овар, а  кроме
того содержащийся в полном порядке  подвал,  где  хранились  и  яблоки,  и
орехи, и сушеные грибы, а также связки лечебных трав,  горшки  с  медом  и
мешки с зерном и крупой, привезенные с  низовий  реки,  не  говоря  уже  о
домовом, который вполне удобно размещался там, среди полок,  расположенных
в заново отрытом дальнем  углу,  где  стояли  сотни  маленьких  горшочков,
хорошо укрытых от пыли и аккуратно  размеченных,  заполненных  пряностями,
лекарственными травами и даже землей, которые не только колдун, но пожалуй
и самый обычный хозяин посчитал бы весьма полезными.
     В подвале не было ни единой мыши. Все они были добычей домового.
     И действительно, Саша чувствовал себя таким счастливым в этом  уютном
доме, что порой это пугало его. Казалось,  что  ни  золото,  ни  шелк,  ни
драгоценные камни на самом деле не имели для него  никакого  значения:  он
видел лишь  чашку,  из  которой  можно  пить,  только  занавеску,  которая
защищала от сквозняков. Для него же самым важным были радушные отношения с
Петром и Ивешкой, его интересовало насколько счастливы были его друг и его
жена и их готовность  примириться  с  его  существованием  рядом  с  ними,
учитывая то, что он уже не  был,  как  в  самом  начале,  пятнадцатилетним
мальчиком.
     Этой весной ему стало особенно казаться, что он путается под ногами у
молодой женатой пары, хотя и Петр и  Ивешка  с  готовностью  выделили  ему
отдельную комнату: Петр фактически в два раза расширил дом ради него,  так
что Саша мог иметь и свою спальню, и свой собственный шкаф  для  одежды  в
том самом месте, где раньше заканчивался весь дом, а теперь  заканчивалась
еще только кухня. У Петра с Ивешкой была большая новая  комната  в  задней
части дома, по другую сторону разгороженной печки.  Там  же  располагались
многочисленные ивешкины шкафы. Это ведь, в конце концов, был  ее  дом:  из
всего того, что ее отец передал ему, Саша  никогда  не  воспринимал  своим
дом, в котором выросла Ивешка, и на этот счет у  него  не  возникало  даже
сомнений. Однако он жил здесь, всегда садился завтракать с  ними  за  один
стол, всегда проводил вместе с ними вечерние  часы,  когда  всякая  работа
была закончена.
     В такие поздние часы, когда не слишком  наивный  малый  с  наибольшей
остротой осознавал, что муж и жена нуждаются в уединении, они очень часто,
как бы случайно, оставляли его одного у печки, что так или иначе указывало
Саше на то, что он мешает им, даже если он и был  приятен  Петру,  и  даже
если у колдуна не было иного выбора, как коротать одиночество в этом лесу.
Этот дом вне всяких сомнений принадлежал Ивешке и Петру. И это напоминание
лишь ввергало Сашу Мисарова всякий раз в новые и новые размышления о  том,
что вся его собственная радость на самом деле до того хрупка и  ненадежна,
что любое необдуманное желание может разбить ее вдребезги.
     Было так тяжело, например,  не  пожелать  им  взаимного  счастья.  Но
колдун обычно осуществляет свои желания, в том или  ином  виде:  именно  в
этом и была загвоздка. Он никогда бы не отважился распространять  подобное
желание на Ивешку, которая прежде всего сама была колдуньей и могла тут же
почувствовать, что именно  происходит  и  приказать  ему  заниматься  лишь
собственными делами. Но он не  отважился  бы  проделать  тоже  самое  и  с
Петром, который не почувствовал бы этого, но безраздельно верил,  что  его
лучший друг не будет вмешиваться в его жизнь.
     Было очень  трудно,  чересчур  трудно,  отказаться  от  желания  быть
любимым, и все же хотеть этого, несмотря на чьи-то неудобства. Но  главный
вопрос заключался в том, может ли  отказ  от  желания  быть  сам  по  себе
желанием? Он продолжал крутиться и крутиться в сашиной голове, будя его по
ночам и заставляя просиживать долгие часы, делая записи в книгу, в которой
теперь каждый месяц появлялось несколько новых страниц. С этой же целью он
перечитывал тронутые дождем сильно подпорченные записи Ууламетса,  которые
ясно предупреждали его о том, что  колдун,  испытывающий  привязанность  к
кому-либо, всегда находился в опасности, а колдун, который хочет  получить
чью-либо привязанность и любовь, в лучшем случае вор.
