я при  этом
и рука, и глаза пытались доказать ему, что он был глупцом, разговаривая  с
этим чертовым деревом, в то время  как  Саша  был  изнурен  до  того,  что
вот-вот мог лишиться рассудка, а  на  свете  никогда  не  существовало  ни
русалок, ни чего-либо другого, им подобного. - Боже правый!  -  воскликнул
он, пытаясь встряхнуть ее. - Да слышишь ли ты меня, будь ты проклят!
     Но он даже не  был  уверен,  что  лесовик  вообще  слышал  его:  Саша
говорил, что существует обязательная  граница  между  колдовским  миром  и
обычными людьми, а потому вполне  возможно,  что  теперь  лесовик  знал  о
присутствии здесь Петра не многим больше того, чем Петр  мог  видеть,  как
тот выглядел, на самом деле. Саша  по-прежнему  стоял  на  том  же  месте,
беспомощный и притихший, а Ивешка и Малыш были  невидимы  для  него,  если
только, а он все еще продолжал так думать, они вообще существовали.
     Он  чувствовал  себя  так,  словно  перед  ним   опускался   занавес,
отделяющий его от странного волшебного мира и  возвращающий  его  снова  в
разумный мир обычных вещей, но при этом отнимающий у него Сашу.
     - Ради всего святого, выслушай меня! У нас  даже  в  мыслях  не  было
причинять хоть какой-то вред этому лесу...  -  Ему  частенько  приходилось
обращаться к суду по самым безнадежным делам, касающимся нарушения законов
местными землевладельцами в Воджводе, и поэтому он посчитал данный  случай
очень похожим на них. - Никто из нас никогда не собирался ступить  на  эту
землю, за исключением вот этого созданья, которое... - Он  начал  разговор
так, будто дело касалось имущественных прав... - пыталось выманить  своего
отца. Она следовала за нами все время от старой переправы, но ведь  у  нее
нет собственных сил на этот путь, и она не может продолжать его без  того,
чтобы позаимствовать что-то...
     Неожиданно он почувствовал,  как  ветка  дрогнула  под  его  рукой  и
зашевелилась. Сучки  сомкнулись  вокруг  его  запястья,  превращая  его  в
пленника. Лесовик открыл свои глаза и уставился на него.
     Наконец он произнес:
     - Так значит, вы все время совершенно сознательно  подкармливали  ее,
предоставляя ей свою силу. Это довольно глупо.
     - Но за все время она даже не делала попыток хоть  что-то  убить:  ни
нас, ни кого-то еще в этом лесу. Ни она, ни Саша.
     И вновь он ощутил все то  же  холодное  подрагивающее  прикосновение,
которое распространилось во все стороны от его  запястья.  Но  он  тут  же
замер, напуганный такой внезапной переменой. Он понимал,  что  сейчас  его
изучают и снаружи и изнутри с такой доскональностью, которая никому  и  не
снилась, и ему казалось, что сейчас это вызвано скорее  интересом,  нежели
злобой и гневом.
     - Я прощаю тебя, - сообщил ему о  своем  решении  лесовик.  -  Но  ты
по-прежнему остаешься глупцом.
     - Саша тоже не сделал здесь ничего...
     - Здесь пока еще никто не провинился, даже она. -  При  этом  лесовик
слегка качнулся и  указал  одной  из  своих  многочисленных  сучкообразных
отростков в  сторону  явно  различимого  скопления  тумана,  проступавшего
сквозь листья. - Но ведь у нее нет  сердца:  она  забирает  его  у  твоего
приятеля. И в ней нет жизни, поэтому она забирает твою, и его,  и  мою.  -
Петр ощущал, как суковатые руки продолжают ощупывать его с головы до  ног,
но теперь  он  чувствовал  спокойствие  и  безопасность,  и  у  него  даже
мелькнула мысль, что это могла быть еще одна ложь, возможно более  опасная
нежели у Ивешки. - Я бы узнал, если бы ты захотел обмануть меня, -  сказал
лесовик, и Петр с полной очевидностью поверил, что это было правдой. Через
мгновенье, когда волна благодушия накатилась  на  Петра  подобно  холодной
воде, его собеседник продолжил, обдавая его легким теплым  ветерком:  -  А
знаешь ли ты, к примеру, что сделал твой приятель?
