еческое сердце, было плохо и несвоевременно.
     Несомненно, что не было никакой возможности, чтобы кто-то посторонний
мог проникнуть в дом через переднюю дверь...
     Если только это  был  не  оборотень,  принявший  хорошо  знакомый  ей
облик... или показавшийся ей хорошо знакомым...
     Саша отвлек его, обернувшись через плечо:
     - Там есть хлеб?
     Петр взглянул на стол, где лежало несколько  караваев,  завернутых  в
полотенце: то, что Ивешка оставила им так много хлеба,  который  лежал  на
своем обычном месте, доказывало, что она  ждала  их  возвращения  домой  и
приготовилась к этому...
     Но черт бы ее побрал, ведь сколько раз он обыскивал весь лес во время
ее прошлых исчезновений, проводил бессонные ночи  и  до  хрипоты  надрывая
голос, звал ее, заранее зная, что все  это  бесполезно:  она  возвращалась
тогда, когда хотела вернуться. Поэтому и сейчас не было причин думать, что
это было чем-то иным, и не было причин для страхов и опасений.
     Он подал хлеб Саше, который стоял на ступеньках, опустившись в подвал
только по пояс. Петр предположил, что сейчас  Саша  думает  про  домового,
который был там, в самой глубине подвала, и  который  очень  благоволил  к
таким подаркам, как например, свежий хлеб: он становился все толще и толще
на ивешкиных хлебах.
     - Но что он  может  нам  сказать?  -  тихо  спросил  он.  -  Ведь  он
разговаривает только с Ивешкой.
     Саша не обращал внимания на эти замечания  Петра  и  нырнул  вниз  по
ступеням, скрывшись в темноте. До Петра долетели только последние слова:
     - Ты только стой там, и не загораживай мне свет. Да  старайся  ничего
не говорить!
     Они означали, что дурак, неспособный  воспринимать  волшебство  ни  в
какой форме, имеет склонность открывать свой рот когда не надо и  в  самый
неподходящий момент может спугнуть или обидеть  своенравное  существо.  Он
был до чрезвычайности способен  к  этому.  Если  бы  он  хоть  как-то  мог
повлиять на Ивешку,  то  она  не  сбежала  бы  сейчас  в  лес,  а  они  не
беспокоились бы, не занимались бы ее поисками и не гадали, ушла ли она  из
дома только из-за плохого настроения, или отправилась в поисках  душевного
покоя, или сбежала, как она сказала бы и  сама,  чтобы  удержать  себя  от
собственного раздражения и гнева.
     Он сделал несколько шагов. Теперь ему оставалось только это.
     Затем неожиданно Малыш зарычал, подскочил  на  месте  и  исчез  прямо
сквозь закрытую дверь.
     - Малыш! - Петр пересек комнату  едва  ли  медленнее,  чем  дворовик,
распахнул дверь, не выпуская из рук меча...
     И тут же увидел голову Волка среди ближайших грядок с овощами.  Малыш
преследовал его, производя при этом в промокшем ивешкином саду не  меньшее
опустошение.
     - Вот черт! - Петр присвистнул, громко и резко. - Волк! Черт  побери,
Малыш, гони его оттуда!
     Волк потопал в сторону  дома,  пару  раз  взбрыкнув  копытами.  Малыш
преследовал его. Петр стоял, опершись рукой  о  дверной  проем  и  склонив
голову. Он думал о том, сколько труда Ивешка вложила в этот сад, и полола,
и поливала. Это была ее гордость. И если она увидит  это  прежде,  чем  он
заровняет рыхлую, промокшую от дождя землю, то ему придется отправляться и
жить вместе с лешим - вот все, что последовало бы за этим.
     Ничего страшного не произошло. Она вернется домой, и  следует  молить
Бога,  что  она  только  зла  на  него.  Ведь  он   заслужил   это   своей
бесполезностью  и  своей  глупостью:  никто  в  Воджводе  не  считал   его
обязательным человеком, и Бог свидетель, Ивешка больше всех  намучилась  с
ним. Сейчас он хотел лишь вернуть ее назад живой и невредимой, и это  было
его единственное желание.


     Домовой никогда не любил света. Он ненавидел  тревоги  и  волненья  и
всегда хотел лишь покоя. И если кому-то нужно было повидать его, то искать
это существо следовало в том месте, где кончались  полки,  среди  ведер  и
бочонков, сложенных в углу  подвала.  Он  всегда  располагался  как  можно
дальше от лестницы, по которой часто лазили то вверх, то вниз.  Итак,  при
очень слабом свете, падавшем из кухни,  Саша  развернул  свое  подношение,
присел на корточки  и  разломив  хлеб,  разложил  для  домового  маленькие
кусочки на полу подвала.
