмерзшую  в  ледяную  кромку  ручья,  и  нашел
несколько ягод, вместо того, чтобы  отыскать  пушную  или  пернатую  дичь,
которая наверняка водилась в этих лесах.
     Все кругом будто вымерло. В такое время  года,  когда  зима  медленно
умирает, но все еще не покидает землю, а весна еще не  обретает  жизнь,  в
таких заброшенных местах выжить могли только призраки, а больные и  старые
должны были умереть: вот так обычно говорили люди в городе. И в  последнюю
ночь, перед тем, как вся природа пробуждалась навстречу  весне,  городские
женщины выходили на улицу  с  распущенными  волосами  и,  развязав  пояса,
копали небольшой ров  около  городской  стены.  При  этом  они  играли  на
волынках и зазывали  Весну.  Мужчины  в  это  время  прятались  по  домам.
Исключение составляли лишь  колдуны,  которые  тоже  принимали  участие  в
обряде и тоже играли на волынках, обращаясь с просьбами к богам  и  добрым
духам, чтобы они отвели от них все несчастья в этом сезоне.
     Так они и шли: Петр в одолженном на время кафтане, который трещал  на
его могучих плечах, и мальчик, прослывший  неудачником.  И  если  было  на
земле самое злополучное место, так оно было именно в этом лесу, в  котором
кроме двух скрывающихся от закона  людей,  и  диких  зверей,  которых  они
смертельно боялись, были только мертвые деревья, мертвые кусты, бесплодная
земля и безжизненные ручьи.
     Может быть, здесь и был лесовик,  но  Саша  пока  не  чувствовал  его
присутствия. Он даже прошлой ночью тайно  выложил  на  старый  сухой  лист
несколько засохших ягод и зерен, и, сдерживая дыханье, тихо  приговаривал,
чтобы не услышал Петр: "Пожалуйста, сделай так, чтобы мы  не  заблудились.
Пожалуйста, сделай так, чтобы Петр не спотыкался, это причиняет ему  боль.
Пожалуйста, приведи нас в какое-нибудь благополучное место".
     Казалось, что подобного умиротворения очень мало для  неосязаемого  и
безмолвного духа, который к тому же,  может  быть,  враждебно  настроен  к
путникам, а может быть и сам нездоров от пребывания в таком лесу.  Поэтому
Саша взял колючку, проколол себе палец и выдавил из него несколько  капель
крови. Он слышал от кого-то, что так частенько делают колдуны.  Он  слышал
страшные вещи про то, как иногда подношение  в  виде  крови  может  только
ухудшить дело, несмотря на то, что там же находились и другие  подношения,
хорошо известные духам.
     - Ради Бога, скажи мне, что ты там делаешь? - спросил его Петр, когда
они остановились  на  отдых  в  защищенном  от  ветра  месте.  Саша  очень
испугался,  что  Петр  может  сказать  что-то,  вызывающее  раздражение  у
невидимых глазу обитателей леса, поэтому с чувством  полной  безнадежности
сказал:
     - Отыскиваю съедобные корешки.
     - Не очень-то похоже, чтобы  ты  что-то  искал,  -  сказал  Петр  без
прежней бодрости в голосе, а, главное, в  тот  самый  момент,  когда  Саша
только что сообразил, что он врет в самый неподходящий момент. А что, если
его услышат злые духи? Что будет тогда с ними в этом лесу?
     "Человек с дурным глазом", подумал он, обвиняя себя во  всех  грехах.
"Ах, Отец Небесный, отведи от нас все несчастья. Петр  никогда  не  обидел
никого, и он не заслужил таких страданий".
     Но Небесный Отец  был,  видимо,  не  из  той  породы  богов,  которые
позволяли часто беспокоить себя, особенно в  тех  случаях,  когда  в  беду
попадали негодяи и беглецы, и  было  бы  слишком  ожидать,  что  он  будет
спасать дурака от его собственной  глупости,  какую  бы  цену  за  это  ни
давали.



                                    6

     Петр в конце концов все-таки уснул, подложив под разболевшуюся голову
руку, и проснулся уже утром,  почувствовав,  как  падавший  сквозь  завесу
деревьев солнечный свет  неожиданно  ослабел,  и  в  лесу  стало  темнеть.