     Ему не приходило в голову,  что  можно  ответить  на  это.  Но  ответ
последовал без всякого его участия.
     - Глупость. Он  сделал  глупость,  как  все  молодые.  Эх,  молодежь,
молодежь. - При этом лесовик протянул мимо Петра очередную свою руку-ветку
и ухватил  Сашу  за  плечо.  -  Ты  хочешь,  чтобы  я  отпустил  тебя.  Ты
собираешься использовать этот лес, чтобы твой приятель мог получить  новые
силы, а затем использовать его против меня. Это напоминает мне схватку  не
на жизнь, а на смерть... Так что же после этого я должен сделать с тобой?
     - Помочь нам, - сказал Саша, в то время, как струйки пота стекали  по
его лицу, оставляя на нем заметные следы. - Помоги нам выбраться из  твоих
лесов, помоги нам отыскать ее отца, помоги нам освободить его.
     Теперь  лесовик  освободил  их  обоих  и  отступил   назад,   шелестя
многочисленными ветками и сучками.
     - Меня зовут Вьюн, к вашему сведению, - сказал он.
     - А меня Петр.
     - А меня Саша, - сказал мальчик. - А это Ивешка  и  Малыш,  с  вашего
позволения.
     Древообразное  существо  чуть  вздрогнуло,  и   прошелестело   своими
ветками, когда они все поклонились ему.
     - Другой раз я бы не позволил этого: дворовику вовсе не место в  моем
лесу, а русалке вообще нечего делать там, где продолжается жизнь...  Но  у
меня нет выбора.
     В этот момент сгусток тумана словно молочный  вихрь  рванулся  вверх,
распространяясь в пространстве, становясь при этом прозрачнее и приобретая
черты поношенного платья, развевающихся на ветру прекрасных  волос  и  еще
призрачных рук и, наконец, бледного, испуганного лица Ивешки.
     - Русалка! - произнес подобревший леший. - Первый, первый и последний
раз ты оказалась в моем лесу, с опасностью для жизни, если хоть остатки ее
еще сохранились в тебе. Ты слышишь меня?
     Было заметно, как округлились глаза Ивешки, ее платье и волосы плотно
закутали ее, будто подхваченные вихрем, в котором закружились  и  случайно
попавшие листья, и она  покраснела  от  смущенья,  но  при  этом  дело  не
ограничилось слабым  розовеющим  оттенком  лица,  а  вместе  с  ним  стали
отчетливо заметны чуть тусклое золото ее  волос  и  бледная  голубизна  ее
поношенного платья...
     - Ах! - воскликнула она, глядя на всех широко  открытыми  глазами,  а
Малыш с визгом выскочил откуда-то и подбежал к ней,  тычась  мордой  в  ее
руки, будто желая спрятаться там.
     - Я не жду от тебя обещаний, - продолжал Вьюн своим пронизывающим  до
самых костей голосом, - о безопасности моего леса или о безопасности твоих
приятелей: ты должна что-то делать, чтобы выжить. И  ты,  на  самом  деле,
получаешь это. Я же только хочу посоветовать тебе то, что  ты  уже  и  так
знаешь: колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда  он  же
обманывает самого себя, то совсем, совсем другое. А знаешь ли ты, почему?
     Ивешка ничего не ответила ему. Она лишь крепче прижала Малыша к себе.
     Вьюн чуть отступил назад в сторону кустов, будто вновь  становясь  их
частью.
     - ...Потому что тогда все желания  начинают  причинять  зло,  -  едва
слышно пробормотал Саша вдогонку уходящему лешему.
     Ивешка взглянула на Сашу, затем на Петра, все еще  подернутая  легким
розовым румянцем, который был особенно заметен  на  ее  губах,  с  каплями
тумана в волосах и отдающими мягкой голубизной глазами.
     - Петр, - сказала она подрагивающим голосом.
     Он и сам вздрогнул в тот же момент, как только Саша  схватил  его  за
руку. Он знал лучше всех, что происходит. Боже мой, ведь он знал это лучше
всех. Она боялась, и он надеялся, что знает, чего именно. Но все,  что  он
мог сделать, это смотреть на нее во все глаза, до тех пор, пока и  она  не
сделала тоже самое, потому  что  не  могла  сделать  ничего  другого,  как
вернуть этот взгляд назад.