     Где-то в глубине подвала заскрипели бревна, и  можно  было  заметить,
как там двинулась какая-то тень. Разглядеть действительные очертания  этой
фигуры было очень трудно. Иногда она напоминала медведя, иногда -  черного
борова, а нередко  это  был  сильно  заросший  волосами  очень  загадочный
старичок, каким Саша его и запомнил в последний раз, когда они, как обычно
покормив его, обращались к нему за советом по поводу перестройки дома.  Он
же при этом очень интересовался тем, чтобы была прочная крыша, как сказала
Ивешка, да еще чтобы ему время от времени подносили хлеб.
     - Домовой, наш второй отец, - начал Саша и сделал очень  уважительный
поклон, не сходя со своего места. Он  тут  же  принял  прежнее  положение,
чтобы не загораживать пространство, и продолжал: - Петр и я  вернулись  из
леса, но, оказывается, Ивешка куда-то исчезла, и вот мы беспокоимся о ней.
Ты часом не знаешь, куда она могла пойти?
     В темноте послышалось движенье чего-то большого и  тяжелого.  Домовой
выбрался из  тени  и  сел  на  грязный  пол,  уставившись  на  Сашу.  Это,
по-видимому, было проявление самого большого внимания, какое  когда-нибудь
проявляло это существо.
     Домовой был, как ни посмотри, очень старый и очень странный.
     Он подмигнул своему гостю. Как запомнил Саша из рассказов  Ууламетса,
это существо очень мало знало о происходящем и так же  мало  о  завтрашнем
дне, но  помнило  почти  все  о  том,  что  было,  и  старалось  при  этом
приукрасить темные стороны событий  и  преувеличить  светлые.  По  крайней
мере, так делает каждое подобное существо в приличном доме. Бог знает, что
только может быть во владениях колдуна.
     Тем  временем  домовой  согнулся  и  подобрался  поближе.  Сейчас  он
напоминал скорее старого медведя, самого старого, какого только можно было
представить, и самого толстого. Он ухватил чуть  ли  не  половину  каравая
своими  лапами  и  уселся  закусывать,  словно  человек...  совершенно  не
беспокоясь, как казалось, об исчезновении Ивешки, что само по  себе  могло
быть хорошим знаком.
     Но через мгновенье его память очень быстро  заработала,  и  Саша  мог
разглядеть изображение молодого человека, который подобно  призраку  стоял
на деревянных  ступенях,  что  очень  напоминало  виденья,  полученные  от
банника. Черты лица различить было трудно, потому что свет падал сзади  на
его темные волосы и плечи, обтянутые белой рубашкой...
     Это мог быть и он сам. Саша так зримо ощутил эту  картину,  что  даже
повернул голову, будто все это происходило прямо здесь, рядом с  ним,  или
это могло быть вновь пережитое ощущение о  себе  самом,  стоящем  на  этих
ступенях.
     Но рядом ничего не было. Он повернулся и вновь взглянул на  домового,
чувствуя, как руки покрываются потом. Перед ним предстала находящаяся  над
ним комната в том  виде,  как  она  была  еще  при  Ууламетсе.  Он  словно
почувствовал весь ужас, наполнявший этот дом, услышал  крики  старика,  от
которых едва не звенели стропила: "Молодая дура!" И вслед за этим  рыданья
Ивешки: "Но послушай меня, папа... ты никогда не слушаешь меня!"
     Саша почувствовал, что дрожит. Он оперся о столб рядом  с  лестницей,
взглянул вверх, в  сумрачный  свет  кухни,  а  в  ушах  продолжал  звучать
заунывный голос Ивешки: "Я не верю тебе, папа. Ты не прав! Но разве можешь
ты согласиться с тем, что ошибаешься на чей-то счет?"
     С тех пор прошли годы и годы... с тех пор, как Кави Черневог появился
здесь и спускался по этим самым ступеням, доставал травы из  этого  самого
подвала, спал недалеко от печки, в  то  время  как  Ууламетс  и  его  дочь
располагались на своих кроватях в другом конце кухни...
     Господи, да зачем же он показывает мне все это? Какое отношение имеет
Черневог к тому, что происходит сейчас? Ведь он не должен  проснуться,  и,
слава Богу, все происходящее не его рук дело.
