таким
как Петр, он беспокоился обо всем в присутствии  Черневога  и  он  не  мог
ехать в это место с таким  же  взглядом  на  вещи,  как  это  делал  Петр,
выглядевший так, будто беда  должна  остерегаться  его,  и  не  признающий
ничего другого. Он же был напуган и зол на Черневога, и больше всего...
     Больше всего он не хотел той встречи, которая могла там  произойти  и
которая могла положить конец всему  происходящему.  Поэтому  он  продолжал
думать о том, что ему делать, если у старика будут планы на его счет?
     -  Не  много  осталось  от  этого  места,  -  заметил  Петр.  И   это
действительно было так.  Только  благодаря  чистой  удаче  можно  было  бы
отыскать дом в наступавшей темноте:  разросшиеся  деревья  почти  скрывали
его.  Только  поднимавшиеся  над  ними  обгорелые  столбы  указывали,  где
находились остатки старого дома. Обуглившиеся  бревна  стояли  неподвижно,
вымытые дождем.
     Ведь я тоже видел это,  подумал  Саша,  с  неудовольствием  осознавая
присутствие Черневога за своей  спиной.  Хозяюшка  шла  своим  размеренным
шагом,  постоянно  напоминая  ему  о  себе  движением  своего  тела.   Она
чувствовала  запахи  дождя,  молодых  листьев  и   старого   пожарища   и,
разумеется, никакой опасности во всем этом распознать не могла.
     - Выглядит так, будто лешие выровняли все,  что  осталось,  -  сказал
Петр. - Те большие деревья во дворе исчезли, а молодые посадки должны быть
прямо около могилы.
     - Мы отыщем ее, - рассеянно пробормотал Саша. Он не чувствовал ничего
определенно плохого в этом месте, хотя оно  и  казалось  более  посещаемым
призраками, нежели остальной лес. Здесь наверняка было полным-полно старых
желаний, здесь все еще жила старая память. И он сказал про себя, обращаясь
к  призраку  Ууламетса,  если  тот  случаем  мог  услышать  его:  "Учитель
Ууламетс, это я, Саша. Мы привели к вам Черневога..."
     - Саша, - сказал Черневог. Он не держался за него во время всего пути
и старался сторониться его настолько, насколько могут избегать друг  друга
люди, едущие на одной лошади. Но именно сейчас он неожиданно дотронулся до
сашиной руки. - Слава Богу, теперь мы совсем близко!
     - Замолчи!
     Руины  стояли  в  зарослях  молодых   деревьев,   что   создавало   в
надвигающихся сумерках обманное ощущение большого  зеленого  пространства,
будто перед ними было зеленое озеро, всего лишь по колено лошадям, которое
те переходили вброд. Старые мертвые деревья, когда-то стоявшие  во  дворе,
разумеется, исчезли. Виднелись лишь слабо заметные остатки стены и  столбы
от фундамента. Частично сохранилось лишь одно  крыло  дома.  Они  миновали
остатки  стены,  обгорелые  развалины  бани,  все  уже  поросшие  молодыми
березами.
     Саша остановил Хозяюшку, велел Черневогу слезть с лошади  и  спрыгнул
сам, последовав примеру Петра. Фактически они были как раз над могилой, во
всяком случае так ему помнилось.  Вечерний  свет  быстро  угасал,  зеленые
березы еще больше ослабляли его, опушка леса терялась  в  сетке  дождя,  а
обуглившиеся балки чернели на фоне низких облаков. Стоявшую кругом  тишину
нарушало лишь их собственное дыханье.
     - Учитель Ууламетс, - произнес  он  вслух,  не  обращая  внимания  на
тишину. - Учитель Ууламетс?
     Он ждал.  И  совершенно  искренне  желал  старику  всяческого  добра,
вспоминая о том, что тот, кроме всего, спас им жизнь,  и  никак  не  хотел
поворачивать против него его же собственные недостатки.
     -  Проклятый  упрямый  старик,  -  пробормотал  Петр   после   долгих
бесплодных  ожиданий,  в  течение  которых  лошади  притопывали  ногами  и
потихоньку перемещались, ощипывая листья с молодых берез.  -  Здесь  сыро,
грязно и ему сейчас просто не нужна никакая компания...  Выходи,  дедушка,
будь ты проклят. Ивешка попала в беду  и  появилось  что-то,  использующее
твой облик. Я подумал, что тебе интересно бы узнать об этом.
