мать, что такого места, где над рекой стоял их дом, вообще не
было и в помине, а иногда его охватывало почти безумное предчувствие,  что
он никогда не доберется туда, хотя и должен. Временами  же  ему  казалось,
что он избежал  княжеского  правосудия  только  благодаря  тому,  что  сам
ускакал на Волке из города. А что касается волшебства  и  прочих  подобных
дел, так ведь это только сумасшедший может думать об  этом,  а  он,  Петр,
смотрит на все случившееся в этих лесах как на сущую небылицу,  которой  и
вообще-то никогда не было.
     - Мисай! - вновь закричал он,  чувствуя  подступавшее  отчаянье,  чем
даже испугал Волка. Но если и было в лесу что-то уж совсем неуловимое, то,
разумеется, это были лешие. И уж если в этом лесу было  что-то  изменяющее
свой облик до невидимого обычному  человеку,  это  не  могло  быть  чем-то
простым и осязаемым, как, например, старый дом  перевозчика,  стоявший  на
берегу, а это были бы именно лешие, которых обычный человек всегда первыми
замечает на свою беду.
     - Мисай! - продолжал он  кричать,  пока  не  сорвал  голос,  пока  не
устыдился самого себя, стоящего здесь и взывающего к тому, что было  всего
лишь игрой воображения. Но если он и вел себя как дурак,  то  слава  Богу,
что свидетелей этому здесь не было. Тогда громко и  уверенно  он  произнес
прямо в окружающее его пространство: - Малыш, будь ты проклят, отправляйся
домой, если у тебя не никаких других дел, и приведи сюда Сашу.
     Ветер резко подул в  новом  направлении,  скользнул  вокруг  холма  и
добрался до них. Под гривой Волка было самое теплое место,  где  Петр  мог
отогреть свои руки, а лошадиный бок был единственным источником тепла  для
промокшего насквозь человека. Петр как можно  крепче  прижался  к  лошади,
продолжая думать о доме, сам внешний облик которого начинал размываться  и
ускользать от него, словно и эти воспоминания тоже были затянуты  туманной
вуалью. Он должен был бы счесть себя сумасшедшим, если бы продолжал думать
о том, что был знаком с такими лесными существами, как лешие, о том, что у
него была жена и друг, поджидавший его возвращения.
     Все, что он твердо помнил, так это что он был сыном игрока, сбежавшим
от правосудия.
     Он отчетливо помнил, как бежал по городским улицам.
     Помнил, как миновал стражу у городских ворот...
     ...А затем как-то заблудился в пути и оказался здесь совершенно один,
замерзающий под этим дождем, в незнакомом лесу,  пытаясь  найти  спасенье,
которого никогда не было или, по крайней мере, не было до сих пор.
     Он с силой  зажмурил  глаза,  пока  не  почувствовал  боль,  пока  не
перестал видеть картины  окружавшего  леса  и  вспышки  молний.  Да,  черт
возьми, этот дом над рекой все-таки был, как была и сама река,  и  ему  на
память пришли чьи-то слова, сказанные неизвестно кем и  неизвестно  когда:
если человек заблудился, то путь к дому он всегда  мог  найти,  если  шел,
придерживаясь реки, не  обращая  внимания  на  пройденное  расстояние,  не
обращая внимания на все неуловимые повороты пройденного пути и непривычный
вид окружавших его деревьев. Он должен верить тому, что река находится  на
западе, и тогда утреннее солнце укажет ему верную дорогу. Он мог надеяться
на спасенье, пока помнил это единственное правило...
     - Что-то случилось, очень серьезное, - сказал он, обращаясь к  Волку.
- Что-то очень серьезное приключилось с нами, приятель.
     Он уставился в том  направлении,  где,  как  казалось  ему  был  дом,
стараясь удерживать перед собой его расплывающееся  изображение,  стараясь
представить поджидающих его друзей, тепло очага...
     В этом доме был старик, который очень напугал его своими ножами,  еще
в то время, когда Петр болел, а около дома бежала река...  Все  это  могло
быть лишь игрой воображения, но это же было и единственным  теплым  местом
во всем мире, куда он стремился и где были друзья, которым он  верил,  сам
не зная почему...


     Там же, недалеко, был и водяной, свернувшийся кольцами в своей пещере
на берегу реки, всякий знает... всякий знает, что он был. Ивешка, до  боли
стиснув руки, мерила шагами пол. А в это  время  старый  змей  шептал  ей:
"Ивешка, Ивешка, послушай меня..."