Пробуждение от сна в какой-то момент чуть-чуть приободрило его, пока он не
услышал раскаты грома и не увидел над собой угрожающе темное небо.
     - Черт возьми, - сказал он, снова прикрывая  глаза  и  чувствуя,  как
вновь возвращается утомление и подавленность: ему не  хотелось  двигаться,
не было никакого желания предаваться надеждам и  мечтам.  Киев  был  всего
лишь мечтой, сказочным сном, а такой сон мог стать реальностью только  для
очень удачливых людей. А вся удача Петра Кочевикова  на  сегодняшний  день
состояла из холодной постели на мерзлой земле посреди нескончаемого  леса,
да ожидавшая и его, и мальчика голодная смерть, к  которой  они  неумолимо
приближались после множества самых глупых ошибок.
     Одной из таких ошибок было то, что они  выбрали  именно  эту  дорогу.
Ошибочны были их надежды и ожидания неизвестного, как ошибочно было и  то,
что они не пошли полем,  а  углубились  в  этот  лес.  Уж  лучше  было  бы
повеситься, чем испытать такой конец. На самом деле, лучше.
     Вот уже и капля дождя упала ему на лицо, а за ней другая.
     - Небесный Отец, - в отчаянии произнес Саша, встав на колени, - прошу
тебя, не делай этого.
     - Небесный Отец, видать, выпил лишнего прошлой ночью, и теперь у него
самое скверное расположение  духа.  -  Слова  Петра  оказались  еще  более
грубыми, чем породившие их мысли.
     - Пожалуйста, не говори такое.
     Мальчик, как всегда бывало в таких случаях, сильно испугался.
     Ведь он верил в банников и в лесовиков, и это вселяло  дополнительный
страх перед вероломством изрыгающего гром неба.
     Но он все-таки подошел к Петру, помог ему встать на ноги и  поднял  с
земли меч, который тот по-прежнему использовал как опору в пути.
     Неожиданно, когда они шли под мелким моросящим дождем,  Саша  заметил
кустарник, на котором было много оставшихся на зиму засохших ягод. Он даже
разодрал о колючки руки, пока снимал этот сохранившийся  с  прошлого  года
урожай, и кровь бежала по его пальцам, смешиваясь с каплями дождя.
     - А вот и  завтрак,  -  сказал  Саша,  и  Петр  взял  протянутую  ему
пригоршню сухих ягод и попытался съесть их, но у него запершило  в  горле,
когда он выдавил из них кислый терпкий сок: он явно не испытывал  аппетита
к такому угощению. Сегодняшнее утро ему  показалось  теплым,  несмотря  на
мелкий дождь, который до блеска отмыл ветки деревьев и устроил под  ногами
кашу из размокших гнилых листьев.
     - Возьми кафтан, хотя бы на время, - сказал Петр. - Я уже  разогрелся
от ходьбы.
     Однако мальчик отказался.
     - Мне тоже сейчас тепло, - сказал он, но Петр знал, что он врет.
     Неожиданно  Петр  поскользнулся.  Это,  должно  быть,  причинило  ему
сильную боль, но он удержался на ногах, не подавая виду, испытывая  легкое
головокружение. Он помахал рукой перед сашиным бледным и испуганным лицом,
рассмеялся, поглядывая вверх, и сказал:
     - А  вот  попробуй,  помешай  этому  дождю.  Небесный  Отец  не  смог
добраться до нас с помощью молний, и поэтому он до сих пор не может  унять
своего раздражения. Это очень похоже на поступки богатых людей: они  очень
часто срывают зло подобным образом.
     - Будь осторожен, - умолял Саша, пытаясь взять его за руку,  но  Петр
отмахнулся от него и начал самостоятельно спускаться вниз по склону,  чаще
всего  просто  съезжая  на  ногах.  Он  подыскивал   место,   относительно
защищенное  от  моросящей  влаги,  где  можно  было  бы  остановиться,   и
вглядывался в сетку дождя, постоянно моргая глазами  от  падающих  водяных
капель.
     - Петр!
     - Старче, - обращался тот, тем временем, к небу, пытаясь даже поднять
вверх руку. - Попробуй еще раз! Покажи все, на что ты способен!
     - Петр! - Саша бросился вниз, сам поскользнулся и упал на колени.
     Петр пожимал плечами и разводил в стороны руки.