     В воздухе неожиданно пахнуло холодом. Порыв ветра пробежал над  морем
листьев.
     Затем все стихло. Саша, сдерживавший почти  все  это  время  дыханье,
вздохнул, и некоторое время стоял неподвижно, пытаясь вновь убедить себя в
том, что действительно хотел поговорить со стариком один на один.
     Он верил Мисаю. Это был единственный совет,  которому  он  был  готов
следовать во всех случаях, когда это касалось благополучия  леса,  которое
означало одновременно и их собственное благополучие. Он верил этому  точно
так же, как верил земле, по которой ходил, и воде, которую пил.
     Все, что было враждебно лесу, было враждебно и им.  Когда  лесу  было
хорошо, хорошо было и им:  такова  была  сделка,  которую  они  заключили,
обязуясь бережно относиться к природе, используя волшебство лишь в  полном
согласии с ней, как это делали сами лешие.
     Вот на чем он должен стоять. Вот где волшебство не таило опасностей.
     - Стереги его, - сказал он Петру и снял с  лошади  свои  вещи.  Затем
согнул пару молодых деревьев, сделав себе нечто  в  виде  шалаша  и  начал
разыскивать розмарин и другие травы, которые, как он  припомнил,  Ууламетс
использовал для заклинаний.
     Черневог хотел остановить его слабым и  полным  испуга  желанием,  но
вряд ли мог хоть как-то ослабить таким образом его внимание.
     - Ради Бога, - не выдержав начал было он,  но  Петр  схватил  его  за
плечо, - ведь может случиться так, что не только Ууламетс ответит  на  это
обращение.
     Сомнения, подумал Саша и  встал,  глядя  прямо  в  лицо  Черневогу  с
злобным подозрением, что тот замышляет что-то против них.
     - Саша, - сказал Черневог, - Саша, о, Господи...
     Тьма и огонь...
     Стук копыт в темноте... неумолимый, как биение сердца...
     Ивешка, сидящая у печки, с чашкой чая в руках.
     Саша почувствовал чье-то присутствие, которое действовало на него  со
стороны дома. Он повернул голову в том  направлении  и  увидел,  словно  в
плохом сне, среди обгоревших развалин бани, банника, который выделялся  на
фоне дверного проема темным, с торчащими волосами силуэтом.  Этот  угрюмый
надоедливый мальчишка сидел на пороге, уставившись на ступеньки под своими
ногами.
     Не было никакого желания, чтобы он взглянул вверх, потому что  никому
не хотелось заглянуть в его глаза.
     Саша подумал, содрогнувшись от холода: "Он лгал... он всегда был..."
     Но Черневог пытался освободиться от них, вырываясь из рук Петра.
     - Нет! - закричал он.
     В этот момент банник  поднялся  и  хмуро  взглянул  на  них  глазами,
напоминавшими потухшие угли. Затем он посмотрел на небо и поднял руку  как
раз в тот момент, когда что-то прозрачное и  белое  плавно  скользнуло  на
широких крыльях, чтобы опуститься ему на запястье. Существ сложило  крылья
и в  свою  очередь  с  пристальным  вниманием  уставилось  на  них.  Затем
сова-призрак и угловатая тень мальчика вместе растаяли во мраке.



                                    19

     - Что это была за чертовщина? - спросил Петр, обращаясь к Саше. - Это
был банник! Или нет?
     - Это тот самый, который появлялся перед нами дома, - сказал Саша.
     - Это его работа, - сказал Петр. - Это врут мои глаза, или  все,  что
было проделано с Совой, проделал этот самый банник?
     - Я не знаю, - сказал Саша.
     - Он чертовски хорошо проделал это, - сказал Петр и в  очередной  раз
ухватил Черневога за рубашку, желая получить ответы. - Что это за трюки ты
выкидываешь, Змей?
     А тот сказал, сквозь прерывистое дыханье:
     - Я же говорил тебе, я говорил тебе, а ты не хотел слушать...
     Петр тряхнул его.
     - Говорил нам, чертовски верно говорил  нам:  одну  ложь  за  другой!
Крепко спишь? Невинный, как утренний снег?
     - Я не лгу! - воскликнул  Черневог,  и  в  его  голосе  прозвучало  и
отчаяние и полная искренность.
     Но это не имело большого значения, когда дело касалось колдунов. Петр
тряхнул его еще раз, приговаривая:
     - Банник, черт возьми! Верни его назад!
     - Я не могу! - просто сказал Черневог.