     И шепот продолжался: "Глупо доверять сердцу... Оно такое хрупкое..."
     И еще: "Ты на  многое  была  способна,  всегда  могла  сделать  очень
многое, а сейчас так растерялась..."
     "Замолчи, папа", - сказала она, потому что последние слова вообще  не
имели никакого отношения к змею: это  были  ее  собственные  воспоминания.
Сами стены шептали это, а  эхо  в  подвале  только  усиливало  эти  звуки:
"Глупая, глупая, ты не должна прислушиваться к советам. Не верь никому, по
крайней мере никому, кто говорит о том, что принимает твои заботы близко к
сердцу...
     Не пытайся желать вообще что-либо, лучше вообще ничего не желай.  Все
твои желанья вернуться к тебе, глупышка, разве ты не понимаешь этого? Ведь
даже когда колдун желает чего-то для  самого  себя,  все  равно  при  этом
кто-то попадает в беду".
     Она же в своих желаньях затрагивала и леших, и Петра,  и  желала  при
этом прорваться сквозь окружавшую тишину.
     Но в ответ она  услышала  и  еще  чей-то  шепот,  обращенный  к  ней:
"Послушай, Ивешка..."



                                    8

     Все лесные ручьи вышли из своих берегов. Деревья стояли в  воде,  что
само по себе было достаточной причиной, чтобы надеяться, что Петр в  такой
ситуации постарается просто переждать грозу.  Так  уговаривал  себя  Саша,
видя как надвигается ночь, а дождь не  стихает.  И  его  кафтан  и  сапоги
насквозь промокли, и, вероятно, подмок и горшочек с  углями,  который  был
укрыт среди поклажи. Ему вновь пришлось свернуть с дороги в сторону, чтобы
осторожно забраться на выступающее из воды дерево и,  воспользовавшись  им
как мостом и держась за  ветки  ивовых  деревьев,  перебраться  на  другой
берег.
     Он добрался до  того  места,  где  уже  мог  спрыгнуть  с  дерева,  и
приземлился на скользкий берег, хватаясь руками за  листья  уже  подросших
новых папоротников, надеясь и желая одновременно, чтобы их корни, уходящие
в промокшую землю, выдержали его усилия,  и  даже  не  пытался  проверить,
работают ли сейчас волшебные силы, за исключением, разумеется,  того,  что
папоротники выдержали его и не дали свалиться в воду. Даже  это  небольшое
доказательство  добавило  ему  надежду,  и   в   то   же   время   вселило
дополнительный страх: надежду на то, что его  способности  все  еще  могут
оказать ему помощь в поисках Петра, а страх по поводу того, что  сам  факт
исчезновения Петра  из  пределов  его,  сашиной,  досягаемости,  заставлял
думать о чем-то невообразимом.
     Но, тем не менее, он  продолжал  свой  путь  почти  бегом,  до  самой
темноты, наполненной мраком и грозой, и даже  в  этих  условиях  абсолютно
доверял своему владению  колдовством,  и  отчасти  поэтому  был  абсолютно
уверен, что находится сейчас к северу от дороги. Ему по-прежнему не  давал
покоя вопрос, где  же  все-таки  находился  Петр  и  что  он  думал.  Саша
чувствовал, как что-то продолжает удерживать его на выбранном направлении,
но было ли это только слепым следованием колдовским инстинктам, он не  мог
сказать с уверенностью, так как по-прежнему не мог чувствовать присутствия
Петра ни в одном из направлений.
     Он хотел подать ему знак, что спешит к нему на помощь, что ищет  его,
и единственным требованием было то, чтобы Петр не покидал своего  убежища,
какое бы оно ни было, а дождался прихода Саши.
     Он с трудом продирался сквозь залитые дождем папоротники  и  разводил
руками заросли кустов, которые цеплялись и за  меч  и  за  мешок.  Сумерки
сгущались и в подступавшей темноте папоротники скрывали от  него  порой  и
край обрыва и все, что еще могло встретиться на его пути. Он сделал шаг  в
сторону  и  продолжал  идти,  сопровождаемый  яркими  отблесками   молний,
стряхивая воду, застилавшую глаза.