     - Дедуля, - прошептал он, обращаясь к домовому, - что ты хочешь  всем
этим сказать мне?
     А по дому продолжали звенеть призрачные голоса:
     "Дура! Любовь ничего не значит для него! Ведь у него нет  сердца,  он
уже много лет живет без него! Так лучше для него!"
     Ивешка с раздражением возражала отцу: "Ты никогда не давал мне случая
доказать это, папа, ты никогда  не  доверял  моим  суждениям  и  взглядам!
Почему же я должна быть откровенна с тобой?  Ты  никогда  не  доверял  мне
узнать что-нибудь самой!"
     А затем следовал голос Ууламетса:  "Доверять  тебе?  Простой  вопрос,
дочка: а доверяешь ли ты самой себе! И еще более простой  вопрос:  чья  ты
дочь, моя или матери? Ответь мне на него! Сможешь?"
     Саша чувствовал, как  бешено  бьется  сердце,  готовое  вырваться  из
груди. Он припомнил царапанье в ставни той ночью, когда  ворон,  хранивший
сердце Ууламетса, пытался с  помощью  когтей  и  клюва  прорваться  внутрь
дома... в то время как сам Ууламетс в  одиночестве  сидел  за  столом  при
свете лампы, читал, думал и писал ночи напролет,  стараясь  вернуть  назад
свою дочь...
     Уединенные ночи, тихие дни, удары в оконные ставни, к которым  старый
Ууламетс никогда не прислушивался. У него было  достаточно  причин  желать
возвращения своей дочери к жизни,  и  сердце  его  имело  очень  небольшое
отношение ко всему этому. На этот счет Ивешка была права.
     Листья покрывали поверхность реки...
     Пенящаяся вода и брызги за кормой...
     Саша неожиданно отпрянул,  испытывая  страх,  вскарабкался  наверх  и
закричал Петру:
     - Лодка...


     Причал был пуст. Петр видел это  достаточно  хорошо,  стоя  на  самой
вершине холма, у начала дорожки:  лодки  не  было  на  месте.  Он  тут  же
бросился вниз, к старым выветренным доскам причала,  чтобы  встать  там  и
стоять как дурак, беспомощно глядя в верховья реки,  поскольку  он  хорошо
знал, что в низовьях реки был Киев,  куда  ни  при  каких  обстоятельствах
Ивешка не рискнула бы отправиться без него.
     - Она уплыла, - сказал он Саше, который добежал туда почти  вместе  с
ним. - Это как в плохом сне! В чертовски плохом сне! И что,  черт  возьми,
она думает делать с лодкой? Куда она надумала отправиться?
     - Я не знаю, - сказал Саша.
     - Мне кажется,  что  она  очень  беспокоилась,  когда  я  вовремя  не
вернулся из леса. И я думаю, она решила,  что  со  мной  случилось  что-то
чертовски ужасное! Я не знаю, спятила ли она или нет, но взять лодку...
     - Она могла что-нибудь услышать от леших.
     - О, Господи, хорошо, хорошо, она могла услышать от  леших!  Но  ведь
тогда она должна была понять, что лешие говорили с нами! Разве не так?
     Саша схватил его за руку и потащил  назад  в  дом,  который  покинула
Ивешка.
     - Она позаботится, - сказал Саша. - Петр,  я  знаю,  что  она  всегда
сумеет позаботиться о себе. Она обдумает все со всех сторон...
     - Черта с два! - воскликнул  тот  и  вырвал  руку.  Он  взобрался  на
вершину холма и стоял там некоторое время, переводя  дыхание  под  старыми
мертвыми деревьями, глядя на дом и на двор в сгущающейся  тьме,  а  к  его
горлу подступал комок и холодный страх проникал до желудка.
     Он слышал, как Саша поднимается вслед за ним. Но сейчас он не  был  в
настроении говорить об Ивешке или обсуждать вслух, что за беда могла с ней
приключиться: он мог и сам  вполне  правильно  обдумать  происходящее  без
всяких колдунов. Поэтому он быстро пролез через дыру в  заборе,  крадучись
поднялся на крыльцо, а затем так же осторожно прошел на кухню, где  достал
подвешенную к стропилам корзинку и начал разыскивать муку и масло.
     Он был уверен, что Саша, войдя вслед за ним в дом, будет стоять сзади
него и мучиться от желания помочь ему.
     - Я возьму Волка, - сказал Петр, - отправлюсь за ней и найду  ее,  не
беспокойся об этом. Если она на реке, я не заблужусь, если буду  следовать
вдоль берега.