     - Он не может, черт! Но ведь он твой. Это твое привидение, Змей, и не
вздумай сказать мне "нет".
     - Это всего лишь тень, - слабым голосом произнес Черневог. - Обрывок,
часть, фрагмент... - Черневог вздрогнул, положил ладонь на его руку  и  не
сводил с него глаз. В глубоких сумерках казалось, что его глаза  не  имели
зрачков, а являли собой бесконечную бездну,  где  не  было  ничего,  кроме
тьмы. - У мертвых остаются лишь обрывки воспоминаний... Ведь любой призрак
- это всего лишь часть, обрывок, фрагмент целого, что когда-то  составляло
жизнь... иногда это могут быть отдельные сюжеты...
     - Но ты-то еще не умер!
     - Я не знаю, кем или чем было вызвано это виденье, я не знаю,  почему
это случилось, я не знал, что это могло случиться, и я не знаю,  откуда  я
мог вызвать все это...
     - Чертовски беззаботно с твоей стороны!
     - Но это правда, Петр Ильич!
     Петр всякий раз беспокоился о том, что  мог  поверить  Черневогу.  Он
знал достаточно, чтобы напоминать себе о том, кто такой был Черневог,  что
он сделал и еще может сделать.  И,  разумеется,  что  у  него  было  много
причин, по которым он хотел убить его, но в то же самое время он испытывал
трудность: он не видел перед собой человека,  которого  так  хотел  убить,
потому что тот, что сейчас был перед ним,  цеплялся  за  него,  постукивал
зубами и говорил что-то вроде того:
     - Ради Бога,  не  следует  продолжать  ничего  подобного  сегодняшней
ночью. Не нужно  вызывать  эти  проклятые  виденья,  которых  могут  здесь
обнаружить те, кто преследует нас. Разведем огонь и остановимся  на  этом.
Вы имеете дело не с обычным естественным миром: установите границы,  чтобы
ничего не пустить сюда.
     На что Саша сказал:
     - Он прав.
     - Разводите огонь, - настаивал Черневог. Они стояли среди  выращенных
лешими молодых саженцев, которые доходили им едва до колена.
     - Я не думаю, что мы должны портить эти деревца, особенно  при  наших
обстоятельствах.
     - Здесь была баня, - сказал Саша, - а в ней сложенная из камня топка.
Кое-какое дерево здесь еще осталось, по крайней мере от стен.
     - Одни рассыпавшиеся угли и зола, - пробормотал Петр, но  уже  и  без
того был рад услышать слова про огонь и привал. Лошади разбрелись под  шум
этих споров и пощипывали листья с саженцев. Они  тут  же  подняли  головы,
когда Саша окликнул их.
     В эту ночь, в этом месте ни у кого не было иного выбора.


     Колдовство помогло отыскать отсыревшее дерево,  а  топка  в  основном
оказалась  почти  неповрежденной.  Однако,  насколько  мог  видеть   Петр,
колдовство почти не помогало против  дыма,  зато  граница  в  виде  круга,
проходившая вдоль старых стен, и вдоль которой была рассыпана соль и сера,
должна была бы остановить любой поднятый колдовскими силами ветер, а  сами
стены, все еще прочно стоявшие, должны были спасать их от холода и дождя.
     Петр разводил огонь и приглядывал за Черневогом, в то время как  Саша
находился с наружной  стороны  стен  и  старался  завести  лошадей  внутрь
защитного круга, расправляя молоденькие березки и подвязывая их с  помощью
обрывков  веревки  и  желая  добра  всему  живому,  что  являлось   прямой
противоположностью смерти,  а  особенно  противоположностью  тому  черному
колдовству, с которым имел дело Черневог.
     Черневог же сидел в противоположной от Петра стороне,  против  стены,
на которую падало тепло от горящей топки, подвернув под себя ноги. И  хотя
его глаза были открыты, он так ни разу и не пошевелился  с  тех  пор,  как
сел.
     - Там есть парусина, - сказал Петр. - Ты можешь  завернуться  в  нее,
понял.
     Черневог никак не показал, что слышал его слова. Его  тонкая  рубашка
казалась явно недостаточной защитой против холода и тумана.
     Петр швырнул  в  его  сторону  ветку.  Если  Черневог  раздумывал  об
очередной проделке, то Петр не испытывал никакой склонности к тому,  чтобы
позволить ему спокойно продолжать свое занятие.
     - Парусина, - повторил он, - вон там, рядом с тобой. Или мерзни, меня
это не волнует.