     - Петр! - сказал Саша, дергая его за руку.
     Тогда он заморгал глазами и  взглянул  в  сторону,  пытаясь  сбросить
колдовское наваждение и перевести дух.  Он  увидел  свой  меч,  лежащий  в
кустах, и, все еще вздрагивая и покачиваясь, подошел и поднял его...
     Он должен был что-то сделать, потому что он очень хотел ее и знал  об
этом лучше всех, а еще на его ответственности оставался и Саша.
     - Мы найдем твоего отца, - сказал он, обращаясь к  Ивешке,  заставляя
себя увидеть деревья, окружающий  их  лес  и  Сашу,  который  очень  хмуро
смотрел на него. - Он говорит, что может вернуть тебя обратно. Поверь,  он
так и сделает!
     Боже мой, подумал Петр, стараясь разогнать внутренний холод, ведь  он
только что по собственной воле заговорил об Илье Ууламетсе.



                                    21

     В лесной чаще сумерки наступали рано, особенно под затянутым облаками
небом, но они продолжали свой путь до тех пор, пока не исчез последний луч
света.
     - Далеко ли еще? - поинтересовался Саша  у  Ивешки,  как  только  они
покинули владения лешего. На  что  Ивешка  не  смогла  ответить  с  полной
уверенностью.
     - Жив ли еще твой отец? - задал свой  следующий  вопрос  Саша.  -  Ты
можешь сказать об этом?
     Но Ивешка не была уверена ни в том, ни в  другом:  она  призналась  в
этом, избегая его взгляда, а затем  быстро  скользнула  в  сторону,  чтобы
двигаться впереди них,  но  не  как  привидение,  которое  может  идти  не
разбирая дороги, не пользуясь тропинками, а как уверенный в себе,  знающий
каждое дерево проводник, что позволяло ей держаться от них на расстоянии.
     Она  явно  не  хотела  ни  присаживаться  к  их  костру,  когда   они
остановились на ночлег, ни ужинать вместе с  ними.  Она  отказалась  и  от
того, и от другого, продолжая сидеть в стороне, когда Саша попытался  было
уговорить ее, после чего поднялась и подошла к небольшому весеннему ручью,
из которого они набирали воду.
     И опять Саша отметил про себя  с  беспокойством,  что  она  старалась
держаться поближе к воде. На ужин у них была тушеная рыба, ранние грибы  и
молодые побеги папоротников, которые Ивешка отыскала по дороге  и  убедила
их в том, что они вполне съедобны. Саша с некоторым опасением  смотрел  на
собственноручно приготовленный ужин, и с таким же  опасением  взглянул  на
Петра, который наблюдал за Ивешкой.
     - Я не совсем уверен в этих грибах, - сказал Саша.
     -  Разве  ей  так  необходимо  нас  отравить?  -   весьма   сдержанно
отреагировал Петр.
     Разумеется, нет, это было ясно.  Саша  лишь  пожал  плечами  и  начал
раскладывать приготовленное блюдо,  которое,  благодаря  Ивешке,  было  не
просто сушеной рыбой распаренной в пустой воде, а приобрело вкус и аромат,
а коль скоро она еще и отказалась от еды, то каждому из них досталась  еще
и добавка.
     - Ты знаешь, что она не хочет отвечать ни на какие вопросы? - заметил
Саша.
     Петр зачерпнул из котелка и  долго  дул  на  ложку,  что  давало  ему
возможность промолчать, тоже пропуская вопрос мимо ушей.
     Саша выделил немного угощения и для Малыша. Тот обнюхал  предложенное
блюдо и начал лаять на него, то ли от того, что было слишком горячо, то ли
от того, что ему не нравился грибной запах.
     Саша с большой  осторожностью  взял  маленький  остывший  кусочек  и,
проглотив его, нашел, что блюдо было более чем просто  вкусным.  Он  вновь
взглянул на Петра, который не отрываясь  смотрел  на  деревья,  туда,  где
сидела Ивешка, думая о чем-то своем, так что Сашу даже охватил испуг, и он
стал смотреть совсем в другую сторону, помимо своих желаний.