     - Петр, я понимаю, что ты не настроен выслушать меня...
     - В этом нет твоей вины... Но где же эта  чертова  мука?  Неужто  она
забрала ее всю?
     - Мука  под  столом.  Во  всяком  случае,  должна  быть...  Петр,  ну
пожалуйста, давай просто порассуждаем вместе: она взяла лодку,  и  значит,
она находится не в лесу.  Вот  мы  уже  кое-что  и  знаем.  Я  же  не  мог
определить, где ты находился, независимо от расстояния между нами.  И  это
все из-за этой тишины...
     Петр повернулся и  пристально  посмотрел  на  Сашу,  ожидая,  что  он
наберется ума и помолчит. Но Саша лишь дернул челюстью и сказал с  обычной
прямотой:
     - Мы отыщем ее, Петр, обещаю, что мы  вместе  отыщем  ее,  но  только
давай не будем поступать слишком опрометчиво.
     - Опрометчиво! Господи, да разве мы можем сидеть сложа руки,  как  ты
думаешь? И не сделать ни единой попытки, в то время как она одна, на воде,
в такую темень, и только Бог знает, с кем! Там  болтается  оборотень!  Кто
знает, какой облик сейчас он примет? Кто знает, с кем сейчас она плывет?
     - Петр, я не хочу, чтобы ты шел туда один,  без  меня.  Тебе  понятно
это? Я знаю, что ты не в себе, и мне жаль тебя, но я  не  хочу,  чтобы  ты
сломя голову мчался туда!
     - Черт! Не смей направлять на меня свои желания, черт побери! Я знаю,
что ты подразумеваешь только добро, но, Саша, прекрати это!  Уйди  с  моей
дороги! Проваливай ко всем чертям с моего пути!
     - Петр...
     Наконец он отыскал муку.
     - Ты будешь давать мне советы, приятель, когда  женишься  сам.  Я  не
собираюсь сидеть здесь, пока она там ищет беды, а  ты  не  можешь  сказать
мне, что же происходит.
     - Петр, выслушай меня!
     И тот почувствовал, как  это  желание  встряхнуло  его:  мысли  стали
разбегаться  и  путаться,  а  руки  задрожали,  будто  у  него   появилось
неприятное воспоминание. Он хлопнул рукой  по  столу  и  оперся  на  него,
потому что от бессонной ночи, проведенной на холоде, и  всего  остального,
случившегося с ним, его колени внезапно подогнулись.
     - Не делай этого со мной, черт побери!
     - Петр, мы отправимся за ней, я полностью с тобой  согласен,  что  мы
отправимся за ней как можно быстрее, но ведь мы  можем  отправиться  туда,
захватив с собой все что нам необходимо, а можем пойти без этого. И  я  не
стал бы сейчас просто так поспешно собираться, бросая в мешок что  попало,
Петр. Ведь колдовство и чародейство не могут рассчитывать только на удачу,
они никогда не работают с чем-то неизвестным!
     - Сдается мне, что сегодня ночью они вообще не работают!
     - Я могу пожелать ей всяческого добра, но это может  быть  не  совсем
верным  решением,  если  еще  кто-то  пожелает   в   этот   момент   нечто
определенное. Разве так не может случиться?
     - Кто-то еще? Кто-то еще... Это как  раз  то,  о  чем  мы  все  время
говорим? И именно поэтому мы сейчас не называем никаких имен?
     - Петр, не сомневайся в ней, не сомневайся  в  нас!  Сомнения  только
разрушают колдовство,  а  это  самая  большая  ошибка,  которую  мы  можем
сделать.
     - Сомнения возникают, когда ты начинаешь понимать,  что  промахнулся,
или когда осознаешь, что должен был бы сделать это по-другому... Но  самое
глупое, что мы можем сделать, так это сидеть здесь и позволить  ей  уплыть
под парусом Бог знает по какому легкомысленному решению, в то время как мы
будем надеяться, что все идет хорошо! Север, Саша, север, вот куда она как
раз сейчас и отправилась, и если здесь действительно что-то не так,  то  у
меня есть очень удачное соображение, что там что-то происходит с лешими, и
раз лешие не могут остановить это, то вот тогда я сомневаюсь, что моя жена
единственная из нас, у кого есть дело до происходящего там!
     - Если это только  не  какое-нибудь  старое  волшебство,  -  спокойно
произнес Саша. - Мы же просто не знаем этого: так может  быть.  Оно  может
существовать сотни лет, и его мог оставить кто угодно из тех, кто когда-то
жил здесь.
