зал Ууламетс, искоса глядя  на  него.  -
Иди туда, куда  хочешь.  Отправляйся  в  Киев.  Только  попытайся  вначале
миновать это созданье.
     Малыш терся около его ноги, отбежал в сторону кувшина,  ухватил  его,
и, переваливаясь, возвратился вместе с ним назад.
     Петр прикрыл глаза и оперся лбом на руки, не обращая внимания на боль
в локте.
     - Моя дочь, - продолжал бормотать старик за их спиной, -  как  раз  и
является подобным его созданьем. А ты - ее. И это тоже хорошенько запомни.
     Петр ничего не сказал на это слегка тревожное утверждение. Он  только
злобно взглянул на старика, который сидел сзади них со своей книгой.
     - Он предупреждает тебя об осторожности, - сказал Саша.
     - Он всегда находит самый отвратительный способ, чтобы сказать это. -
Он взял кувшин у Малыша, который с нетерпеньем ожидал этого,  откупорил  и
влил приличную порцию в его уже заранее открытый рот: Малыш заслужил это.
     Подумав над этим, Петр добавил ему еще немного.
     Кувшин, почти наполовину пустой, казалось, не стал от этого легче. Он
не стал, как начал неожиданно припоминать  Петр,  значительно  легче  и  в
течение дня.


     Петр завернулся в одеяло и уснул, справедливо полагая, как не раз сам
любил говорить, что может быть лучше  этого  в  подобных  обстоятельствах?
Видимо, наконец-то Саша добрался до этого очень маленького желания,  очень
осторожного маленького желания, которое должно было пойти лишь  на  пользу
Петру и ради которого Петр готов был приставать и придираться к нему, если
бы на него не свалилось столько бед, большинство из  которых  Саша  считал
своими ошибками.
     Саша включил и кувшин в очередную дюжину своих желаний, некоторые  из
которых были еще не вполне ясными для него, а те, которые он так еще и  не
включил до сих пор в общую сумму по тем же самым причинам, что и Ууламетс,
он продолжал  обдумывать  про  себя,  совершая  в  голове  долгий  процесс
вычислений, словно мудрый паук, который, начиная ткать паутину,  старается
придать ей с самого начала столь регулярный узор, который он,  при  первой
же открывшейся ему опасности мог  бы  произвольно  изменить.  Он  не  имел
возможности записывать свои стежки, но он старался  "завязывать"  в  своей
памяти  отдельные  "узелки"  этого  причудливого  рисунка,  которые  желал
надолго запомнить...
     И в то время, пока Ивешка бродила  около  него,  выказывая  ему  свое
раздражение и недовольство, как будто его попытки понять происходящее  так
или иначе вселяли в нее ужас, ее присутствие затеняло  и  его  собственные
мысли.
     Тут он припомнил, что она умерла почти в его возрасте.
     Он отметил этот факт в своей памяти, в  той  ее  части  которая  была
отведена для всего, связанного с Ивешкой.
     Фактически она оставалась молодой  все  эти  годы,  потому  что,  как
казалось ему, она  могла  лишь  узнать  очень  многое  о  разных  сторонах
окружающего мира, так и не сумев познать на деле ни одной из этих  сторон,
временами поступая так,  как  и  следовало  поступать  шестнадцати  летней
девочке, по его мнению, особенно в отношении Петра...
     "Нет"  -  чувствовал  он  ее  протест,  доносившийся  к  нему   через
пространство над костром.
     Возможно, продолжал рассуждать он, что  и  в  отношении  собственного
отца она тоже поступала  таким  образом,  и  отложил  в  памяти  очередной
"узелок". Может  быть,  для  взрослых  людей  Ивешка  была  более  сложной
загадкой, чем даже он сам: работая в "Петушке", он смог повстречать  очень
многих людей, тогда как она встретила за всю  свою  жизнь  лишь  несколько
живых душ, да и те были колдунами.
     С тех пор, как она  умерла,  подумал  Саша,  она  могла  встречать  и
других, на их собственное горе и беду...
     Теперь она оказалась еще ближе к нему и была еще более  раздраженной,
о чем Ууламетс прекрасно знал.  Он  понял  это,  даже  не  оглядываясь  по
сторонам. Ууламетс неожиданно  потерял  нить  рассуждений,  и  он  тут  же
вспомнил про кувшин, который он непреднамеренно заколдовал: ведь  это  был
самый успешный опыт его собственного  колдовства.  Небесный  Отец!  Кувшин
уцелел от катастрофы и едва не стоил жизни Петру, все произошло точно так,
как и предупреждал его учитель Ууламетс: Волшебство слишком просто  дается
молодым...
     Но ведь ничто не препятствовало  в  тот  момент  его  колдовству  над
кувшином: ведь не было никого, кто мог пожелать,  чтобы  кувшин  разбился,
никто даже не имел на этот счет противного мотива, и Бог свидетель, что  в
его голове не было никаких сомнений в тот момент, когда  кувшин  летел  по
палубе, а он хотел, чтобы тот остался цел.