     Разумеется, это предостережение относилось и к  Ивешке  и  к  нему  в
равной мере, и как бы они ни старались, он был уверен, что  они  оба  были
виновны и в своих собственных  поступках  и  в  выборе  своих  собственных
оправданий.
     Но Петр лишь рассмеялся и сказал, когда Саша поделился  с  ним  этими
самыми сокровенными, самыми ужасными своими опасениями:
     - Меня это не беспокоит.
     После чего Петр вылил еще один ковш воды себе на голову: в тот момент
они сидели в новой, только что отстроенной бане, парясь в жаре раскаленных
камней.
     - А я беспокоюсь, - сказал Саша и огляделся вокруг себя сквозь пар  и
тусклый свет: в бане нужно быть осторожным всякий раз, когда речь  идет  о
чем-то важном, потому что здесь может оказаться банник. -  Петр,  если  ты
вдруг подумаешь, что я желаю что-то...
     - Я, например, желаю, - перебил его Петр, - чтобы мне на спину вылили
еще один ковш воды.
     Это его желание Саша тут же исполнил.
     - И все же, - вновь начал он.
     - Ты слишком беспокоишься, - сказал Петр, продолжая тщательно скрести
свой  подбородок.  -  Когда  ты  глядишь  на  чистое  небо,  то  начинаешь
беспокоиться о том, что вот-вот пойдет дождь.  Когда  ты  желаешь  хорошей
погоды, то беспокоишься, что может быть засуха по всем царским  владениям,
а тогда царь явится сюда и сожжет твой дом...
     - Такое может случиться.
     - Может, может. Не случиться, если не пожелаешь.
     - Если я не пожелаю...
     - Царь может внезапно помереть. Очень подходящее  объяснение.  Почему
тебя это должно беспокоить? Ведь этот чертов царь собирается  сжечь  дотла
твой дом!
     - Во-первых, я никогда не желал дождя!
     - Тьфу! Ведь желал же ты мне попутного ветра на  реке,  желал  мне  и
безопасности в лесу. Боже мой, подумать только,  что  какой-нибудь  бедный
медведь мог околеть с голоду из-за тебя! Разве ты не беспокоился об этом?!
     Саша хмуро взглянул на Петра, а тот только подмигнул ему.
     - Потише со своими шутками, - сказал Саша. - Как же мы сможем завести
банника, если ты не принимаешь все это всерьез?
     - На это я могу  сказать  лишь  то,  что  если  банник  действительно
существует, то он должен бы иметь чувство юмора.
     - Лучше считай, что он не имеет! - ответил Саша и тут же пожелал  про
себя, что если какой-нибудь банник и слушает сейчас  их  разговор,  то  он
должен быть очень терпеливым. - Банник, прости его. На самом  деле  он  не
имел в виду ничего дурного.
     - Возможно, - заметил Петр, - он  все  еще  подглядывает  за  нами  с
крыши, раздумывая о том, не найдется ли для него более подходящей работы в
самом Киеве.
     - Петр...
     - Я знаю, знаю. - Петр некоторое время был занят  своим  подбородком,
тщательно выбривая место под губой. -  Но  если  этот  банник  имеет  хоть
чуточку скверный характер, он нам не нужен, а  если  он  вполне  приличный
малый, то он не должен бы остерегаться шуток.
     - Все они вовсе не склонны шутить.
     - Это очень печально.
     - Что именно?
     - Видеть будущее и не находить при этом  повода  для  смеха.  -  Петр
намочил холст и тщательно  вытер  свое  лицо.  -  Натура  человека  всегда
требует этого, где бы он ни находился. Здесь, в лесах,  например,  каждому
необходимо это, особенно во время долгих зим...
     - Ты все еще скучаешь по Киеву?
     - Я не знаю, что я потерял там. Я никогда не был в Киеве.
     - Но ты всегда говорил, что обязательно отправишься туда.
     - Да, говорил так, когда хотел.
     - Вот в этом-то и заключается вопрос. Я имею в виду то, что  если  мы
на самом деле хотим остаться и не знаем этого...
     - Мне нравится здесь. Я прекрасно себя чувствую. Боже мой, да на  что
мне жаловаться? Наш дом покрыт новой крышей, нигде не течет и не каплет...
     - Но ведь ты все-таки не крестьянин, и ты  никогда  не  собирался  им
стать.