     Он подумал про банника, или вернее про странное виденье, кем  бы  оно
ни было, продолжая удивляться Ивешке и всему тому, что он еще показал  им.
Он прислушался к сашиным шагам в темноте, за стенами бани, и подумал,  что
пора бы  малому  вернуться  сюда,  потому  что  его  не  оставляли  дурные
предчувствия.
     Неожиданно до него донесся голос Черневога:
     - Я действительно любил Сову.
     Это прозвучало как обвинение. Это было похоже  скорее  на  жалобу,  и
поэтому было еще хуже. Но Петр не хотел спорить об  этом  именно  здесь  и
сейчас, когда все еще было так живо в памяти, и держал рот на замке.
     А Черневог продолжал:
     - Я хотел получить Ивешку.  Я  дал  бы  ей  все,  о  чем  бы  она  ни
попросила.
     -  Замолчи,  Змей.  Ты  выведешь  меня  из  равновесия,  если  будешь
продолжать.
     - А она хотела тебя. Я никак не мог понять этого.
     - Зато я могу. Прекрати, ты на самом деле можешь разозлить меня. И ты
продолжаешь делать это.
     - Но ведь тебе нужно так немного.
     - Саша! - закричал Петр.
     Некоторое время он не мог справиться дыханьем, затем оно  наладилось,
и в этот момент Саша вбежал в баню.
     - Петр?
     - Змей... Он  пытался  что-то  сделать.  -  Петр  все  еще  с  трудом
переводил дыханье, оно было коротким и прерывистым. - Но я  не  знаю,  что
именно.
     - Я очень сожалею, - сказал Черневог. - Ты просто напугал меня.
     - Я мог напугать тебя, подумать только! - Петр подбросил еще дерева в
топку, надеясь, что ничего не произошло и ничего волшебного само  по  себе
не проникло в него помимо сашиного внимания. - Прекрати испытывать на  мне
свои желанья... Саша, я не знаю, что именно он  подстроил,  но  что-то  он
сделал.
     Саша присел на корточки и положил руку  ему  на  плечо,  но  тошнота,
разлившаяся по желудку, не проходила. И Петр подумал, что  желания  совсем
необязательно должны  все  время  находиться  внутри  кого-то,  их  нельзя
обнаружить,  как  например  занозу  или  синяк.  Они  всего-навсего   лишь
поджидают тебя где-то на дороге, а потом тут же набрасываются, как  только
приходит время.
     - Все хорошо, - сказал Саша.
     - Я чертовски надеюсь, что это так. - Он движением плеча  освободился
от сашиной руки, как бы  желая  забыть  недавнее  беспокойство  -  Ты  уже
закончил там?
     - Почти... Но я не почувствовал, что он сделал хоть что-то, Петр.
     Итак, он проявил себя как дурак, если только Саша действительно  знал
все о происходящем. Петр надеялся на это, но  все-таки  не  был  полностью
уверен: ни  в  чем  нельзя  быть  уверенным,  когда  имеешь  дело  с  Кави
Черневогом.
     - Сейчас со мной все хорошо, - сказал Петр.  -  Иди,  продолжай  свою
работу. Одна змея у нас уже есть, не хватало нам, чтобы сюда заползла  еще
и другая.
     Саша чуть сжал его плечо, поднялся и сделал что-то, чего Петр даже не
успел понять: Черневог выбросил вверх руку, будто защищаясь  от  удара,  и
сказал:
     - Я не трогал его.
     - Скорее всего, он ничего не делал, - с кажущейся  неохотой  произнес
Петр.
     На какое-то время Саша остановился, а Черневог пристально смотрел  на
него с мрачным, вызывающим выражением.
     Это было продолжение войны, решил Петр. Он встал, с мечом в руках,  и
сказал:
     - Змей, веди себя как мы  договорились,  или  я  снесу  тебе  голову.
Слышишь?
     Черневог даже не взглянул на него в  этот  момент.  Затем  его  глаза
медленно  двинулись,  пока  не  остановились  на  нем.  И  тут   же   Петр
почувствовал неожиданное головокружение и холодок возле  сердца.  Каменный
пол под ним начал подниматься, меч со звоном ударился о камни, и он увидел
что Черневог встал, а Саша повернулся к нему.
     - Черневог! - пронзительно закричал он.
     - Не пытайся сразиться со мной, - сказал Черневог, но даже сама мысль
об этом была никак не легче, чем само сражение.