     - Подумать только, не способен даже на самый плохонький удар! Видимо,
старичок уже расстрелял все свои заряды. Да, видимо он порядочно одряхлел.
Он наверное уже перекидал  и  перебил  все  свои  горшки  и  выбросил  все
обломки, а теперь опустился просто  до  тихой  бессильной  злобы.  -  Петр
покачал головой и наблюдал, как Саша поднимается с колен, а затем пошел по
дороге, которую раскинул перед ними лес. Возможно,  ее  можно  было  и  не
считать дорогой, потому что в любой момент она  могла  навсегда  исчезнуть
среди зарослей дикой травы и безжизненных деревьев. Она скорее походила на
призрачное пространство, на мираж, на сон, подобный тем  снам,  в  которых
беглецам грезился далекий Киев.
     Она  была  так  же  обманчива  и  ложна,  как  надежды  на  обретение
богатства.
     Но дорога была также  опасна  и  обманчива,  как  то  тепло,  которое
помогало Петру переносить дождь, которое старалось  убедить  его,  что  он
может идти, не чувствуя  холода.  Так  он  шел,  пробираясь  сквозь  низко
опущенные ветки,  и  вдруг,  неожиданно  для  себя,  упал,  оказавшись  на
коленях, а мальчик стоял рядом с ним  и  дергал  его  за  руку,  упрашивая
подниматься и идти. Весь этот день отложился в  его  памяти  как  сплошное
море раскачивающихся веток, как  склоны,  сплошь  усыпанные  полусгнившими
листьями, как стена голых безжизненных деревьев,  и  идущий  рядом  с  ним
мальчик, который вот и сейчас не переставал говорить:
     - Петр, Петр, вставай, ты должен идти...
     Но сам он только и смог  сказать  хриплым  голосом,  еле-еле  ворочая
языком:
     - Я устал, я очень устал,  малый.  -  В  этот  момент  он  неожиданно
ощутил, каково было ему на  самом  деле:  голова  раскалывалась  от  боли,
казалось, что весь мир превратился  в  сплошное  бесконечное  переплетение
безжизненных  лишенных  листьев  веток,  все  уголки  леса  с   неумолимой
жестокостью были похожи друг на друга, каждое дерево походило на соседнее,
одна груда гнилых  листьев  ничем  не  отличалась  от  другой,  и  боль  с
безысходной неотвратимостью вновь начала преследовать его,  только  теперь
он чувствовал, что его не  столько  беспокоила  рана,  сколько  голова.  В
какой-то момент он почувствовал резкий внутренний толчок и едва не ослеп.
     - Но послушай, - собираясь с силами,  возразил  он  мальчику,  -  это
глупо. День и так уже клонится к вечеру.
     - Поднимайся, - сказал Саша. - Пожалуйста,  Петр  Ильич,  поднимайся.
Ведь это запах дыма, разве ты не чувствуешь его?
     Вряд ли он мог ощущать  с  заложенным  носом  и  простуженным  горлом
какой-то слабый запах. Скорее  всего,  мальчик  опять  врал,  и  Петр  был
уверен, что Саша делал это с единственной целью: чтобы заставить его  идти
вперед.
     И все-таки он шел, поддерживаемый мальчиком,  который  направлял  его
неуверенные шаги. Теперь они вновь  вышли  на  более  или  менее  заметную
дорогу, где земля между мертвыми деревьями была еще гуще засыпана  старыми
листьями, а кора на стволах почти облупилась, как будто эти деревья умерли
уже много лет назад.
     Он находился в таком отчаянии, что в конце концов смог, как  во  сне,
представить себе и не только этот дым, а смог даже  отчетливо  вообразить,
что впереди, среди сухих деревьев, лежит ровная широко открытая дорога, за
которой виднеется серый дощатый сарай, забор  и  серый,  полуразвалившийся
дом, покрытый лишайником и  обросший  мхом,  как  и  те  деревья,  которые
окружали его. Но, оказалось, что это все-таки был не сон.
     Петр остановился, стараясь унять дрожь,  и  ухватил  за  плечо  Сашу,
который продолжал тащить его вперед.
     - Ведь ты сам говорил мне о разбойниках...
     - А что еще нам остается делать? Где еще мы сможем найти помощь?
     Петр стоял опершись на меч и пытался оторвать руку от плеча мальчика.