     - Нет, конечно. Я был просто дураком, которому грозила петля, я был в
стаде хитрых мерзавцев,  которых  принимал  за  своих  друзей,  и,  говоря
по-правде, которые не шевельнули бы  и  пальцем,  видя  как  меня  вешают,
вместо того,  чтобы  помочь  мне.  Что  мне  может  дать  Киев?  Таких  же
мерзавцев, только в большем количестве.
     - Ты никогда не думал так раньше.
     - Да, но теперь я думаю так. Может  быть,  я  и  отправлюсь  в  Киев.
Когда-нибудь. Но я не думаю, что это произойдет в этом году.  У  меня  нет
времени на это. Мне нравится здесь.
     - Но ведь это не Киев.
     - Да слава Богу, что это даже не Воджвод, где вероятнее всего  я  был
бы повешен, если бы у бояр было особенно хорошее настроение!
     - Это звучит весело.
     - Не слишком, если ты мертв. Господи, почему я должен  жаловаться?  В
чем дело? Чего, по-твоему, мне еще не хватает?
     Саша попытался остановиться, но тут же подумал о том,  чего  все-таки
не доставало Петру. Эта мысль  была  почти  мгновенной,  а  желание  столь
отчетливым, что ему стало страшно, но по  каким-то  причинам  он  не  смог
собраться  с  мыслями,  чтобы  решить,  что  же  ему  делать  дальше.   Он
чувствовал, как пот стекает по его лицу, и вытер его. Сердце его  учащенно
билось.
     Петр плеснул на него полный ковш воды и сказал:
     - Поживей, нам нужно выходить отсюда, мы еще  не  привыкли  к  такому
жару. Я думаю, что сейчас наши мозги слегка затуманены.
     Холодный воздух явно помогал. Саша  глубоко  дышал,  прислонившись  к
стене бани, и пытался обдумать со всех сторон, как  поступить  ему  с  тем
своим желаньем, которое только что появилось у него.


     Это была та самая ловушка, в которую так легко попадает колдун:  если
желанья выполняются, и если у колдуна есть друг, то тогда  он  постарается
получить все, что сделает его друга счастливым.
     Разумеется, он постарается...
     Особенно если этот колдун постоянно чувствовал  себя  уверенным,  что
именно в этом и заключается счастье.
     Вот в этом и была та самая опасность, с которой  сталкивался  колдун,
имеющий друзей.
     Саша совершенно точно узнал это спустя месяц, однажды вечером,  когда
черная лошадь неожиданно появилась в саду и принялась  ощипывать  ивешкины
молоденькие посадки.
     - Боже мой! - воскликнула Ивешка с крыльца, где она мыла руки,  в  то
время как Саша, стоя в дверях сзади нее, произнес с полным раскаянием:
     - Извини, я виноват, - и тут же заставил лошадь покинуть садик.
     - Виноват! - воскликнула  Ивешка  и,  обернувшись,  бросила  на  него
взгляд, полный негодования.  После  такого  взгляда  ему  лишь  оставалось
пожелать, чтобы эта лошадь...
     Но Саша вовремя  остановился.  Он  сказал  очень  тихо  и  как  можно
спокойней:
     - Мне кажется, это лошадь Петра.



                                    2

     Петр осторожно подвел старую лодку к причалу,  стараясь  не  задевать
причальные  столбы.  Неважно,  кем  он  родился:  горожанином   или   даже
крестьянином, но близость реки, протекавшей рядом с домом,  заставила  его
руки научиться владеть рулем и небольшим парусом, который они использовали
для  коротких  речных  прогулок,  и  поскольку  два  колдуна  без   всяких
затруднений могли пожелать ему хорошего попутного ветра, он самостоятельно
выводил  лодку  всякий  раз,  когда  дела,  связанные  с  посадкой   леса,
заготовкой продуктов или торговлей, заставляли его отправляться  вниз  или
вверх по реке.
     Сегодняшний день был одним из таких, обычных для него дней. Колдуны -
особый народ. Они были склонны подолгу проводить время со своими  книгами,
читая их и делая записи, или, как, например,  сегодня,  заниматься  долгим
изнурительным  трудом  по  перемалыванию  и  варке   различных   снадобий,
некоторые из которых имели вполне приятный запах, но большинство  все-таки
нет. И если кто-то думал, что колдуны рискуют нюхать все  это  собственным
носом, то он сильно ошибался.