     Возможно, ему следовало отнестись к этому с сочувствием, но сейчас он
был раздражен, даже более чем раздражен, видя  с  какой  нежностью  Ивешка
смотрит на Петра, чего никак не должно быть, учитывая  тот  простой  факт,
что ее сердце должно было бы остановить ее, если оно было хоть в  каком-то
смысле  разумным.  Разумеется,  Саша  пытался  остановить  это,   стараясь
направить свои усилия не на нее, где, как он предполагал, ему пришлось  бы
затратить значительно больше сил, чем он имел в запасе, а на Петра... хотя
и здесь требовалось гораздо больше усилий,  чем  он  собирался  потратить,
сопротивляясь естественному стремлению, что может справиться с  кем-то,  у
кого и вовсе нет никакого сердца.
     Но учитывая то, что Ивешка, кроме всего, не могла  поддерживать  свое
состояние с помощью пищи, которую использовали они...
     - А ты заметил, что она совсем не ест, - сказал Саша, в надежде,  что
Петр поддержит и разовьет дальше эту тему.
     - М-м-н, - откликнулся Петр.
     - Ведь она же не живая, Петр, она не может есть, она должна  получать
силы откуда-то еще, и уж никак не из леса...
     - Мы должны отыскать ее отца, - сказал Петр  и  вновь  занялся  своей
рыбой.
     Это и была вся помощь, которую он получил от Петра.  Саша  молча  ел,
присматривая за костром и радуясь хотя бы тому, что перестал идти дождь.
     Наконец он сказал Петру:
     - Если поиски ее отца затянутся, и  если  он  сам  ничего  не  сможет
сделать... Петр, она не сможет  долго  оставаться  в  таком  обличье,  как
сейчас. Ведь ты слышал, что сказал этот леший: она не сможет помочь себе.
     - Прекрати, - сказал Петр.
     Но даже это резкое предупреждение не вывело его  из  себя.  В  другое
время возможно, но сейчас его мысли были достаточно ясными, чтобы  он  мог
отвлекать свое внимание на путаные мысли Петра.
     - Ее судьба зависит от нас, - сказал Саша, напоминая ему, - или от ее
отца, если мы сумеем быстро отыскать его. Я заметил, как она ведет себя...
     - В ее поведении нет ничего плохого,  просто  именно  сейчас  она  не
хочет быть рядом с нами.
     - Не стоит защищать ее. Она не  может  справиться  с  этим,  вот  что
сказал нам тот леший...
     - Я знаю об этом, и тебе не зачем мне это повторять.
     - Но я вынужден это делать, потому что ты не слушаешь.
     Петр бросил на него раздраженный взгляд и спросил:
     - А что это был разговор про сердце? Что говорил об этом леший?
     Саша пожал плечами. Ему не хотелось углублять этот разговор с  Петром
особенно ночью, или пытаться как-то объяснить это, отчетливо понимая,  что
Ивешка не упустит случая смешать  вся  и  все,  и,  кстати,  прежде  всего
запутать самого Петра. Юноша, мысли которого заняты девушкой, был  гораздо
ближе к сашиному пониманию, но Саша не имел никакого представления о  том,
что можно было сделать с мужчиной,  чьи  поступки  и  намерения  были  так
сложно переплетены с судьбой фактически мертвой девушки, которая,  к  тому
же была чрезвычайно  опасна,  и  с  чувствами,  которые  вызывали  у  него
глубокий страх, прежде всего потому, что они исходили не от самой русалки.
     Кто и как мог объяснить подобную возможность Петру, причем достаточно
убедительно?
     - А это лесное чудище, - продолжал упорствовать Петр, - сказало,  что
у нее вообще нет никакого сердца и что она забирает его у моего друга. Что
оно хотело этим сказать?
     - Я не знаю.
     - Как это может быть, чтобы кто-то мог забрать чужое сердце,  помилуй
Бог?
     - Я не знаю, я ничего не знаю. Ешь, иначе твой ужин будет холодным.
     - Я хочу знать, что ты сделал, Саша, не откажи мне  в  этом!  Я  хочу
знать, что происходит.
     - Я не знаю, уверяю тебя! Я вообще не знаю, что  происходит  в  мире,
ведь я родился не всезнающим. Я не знаю, о чем говорил этот леший...
     Колдун, который обманывает других, это одно  дело,  но  когда  он  же
обманывает самого себя, то совсем, совсем другое...
     - А ты, случаем, ничего не потерял? - спросил Петр.