     Но это было сущей бессмыслицей. У него не было настроения выслушивать
именно сейчас то, что было  явно  непонятно  ему.  Но  Саша  продолжал,  с
беспокойством и очень серьезно глядя на  него.  Он  всегда  поступал  так,
когда хотел объяснить необъяснимое.
     - Желания могут долго сохраняться и приходить к нам из прошлого. Как,
например,  вот  эта  треснувшая  чашка,  которая  давным-давно  должна  бы
развалиться.  Мы  и  сами  не  хотим,  чтобы  она  развалилась.  Вот   так
продлеваются желания. Я думаю, что касается  чашки,  мы  должны  и  дальше
поступать точно так же. Но я  уверен,  что  она  сохраняется  до  сих  пор
благодаря желанию Ууламетса. Он уже умер,  а  желание  все  еще  работает,
поскольку мы пользуемся ей. Масса же других его желаний,  которые  он  еще
при жизни направлял по отношению к разным людям  и  предметам,  теперь  не
имеют  уже  никакого  значения:  они  просто  ослабли  и  растворились   в
окружающем нас мире. Но могут быть другие, столь же старые, но действенные
желания, заполняющие этот  лес,  и  о  которых  мы  ничего  не  знаем.  До
Черневога здесь был Ууламетс, до Ууламетса здесь была  Маленка,  и  только
Бог знает, кто учил саму Маленку.  Здесь  могут  работать  сотни  и  сотни
желаний, это все что мы знаем, но мы не знаем на что они  направлены,  так
же как не знаем того, насколько они безвредны, до тех  пор,  пока  они  не
столкнуться с чем-то и не приведут в движение новые  силы,  а  за  ними  и
события.
     - Господи, - с отвращением заметил Петр.
     - Это все очень сложно и  взаимосвязано,  Петр.  Волшебство  и  магия
всегда очень сильно запутаны, и поэтому мы не можем сломя  голову  мчаться
на север, бросив все как попало, и  не  можем  рисковать  Бог  знает  чем,
отправляясь за тем, чего мы боимся больше всего на свете...
     - Но  она-то  ведь  отправилась,  верно?  И  кто  знает,  что  Ивешка
собирается там делать? Господи,  да  ведь  это  Черневог,  это  о  нем  мы
говорим, а не какая-то деревенская гадалка, и не лесные призраки.  Он  уже
раз убил ее! Он уже однажды завладел ее сердцем! И рассказывай  мне  после
этого, что у нее могут быть какие-то другие дела в том самом месте!
     - Но ведь мы не знаем наверное, куда именно она направилась.
     - Уверяю тебя, что не на киевскую ярмарку! Что происходит вокруг нас?
Что заставляет лес выглядеть всякий раз по-иному, стоит  только  взглянуть
на него? И почему моя жена отправляется одна ночью по  реке,  если  только
это не его работа?
     Саша прикусил губу.
     - Это возможно, но...
     - Возможно? Это именно так! Уверяю тебя,  приятель,  что  сделаю  вот
что: я отправлюсь туда и освобожу его от собственной  головы.  Вот  что  я
сделаю, и на этом прекратятся все наши вопросы! Бог знает,  почему  только
мы не сделали этого сразу!
     - Если еще сумеешь добраться туда, если только найдешь  дорогу  через
этот лес...
     - Я доберусь туда!
     - Ты не смог даже отыскать дом!
     - Хорошо, но мне не нужен проводник, чтобы найти эту проклятую реку!
     - И что же, по-твоему, произойдет, если мы наконец доберемся туда без
всего, что могли бы захватить, имея время на раздумье? Ладно,  ладно,  мне
не очень нравится, что делается с Ивешкой, я не думаю, что  это  уж  очень
разумно, и я хочу догнать ее, так же, как и ты...
     - Я сомневаюсь в этом!
     - ...но ведь ты никак не поможешь делу,  если  бросишься  в  лес  как
заблудшая овца, не имея представления, с чем имеешь дело!
     - Прекрасно! Собираемся и идем!
     - Петр, ради Бога... Иди,  займись  лучше  Волком,  займись  Малышом,
только уйди отсюда, дай мне, ради Бога, время, чтобы подумать! Может быть,
я смогу "услышать" ее. Выйди! Ну, пожалуйста!
     Петр прикусил губу. Всякая уверенность куда-то улетучилась  из  него,
что с равным успехом могло произойти как под сашиным влиянием, так  и