     И в этом  мерцании  показалось,  что  папоротники,  выстроившиеся  на
вершине противоположного холма в длинную цепочку, движутся прямо к нему.
     Он пожелал себе благополучного пути и вытащил меч,  чтобы  иметь  его
под  рукой  на  всякий  случай.  Он  ощутил  на  себе  какое-то   странное
воздействие и почувствовал дополнительный вес на собственной  ноге,  затем
эта тяжесть стала с неистовой силой подниматься по нему вверх, несмотря на
все усилия задержать ее, и остановилась, ухватившись как можно  крепче  за
его шею. Это была очень знакомая хватка, которая  прежде  всего  означала,
что его желания пока еще не пропали даром.
     - Малыш? - спросил он, все еще подрагивая. - Малыш, ради Бога  скажи,
а где же Петр?
     Но тот только покрепче ухватился за него, стараясь,  словно  в  нору,
просунуть свою голову ему за воротник: разумеется, это был  отчаявшийся  и
абсолютно промокший Малыш, почти неразличимый в полной темноте, кроме  как
при вспышках молний.


     Дождь постепенно перешел в мелкую изморось, и как следовало оценивать
это в предстоящую бесконечную ночь Петр еще не  представлял.  Он  подумал,
что если бы у него еще оставались силы, он попытался  бы  наломать  сорной
травы и папоротников, столько, сколько бы смог,  и  использовать  всю  эту
кучу как укрытие от холода. Но он отбросил эту попытку, думая о  том,  как
он уже замерз, и надеясь, что рассвет принесет с собой тепло:  до  восхода
солнца оставалось уже недолго, подумал он, прижимаясь покрепче к лошади, и
оно может взойти в любой момент, и  только  сгустившиеся  грозовые  облака
задерживают рассвет.
     Но гроза не кончалась, а солнца так и  не  было  видно.  Волк  мотнув
головой, решил выбраться на открытое пространство, не обращая внимания  на
крупные холодные капли, падавшие с деревьев.
     - Тпру-у, приятель, - пробормотал Петр, удерживая его, и тот на время
задержался, но уже продолжал испытывать беспокойство.
     И он решил, что если не даст замерзнуть и коню, то тот вернет ему это
тепло. Отыскав точку опоры под ногами, Петр взял в руку  повод,  а  другой
ухватился за лошадиную гриву и вскочил, распластавшись,  на  мокрую  спину
Волка, чтобы вновь скакать в темноте, если у того  вдруг  появилось  такое
желание.
     На запад, напомнил он самому себе, стараясь освободиться  от  путаных
мыслей о том, куда именно ведет этот путь, или о том, что он вообще делает
в этом месте, и не сон ли это его намерение отправиться  на  запад,  чтобы
отыскать реку. Он окоченел от холода,  он  чувствовал  озноб,  он  не  мог
вспомнить почему это произошло с ним, и точно так  же  не  мог  вспомнить,
почему он, полузамерзший, скачет  по  лесу  без  седла  и  без  надлежащей
уздечки.
     Но там, на западе, у него оставалась поджидающая  его  жена,  горящий
очаг, Саша, конюший из "Петушка", которого все старались избегать, он тоже
был там, у реки, и ждал Петра. Он не представлял, что они могли делать там
все вместе, но у него было убеждение, что они  все  были  друзьями  и  все
вместе жили в доме...
     В доме с деревянным  крыльцом,  с  садом,  с  баней,  которую  вместе
построили Петр и Саша...
     У его жены были роскошные светлые косы,  ее  волосы,  когда  не  были
заплетены, разлетались словно отблески света, в которые  она  могла  почти
вся завернуться...
     И она очень  любила  голубое.  У  нее  было  любимое  платье,  рукава
которого были расшиты узором из листьев, а кромка  юбки  расшита  цветами.
Эта вышивка была колдовской, как она объясняла ему. Еще у нее  был  сад  и
маленькие участки в лесу, где она заботливо выращивала  деревья  и  травы,
которые не могли свободно расти ни в каком другом месте.
     Единственное, чего он сейчас не мог,  так  это  представить  себе  ее
лицо, кроме  нескольких  деталей,  которые  никак  не  хотели  соединяться
вместе, и он с усилием пытался соединить их, несмотря на то, что они никак
не подходили друг к другу, чувствуя, как из его памяти ускользает все, что
он когда-то любил, ускользает все быстрее и быстрее...