     - Будь ты проклят, - выкрикнул Петр и попытался  продолжить  начатое:
он ухватился за меч и поднял его вверх, но было трудно  предположить,  что
Черневог собирался  причинить  какой-то  вред  им  обоим:  Черневог  очень
нуждался в них, а все, что интересовало его, находилось в сохранности.
     - Я думаю, что у нас вполне достаточная  защита,  этот  твой  соляной
круг, - только и сказал колдун. - Спасибо.


     Папа не воспитал бы такую дурочку, которая могла бы подойти  к  любой
незнакомой двери и постучать. Ивешка присела на опушке  и  прислушалась  к
тишине. То ли Гвиур уполз куда-то, то ли затаился где-то и лежал там тихо,
как только мог. Не было  и  никаких  признаков  оборотней:  их  отсутствие
теперь означало, что они были не к добру. И если только водяной сказал  ей
правду о том, что Петр и Саша находились в компании с Черневогом,  она  не
сомневалась, откуда исходила опасность.
     Она бы пожелала что-то против этого, если бы...  если  бы  это  место
подходило для таких опрометчивых поступков. Посылать желания в таком месте
было столь же безрассудно, как и говорить вслух.
     Черт возьми,  ей  действительно  не  нравился  этот  странный  дом  у
подножья холма, как не нравилось и то, что Гвиур исчез, как не нравилось и
не покидавшее ее ощущение,  что  кто  бы  ни  жил  в  этом  доме,  он  был
осведомлен о ее присутствии здесь.
     А почему нет? Ведь Гвиур наверняка наблюдал за всем этим.
     Она сцепила руки и прижала их  к  губам:  сейчас  ей  очень  хотелось
узнать, как можно осторожней, что было в  этом  доме,  но  так,  чтобы  не
оказаться в западне, то есть совершить небольшую  кражу  со  взломом,  как
назвал бы это Петр, но при  этом  постараться  вообще  не  дотронуться  до
двери.
     "Ах", - услышала она внутри себя чей-то голос, - "вот ты где".
     Она отшатнулась назад, тут  же  почувствовав  волшебство,  еще  более
сильное, чем то, которое некогда использовал Кави.
     Все тот же голос продолжал: "О, не будь дурочкой.  Ведь  нет  никакой
пользы в том, чтобы сидеть там в темноте. Войди в дом. Я не кусаюсь".
     И тогда она спросила, так же пользуясь внутренним голосом: "Кто ты?"
     Но это была ошибка. Любопытство мгновенно открывало путь  волшебству.
Голос,  на  этот  раз  более  мягкий,  произнес:  "Твоя   мать,   дорогая.
Разумеется, твоя мать".



                                    20

     - Саша? - окликнул его Петр.  -  Саша?  -  Он  хлопал  его  по  лицу,
приговаривая: - Будь ты проклят! Отпусти его...  -  Он  явно  обращался  к
кому-то еще, как решил сам Саша сквозь обволакивающий его  туман.  Наконец
он сообразил, что Петр поддерживает его голову над  полом,  а  человек,  к
которому при этом обращался Петр, был Черневог, который  удобно  устроился
около их очага.
     Опустив руку на сашино плечо, Петр продолжал, чуть понизив голос:
     - Я не знаю, что именно он замышляет. Он  взял  свою  книгу,  твою  и
книгу Ууламетса, а я не смог его остановить,  прости  меня.  -  Его  голос
напоминал голос человека, обезумевшего  от  страха,  словно  он  один  был
виноват во всем случившемся, и никак иначе.
     - С тобой-то все хорошо? - спросил его Саша.
     - Пока да.
     Саша попытался присесть и вздрогнул  от  резкой  боли  в  голове.  Он
почувствовал,  что  опирается  на  руку  Петра,  не  в  силах   преодолеть
головокружение.
     - Ты слишком сильно ударился, когда падал, - сказал  Петр,  продолжая
поддерживать его. Он делал это не только из  дружеского  расположения,  но
главным образом потому, что не поддерживать Сашу, у которого в глазах  все
кружилось, было просто нельзя. Но боль все же стихла, как только  он  смог
послать  отчетливое  желание:  не   может   быть,   чтобы   Черневог   уже
освободился... чтобы он освободился именно от того, что так мешало  ему...
Это первое, что мгновенно пронеслось в его  еще  не  окрепшей  голове.  Он
взглянул на беспокойное лицо Петра и увидел проступавшее  выражение  боли,
так несвойственное ему.
     Господи,