     - Я в полном порядке! Я чувствую себя очень хорошо! Даже  еще  лучше,
как оказалось: я сумел  удержать  тебя.  Разве  не  так?  Вот  что  значит
настоящее волшебство, Петр, а не просто одни лишь желания...
     - Но какое отношение ко всему этому имеет разговор о  сердце?  О  чем
тогда говорило это существо? А что имел в виду водяной, когда говорил в то
утро, будто Ивешка потеряла свое сердце?.. Разве она забрала что-нибудь  у
тебя?
     - Нет! - Он вздрогнул от звуков собственного голоса, и казалось,  что
вместе с ним задрожала вся их нехитрая посуда, словно горшки на полке, так
что он даже испугался, что они могут  упасть  и  разбиться,  если  Петр  и
дальше будет продолжать свою болтовню, как это назвала  бы  тетка  Иленка,
которая не преминула бы сказать: "Прекрати, Петр Ильич! Ты  доводишь  меня
до головной боли!"
     Так оно и было.
     - А что ты имел ввиду,  когда  говорил  о  том,  какую  выгоду  можно
извлечь даже из леса? - спросил Петр. - И что ты сделал, что едва не свело
лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша  проглотил  кусок
рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра  с  таким  чувством,
которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай  Бог,  вырвалось
наружу. Но оно ушло в глубину  его  сознания,  где  в  опасном  беспорядке
метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли  он  какой
ошибки своим чрезмерным желаньем, которое  привело  в  беспомощную  ярость
лешего, и могло очень далеко завести и его самого...
     - Я не знаю, почему, - сказал он.
     - Так что же все-таки ты сделал?
     -  Столь  мало,  насколько  мог!  Я  ошибался,  когда  беспокоился  о
происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных
возможных  последствиях,  пока  не  смог  убедиться,  что  таким   образом
добиваюсь всего-навсего лишь того,  чтобы  не  случилось  чего-то  заранее
ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю?
     - Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни  о  чем.  А,  тем
временем, мы находимся в самой чаще этого леса  никак  не  можем  отыскать
старика,  и,  тем  не  менее,  ты  говоришь,  что  не  хочешь  ни  о   чем
беспокоиться!
     - Это не то, что я имел в виду!
     - Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия.
     - Нет, со мной все в порядке!
     Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем  положил
ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя  на  Сашу,  освещенного
отблесками костра.
     - От этого мне не становится лучше... Ведь если Ууламетс находится  в
этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему
бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом?
     Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о  лешем
было вполне достаточно, чтобы его  мысли  ушли  куда-то  совсем  в  другую
сторону, ускользая от него.
     Этот  факт  подсказал  ему,  что,  на  деле  беспокойство  по  поводу
происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и
дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться  в  таких  делах  на
одну лишь память и пытаться  уподоблять  лешего  Гвиуру  было  равносильно
тому, как черпать неводом воду.
     - Саша, что происходит?
     Он вновь потерял  ускользнувшую  мысль,  которая  только  что  начала
принимать законченные формы где-то в уголке его сознания...
     Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка.  Это
показалось Саше таким же существенным, как и все  то,  о  чем  только  что
спрашивал  Петр.  Это  было  похоже  на  предвестье  беды.   В   ситуации,
подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным,  и
не  было  никакого  способа  уравновесить  влияние  вещей  без   глубокого
понимания. Сейчас он потерял  все  нити,  с  помощью  которых  намеревался
связать окружающие его вещи и явления друг с другом...
     Петр встал и, обойдя слабеющий огонь, обхватил Сашу за плечо и сильно
тряхнул его.
     - Саша, черт возьми!
     Он скорее почувствовал это. Как он  чувствовал  все  остальное.  Петр
отошел, а он следил за тем, куда тот направился.
     Не туда, куда Саша хотел. Он подумал  было,  что  следует  остановить
его, если бы он был в состоянии  выделить  это  событие  из  ряда  других,
которые происходили  при  этом,  включая  потрескивание  костра  и  шелест
листьев.
     Все это предвещало опасность, подумал он рассеянно.
     Постепенно его мысли начинали вновь обретать форму.
     Этим вечером Ивешка приобрела окраску.  Видимо,  леший  обеспечил  ей
жизненные силы, и возможно, что на несколько дней..