     Он видел себя в комнате вместе с Сашей,  который  что  то  писал.  На
глазах Саша стал  расти,  и  черты  его  лица  постепенно  теряли  детское
выражение, становясь  все  больше  и  больше  похожими  на  лицо  молодого
человека...
     Река должна обязательно привести его к дому...
     Так или иначе, но к дому. Но он  не  знал  наверняка,  что  из  этого
получится. Старики рассказывали длинными зимними  вечерами,  что  в  лесах
есть существа с вывернутыми назад ногами, которые  и  сбивают  проезжих  с
пути. Лешие могут изменять свой облик, и  такие  вот  похожие  на  деревья
существа могут двигаться и изменять дорожки, проложенные людьми,  вовлекая
их таким образом в беду.
     Как я смог оказаться здесь, думал про себя Петр, чувствуя, как у него
тяжелеют и вот-вот закроются глаза, но тут Волк сделал неожиданный  бросок
в сторону, а Петр едва не потерял поводья,  когда  на  их  пути  появилась
фигура  хмурого  седобородого  старика,  освещенного  молниями.  Петр   на
какое-то мгновенье ощутил, что он очень хорошо знаком ему, этот старик,  и
перепугался, увидев его так ясно и отчетливо...
     И все потому, что он не  рассчитывал  когда-либо  вновь  увидеть  это
лицо.
     - Ведь ты мертв, - сказал Петр, обращаясь к своему тестю,  и  тут  же
множество воспоминаний вновь вернулось к нему: вся  внутренняя  обстановка
дома,  жестокий  старик,  упражняющийся  со  своими  ножами,  и  даже  его
проклятое гнусавое пение... Тот самый старик, дочь которого была призраком
с ледяными пальцами...
     - Ты заблудился, - сказал Илье Ууламетс, сгорбившись  и  опираясь  на
свой посох. - Не очень удивительно для меня. И вот ты здесь, ты, избранник
моей дочери. Бог хранит нас.
     Волк был все еще раздражен и пытался повернуть.  Петр  крепко  держал
повод, заставляя лошадь метаться из стороны в сторону. Его  сердце  тяжело
билось с той самой минуты, как только этот призрак предстал  перед  ним...
Но ведь Ивешка после своей смерти часто посещала берега реки,  Петр  очень
отчетливо припомнил это. Он встречал призраков и раньше, а его собственная
жена сама была одним из  таких  призраков,  благодаря  усилиям  вот  этого
самого старика. Он вспомнил об этом как о простом факте, который не вызвал
у него никаких страданий. Странным был сам Ууламетс, который  после  своей
смерти, казалось бы, уже не должен был заниматься никакими делами...  Боже
мой, подумал Петр, чувствуя, что не в состоянии понять, что произошло  или
что происходило с ним прямо сейчас.
     -  Мне  нужно  попасть  домой,  -  сказал  он  Ууламетсу,   осторожно
похлопывая Волка по шее, а сам  не  переставал  дрожать,  в  то  же  время
успокаивая лошадь. Ему все еще казалось, что он делает все это во сне, сам
оставаясь абсолютно неподвижным. - Мне кажется, что-то идет не  так,  и  я
думаю, что может что-то случиться.
     Ууламетс оперся о свой посох и сердито взглянул на Петра,  ничуть  не
приятней, чем смотрел на него прежде. Затем произнес:
     - Следуй за мной, - и направился в темноту.
     Волк же не показывал никакой склонности продолжать путь. Петр понукал
его не один раз, прежде чем тот начал мелкими шагами  спускаться  вниз  по
неровному размытому склону, следуя за стариком в том же самом направлении,
как они двигались и до этой встречи. Новые и  новые  обрывки  воспоминаний
приходили на ум Петру во время этого спуска: как Ивешка ждет его дома, как
умер Ууламетс, там, в верховьях реки, как он сам  отправился  на  верховую
прогулку и заблудился в лесу,  настолько  потеряв  память,  что  в  первый
момент даже и не узнал своего тестя.
     То, что призрак Ууламетса  должно  быть  явился  к  нему  скорее  для
помощи, не было само по себе чересчур  невероятным:  они  не  любили  друг
друга, Бог тому свидетель, но очень легко можно было  поверить  тому,  что
Ууламетс оставался здесь долгое  время  в  виде  призрака:  старый  подлец
никогда и  никому  ни  в  чем  не  доверял,  и  меньше  всего  он  доверял
собственной дочери в том, что она сделает хоть один правильный поступок. И
Ивешка, со своей стороны, имела много оснований для скрытности и обид.