     Итак,  сегодняшним  утром  Петр  был  предоставлен  самому  себе   и,
нагруженный горшками и ящиками с ивовыми саженцами,  рассадой  и  семенами
лечебных и других трав, он отправился вверх по реке, чтобы рассадить их  в
том месте, где когда-то росли ивы. Был уже вечер, когда его  лодка  плавно
скользнула к причалу, и  он  с  удовольствием  вспомнил,  что  в  качестве
вознаграждения Ивешка обещала ему приготовить медовые лепешки.
     Он выпрыгнул на берег с веревкой в руках, крепко  обвязал  ее  вокруг
столба и вернулся на  борт,  чтобы  захватить  мешок  с  грибами,  которые
насобирал в лесу (Ивешка знала все, что только ни росло в лесу, и  спасала
их от его трагических ошибок). Он  захватил  и  свою  корзину,  в  которой
обычно брал обед и в  которой  теперь  были  запрятаны  веточки  и  ростки
нескольких   растений,   которых   он   не   мог   распознать,   а   также
заинтересовавший его двойной дубовый желудь: Ивешка всегда  интересовалась
всякими редкостями, некоторые из которых становились частью ее рецептов.
     - Малыш! - позвал он и резко присвистнул.  В  тот  же  момент  черный
мохнатый шар спрыгнул на берег вслед за ним.  Он  вполне  мог  бы  быть  и
собакой, судя по тому, как стремглав примчался и завертелся около его ног,
тяжело дыша, словно настоящий пес. Затем он повел себя уже совсем  не  как
собака: обхватил его ногу своими маленькими, похожими на  руки,  передними
лапами, становясь чрезвычайно надоедливым.
     - Идем, Малыш, - сказал Петр, стряхивая с  себя  шерсть  дворовика  и
бросая корзинку, которую Малыш, сидящий на задних  лапах,  тут  же  поймал
передними. - Но только не вздумай это есть, слышишь?
     Малыш обхватил огромную, больше чем он сам, корзинку передними лапами
и пустился рысью на чуть согнутых задних рядом с Петром  вверх  по  крутой
дорожке  прямо  к  дому.  Разумеется,  лодки  и  речные  берега  не  самое
подходящее  место  для  дворовика:  у  него  есть  самая  важная  в   мире
обязанность, состоящая в том, чтобы прогонять  кроликов,  птиц  и  других,
более мелких мародеров, из их сада и  следить,  чтобы  садовые  ворота  не
оставались   злонамеренно   незапертыми   и   доступными   для   случайных
незнакомцев. Но Ивешка и Саша в равной  мере  желали,  чтобы  дворовик  не
спускал глаз  с  Петра,  когда  тот  один  отправлялся  в  лес  (каждый  в
отдельности признавался ему в этом), и Малыш, казалось, вообще не возражал
против этого, а наоборот, получал полное удовольствие  от  прогулок,  даже
если при этом случались очень странные встречи с лешими, на которых  он  и
щетинился, и лаял, и шипел. Лешие же прощали его, так  делал  даже  старый
Мисай, так что почти каждый предоставлял  Малышу  возможность  вести  себя
подобным образом с первым встречным.
     Именно так Малыш и зашипел,  как  только  они  добрались  до  вершины
холма. Он и лаял и щетинился, быстро увеличиваясь до устрашающих  размеров
по сравнению с тем, каким был в пути. Это было не похоже  на  его  обычное
поведение по возвращение домой.
     И в тот же момент за изгородью Петр увидел лошадь.  У  него  возникло
неизбежное предчувствие о каком-то посетителе, хотя, видит Бог, никогда  и
никакие посетители не появлялись  в  их  владениях,  ни  случайно,  ни  по
приглашению.
     Но когда черная лошадь подняла голову и потянула  ноздрями  воздух  в
его направлении, она показалась очень похожей на ту самую  черную  лошадь,
которая когда-то принадлежала Петру. Кроме того, она свободно болталась во
дворе, что само по себе было весьма большой  небрежностью,  учитывая,  что
совсем рядом находился подрастающий сад.
     Поэтому можно было предположить, что Саша  и  Ивешка  знали  об  этой
лошади, и, скорее всего,  уже  пожелали,  чтобы  она  не  трогала  молодые
посадки.
     И можно было предположить, что если они оба знали, что она была  там,
то один из них наверняка пожелал этого, и если он этого пожелал, то тут же
можно  было  догадаться,  что  это  сделал  мошенник-конюший,   а   теперь
новоявленный колдун, который очень любил лошадей.