     Волшебство давалось чертовски просто, и кувшин доказал  это:  он  был
весьма равнодушен к таким малым проявлениям колдовства, находясь  в  самой
гуще  колдовства  большого  и  опасного,  которое  рассеяло  его  внимание
заставило уверовать в то, что  и  он  может  не  задумываясь  выпускать  в
окружающий мир безопасные желания...
     Но его  колдовство  над  кувшином  не  было,  на  самом  деле,  столь
безвредным. Оно, несомненно, было более мощным, чем  те  средства  защиты,
которые он в этот момент предоставил самому Петру, и причины этого  он  не
мог пока полностью понять... если...
     Если только его колдовство над Петром имело трещины, например, в виде
сомнений...
     Но это была не та нить рассуждений, с которой он начал. Он неожиданно
обнаружил какое-то беспокойство в своем сердце, чувствуя, как вокруг  него
нарастает волна желаний, которые он почти ощущал как прикосновение щетки к
собственной  коже,  или  как  некий  иллюзорный  круг,  который  он  часто
представлял себе.
     Сзади него раздался голос Ууламетса:
     - Русалка и есть желание уже сама по себе. Ведь  желание  никогда  не
умирает. Желание отомстить, например. Именно так можно описать мою дочь.
     - Но  леший  помогал  ей,  -  очень  осторожно  сказал  Саша  и  чуть
повернулся,  чтобы  взглянуть  на  него.  -  У  меня   не   было   никаких
отрицательных ощущений... относительно лешего. Наоборот, он, на самом деле
был...
     - Бывало, около нашего дома появлялся, один, - сказал Ууламетс. -  Но
вот давно уже его нет. Спроси у моей дочери, почему?
     - Но в этом не было ее вины? Она не просила этой помощи...
     Небесный Отец,  неужели  в  рассказе  старика  о  своей  дочери  есть
какая-то брешь? Эта мысль неожиданно пришла к  Саше,  а  по  какой  именно
причине, он так и не понял. Не имело никакого  значения,  что  рассказывал
Ууламетс в первый раз, Саша никогда не верил в  самоубийство  его  дочери:
если колдун, на самом деле, захочет умереть...
     Все наши мысли приходят к нам от Ивешки,  подумалось  ему.  Возможно,
что это и рассказы белого Призрака, а  возможно,  что  и  рассказы  самого
водяного, передаваемые прямо через  нее.  Петр  был  прав:  слишком  много
колдунов, и слишком многие из них врут...
     - Не стоит попусту тратить свои силы, - сказал  Ууламетс,  неожиданно
поднимаясь со своего места, а Ивешка при этом чуть отступила назад. -  Что
я только что говорил тебе, девочка?  Помнить  и  не  забывать?  Не  желать
ничего не обдуманно? Но  ты  знаешь  только  себя,  и  не  думаешь,  и  не
вспоминаешь о своих ошибках.
     - Я пытаюсь, - прошептала Ивешка. - Папа, я пытаюсь...
     - Для кого? - едва не крикнул Ууламетс. - Вам  следует  объединиться.
Да, он выбрался из своего угла... Малый, ты чувствуешь его?
     Саша почувствовал...  он  неожиданно  узнал  едва  уловимый  холодок,
которым потянуло от ближайших кустов, такой же подвижный и неуловимый, как
змея, в облике которой водяной являлся  временами.  Саша  хотел  встать  и
предупредить Петра...
     - Приведите его сюда, - прикрикнул  на  них  Ууламетс.  -  Пожелайте,
чтобы он оказался здесь. - Заставьте его прийти сюда!
     В этот момент Сашу охватил испуг от одной лишь мысли  о  безопасности
Петра, и Гвиур бросился наутек.
     Остановись! - тут же подумал он про себя, теперь уже одновременно и с
Ууламетсом, и с Ивешкой, и тут же почувствовал, как это скользкое существо
начинает сжиматься, стараясь  выбросить  свои  желания  в  их  сторону,  и
извивается как змея, прижатая палкой. Петр тут  же  проснулся  от  сильной
боли и закричал: "Боже мой!",  выражая  таким  образом  свое  единственное
желание и, стоя на коленях, старался сжать свою больную руку, в  то  время
как собравшийся было в бега черный  поток,  чем-то  напоминавший  пролитые
чернила, хлынул из кустов прямо в его сторону...
     Остановись! - так в очередной раз приказал Саша, и так  же  сделал  и
Ууламетс, и так же сделала Ивешка. Тогда передний край чернильного  потока
начал подниматься и очень быстро оказался на уровне головы Петра и толстел
буквально на глазах по мере того, как очередные волны набегали из темноты,
подпитывая его.
     Он должен был  удержать  это  существо,  должен  удержать,  пока  оно
пыталось  любыми  доступными  ему  путями  добраться  до  Петра,  который,
спотыкаясь при каждом движении, поднимался на ноги,  с  обнаженным  мечом,
который держал теперь в левой руке, пытаясь - о, Небесный  Отец,  нет!  не
позволяй ему этого!.. - атаковать подвижную черную массу...