     Все же, ему казалось, что Ууламетс, будучи  мертвым,  должен  был  бы
быть  немного  бледнее,  светиться  в  темноте  как  подобает   настоящему
призраку, а не показываться вот так запросто при свете молний,  отбрасывая
тень...
     Он пригласил Петра следовать за собой.
     Но что бы это могло означать, когда призрак становится  все  более  и
более осязаемым? Что он подразумевал под этим?
     Бог мой, это мне очень не нравится, подумал Петр.
     - Дедушка?  -  окликнул  он  старика,  стараясь  говорить  как  можно
уважительнее.
     Ууламетс мог и не слышать, как Петр обратился к нему. Но это на самом
деле не отличалось от того, как он вел себя и при жизни.
     Петр пустил Волка быстрой иноходью, когда они добрались  до  подножья
холма, преодолевая сопротивление лошади,  предчувствующей  что-то  дурное,
пока они приближались к идущему впереди старику.
     - Дедушка, может быть ты знаешь, что происходит вокруг? Может быть ты
знаешь, что сейчас делается дома?
     Ответа и  на  этот  раз  не  последовало.  Естественно,  следовало  и
ожидать, что призрак будет  вести  себя  по-особому,  может  быть  немного
сердитым и раздраженным, особенно этот. Но именно его  фигура  отбрасывала
вполне определенную точно ему соответствующую тень, чего никак нельзя было
ожидать  от  призрака.  Может  быть,  за  исключением  русалки,  когда  ей
удавалось украсть небольшую часть чьей-нибудь жизни, или, мелькнула у него
пугающая мысль, если только он сам не сбился с  пути  настолько,  что  его
занесло прошлой холодной ночью туда, где  преимущественно  обитают  только
сами призраки, и до сих пор еще не понял этого.
     Но он все еще чувствовал, как бьется его сердце, ощущал  свою  грудь,
чувствовал под собой тепло, исходившее от коня, и слышал как  потрескивали
прошлогодние папоротники под его копытами: ведь  так  или  иначе,  он  был
способен почувствовать очень многое, если бы на  самом  деле  пересек  эту
границу. Если бы даже замерз под дождем, то Волк-то определенно должен был
уцелеть.
     Он не успел вовремя увернуться. Ветка ударила  его  поперек  лица,  и
когда он поднес к этому месту руку, то почувствовал, как кровь растекается
по щеке. Впереди слышалось постукивание посоха  о  землю,  слышался  треск
раздвигаемых Ууламетсом кустов, точно такой же, как раздавался и от них  с
Волком, хотя Ивешка, будучи призраком, двигалась  так,  что  при  этом  не
шевелился ни один лист. Ни солнце, ни луна не могли оказывать  воздействие
на русалку, пока она не  набралась  сил  где-то  еще...  а  русалка  могла
получить их только от чего-то живого.
     Обычно русалками становились девушки-утопленницы, как доводилось  ему
слышать,  которые  топились  из-за  несчастной  любви.  Несомненно,  можно
считать, что своенравные  старики  превращались  в  обычных  призраков,  с
холодными мертвыми пальцами, страшными  глазами,  которые  только  выли  и
пугали людей, но не были на самом деле так опасны, как выглядели.
     - Дедушка, - в очередной раз робко позвал старика Петр, все  менее  и
менее уверенный в том, с чем все-таки он имеет дело.
     Ууламетс же продолжал идти. И в какой-то  момент  Петр  пожалел,  что
обратился к тому, что двигалось впереди него. Он надеялся на Бога, что это
существо не обернется в  его  сторону.  Он  сдержал  коня,  заставляя  его
остановиться, отвернул свою голову...
     В этот момент из кустов  что-то  бросилось  прямо  на  него,  издавая
рычанье. Петр припал к коню, стараясь  удержаться  на  его  спине,  в  тот
момент, когда Волк  метнулся  в  сторону  и  понесся  прямо  через  кусты,
перевитые плющом, вверх по склону, очень скользкому от  прошедшего  дождя.
Петр почувствовал, как лошадь заскользила, и  старался  удержаться  на  ее
спине, когда она резко меняла направление на уходящ