     Черт возьми, этот конь  действительно  выглядел  как  его  Волк,  без
всякого сомнения, и вид этого коня напомнил Петру, что  он  лишился  покоя
именно тогда, когда потерял эту лошадь.
     Однако поведение  Малыша  напомнило  Петру  также  и  про  оборотней,
обдавая его холодком. Они могли разными хитрыми способами проникнуть в дом
мимо Саши и Ивешки, и тогда это неведомо откуда  взявшееся  созданье  было
всего лишь уловкой, чтобы заманить  его  внутрь.  Легкий  ветерок  доносил
запах  пекущихся  медовых  лепешек,  но  ложь  и  обман  всегда  выглядели
абсолютно правдоподобными, если здесь было замешано колдовство, и  ловушки
содержали приманки из  вещей,  которые  чаще  всего  были  самым  заветным
желанием для того, на кого они были рассчитаны. Так всегда  поступали  те,
кто их делал.
     - Малыш, - тихо  окликнул  дворовика  Петр,  -  не  нужно  беспокоить
лошадь, если это на самом деле она. Иди-ка лучше к Ивешке, славный  Малыш,
иди в дом и проверь, все ли там в порядке.
     Малыш  направился  к  дому,  продолжая  лаять,  проскользнул   сквозь
изгородь и  неуклюже  потащился  по  деревянному  настилу  к  крыльцу,  не
переставая коситься на лошадь.
     Значит, она была неопасна. Малыш знал это.
     А если эта черная лошадь выглядит в точности как  Волк,  и  поскольку
дворовик не признал в ней самозванца и мошенника...
     Петр подхватил корзинку, которую оставил Малыш, протиснулся через  ту
же самую дыру в  заборе  и  направился  прямо  к  лошади,  которая  стояла
наблюдая за этой суматохой, прижав уши и часто двигая ноздрями.
     Бог мой, вне всяких сомнений это был Волк. Петр знал на память каждую
черту в его облике.


     Малыш  внезапно  появился  в  доме,  не  пользуясь  никакой   дверью.
Появление обеспокоенного и озадаченного Малыша  означало,  во-первых,  что
Петр уже вернулся, во-вторых, что Петр увидел сюрприз,  и  в-третьих,  что
сюрприз тоже нашел Петра, и разумеется спустя некоторое время  Саша  вышел
наружу, где свидание двух влюбленных было в самом разгаре.
     Саша  сунул  руки  в  карманы  и  стоял  на  крыльце,   наблюдая   за
происходящим и искренне надеясь, что (его надежда в данном случае была  до
опасного очень близка к желанию) он не сделал ничего дурного или опасного.
     Ивешка вышла из дома и стала рядом с ним  около  перил,  отряхивая  о
фартук руки, перепачканные в  муке.  Неожиданно  Саша  почувствовал  очень
сильное желание с ее стороны: даже Петр  взглянул  в  их  сторону  и  чуть
вздрогнул, когда лошадь испугалась.
     Саша знал, что Ивешка, возможно намеренно, не исключала его из своего
желания, потому что хотела обратить внимание мужа на  то,  что  пора  идти
домой, она хотела этого совершенно  сознательно,  подчиняясь  собственному
эгоизму, и совершенно обоснованно была зла на мальчишеское  легкомысленное
вмешательство в их жизнь.
     - Не смей, - прошептал Саша, не глядя  на  нее.  -  Ивешка,  ведь  ты
обещала. Не смей обращать на него своих желаний подобным образом.
     - Все, уже прошло, - ответила она тихим разбитым голосом. Она хотела,
чтобы он знал, что она полностью осознает свои собственные  недостатки.  И
его тоже.
     После чего она повернулась и ушла в  дом,  с  неистовым  раздражением
желая лишь одного: чтобы и Саша и  Петр  оставили  ее  одну  на  некоторое
время.
     Возможно, что некоторые, живущие по соседству с  Воджводом,  а  может
быть и Киевом, смогли почувствовать эту небольшую размолвку.


     Взметнувшийся подол платья и длинные  светлые  косы,  исчезнувшие  за
дверью,  которая  хлопнула  достаточно   красноречиво,   заставили   Петра
остановиться на деревянном помосте и ухватиться рукой за перила.
     - Что, черт возьми, происходит? - спросил Петр. Он был  вполне  прав,
задавая такой  вопрос,  после  того  как  увидел  плачущую  жену,  в  саду
обнару