     - Обманщик! - кричал Ууламетс. - Решил обмануть меня, так?  -  Темная
масса опустилась на землю, свернувшись в кольца, и  напоминала  безголовую
змею, как раз в тот момент, когда Петр неуверенными шагами направился в ее
сторону. - Обмануть меня?! - Ворон покинул свою ветку и ринулся сверху  на
водяного, а Малыш, взлохмаченный мохнатый шар, весь  с  головы  до  ног  в
листьях, ощетинился, зашипел и пытался ухватить его зубами.
     - Не трогайте  меня!  -  закричал  Гвиур,  корчась  на  земле.  -  Не
трогайте, не трогайте! - Он начал прятаться, превращаясь  в  дым,  который
рассыпался  на  мелкие  облака  по  мере   того   как   водяной   усиливал
сопротивление. - Остановите его! - завизжал Саша на Ууламетса. Сейчас даже
Ивешка перестала помогать старику мучить водяного, и он,  воспользовавшись
тем, что давление на него ослабло, вновь  двинулся  в  направлении  Петра,
сделав быстрый по-змеиному изворотливый бросок намерений своей  злой  воли
около замешкавшегося Саши  и  пытаясь  оторвать  его  желания  от  желаний
Ууламетса, но  Саша  продолжал  думать  только  о  безопасности  Петра,  и
побежденный водяной взвыл: - Не я делал, не мне и отвечать. Нет здесь моей
вины. Никогда...
     - Говори правду! Немедленно! - закричал на него Ууламетс,  и  мерзкое
существо тут же превратилось в узловатый дымовой шар, размером  не  больше
человека.
     И, не переставая, продолжало гнусавить:
     - Человек заставил меня сделать это. - Голос становился  все  тише  и
тише. - Я не убивал ее. Забрал лишь ее кости, только и  всего.  Он  сказал
мне, что я могу забрать ее кости. Она может владеть этим лесом, я же тогда
смогу владеть этой рекой, вот и все.
     Ивешка покинула поле боя, оставила паутину желаний. Саша почувствовал
это по тому, как возросли его собственные усилия,  все  в  нем  задрожало,
словно готовая лопнуть струна, и он закричал, в отчаянии:
     - Гвиур, скажи, кто этот человек? Почему он сделал это?
     - Она знает! - прокричал Гвиур, свернулся в  кольца  и  уменьшился  в
размерах. - Он убил ее, он затащил ее в реку, он забрал ее  сердце,  и  он
никогда не отпустит ее назад, он вообще ничего  не  отпустит:  ни  ее,  ни
меня, ни тебя, если ты не сможешь остановить его, а ведь  только  я  знаю,
как! Я знаю все секреты, о которых она не может сказать, я знаю,  что  вам
нужно, а вы вместо этого жгли меня, разоряли мою пещеру, обвиняли  меня  в
том, что, на самом деле, сделал он! Ну и ладно, будьте  вы  все  прокляты!
Почему я должен помогать дуракам?  Спроси  меня,  почему  все  ваши  планы
провалились! Спроси меня, куда подевалась мать твоей дочери!
     Неожиданно он вновь разлился по земле будто чернила.
     - Остановите его! - закричал Ууламетс, и  Малыш  мгновенно  исчез,  и
вслед за этим последовал испуганный вой  и  звуки  погони,  сопровождаемые
шумом старых листьев и кустов, сливавшиеся со звуками насилия, которые  не
замедлили последовать вместе с лаем, шипеньем и шумом борьбы.
     Петр согнулся, опустив меч и ухватившись правой рукой  за  колени,  а
Саша, спотыкаясь, бросился к нему со всех ног.
     - С тобой ничего не случилось?
     - Нет, нет, - задыхаясь произнес Петр, продолжая оглядываться на  лес
и опираясь одной рукой о колено. - Что проку в одной руке? Мне нужно две.
     Саша попытался помочь ему, но при этом его мысли разбегались  во  все
стороны: он думал и о Малыше, который исчез с поляны, и об Ивешке,  силуэт
которой все еще мерцал где-то среди  дальних  деревьев,  и  об  Ууламетсе,
который кричал ей вслед, чтобы она вернулась. Голова его раскалывалась  от
боли. Он не смог остановить пагубное  воздействие  всех  этих  существ  на
Петра, он не переставая думал об этом, и решил,  что  должен  усилить  это
желание, отбросив все свои ранние сомнения, которые были у него еще  в  ту
пору, когда он едва-едва мог отважиться начать борьбу с этой болью.
     - Спасибо, - едва слышно сказал Петр, на самом деле, и не подозревая,
сколь ужасный промах совершил он своей помощью. А может быть, он  был  все
еще в том состоянии, как и мгновенье назад, когда ему  еще  казалось,  что
это он удерживал водяного, в то время как Ууламетс рвал его в  клочки,  до
тех пор, пока сам не прекратил этого, или это сделал сам Петр? Теперь было
очень трудно вспомнить в хаосе тех событий, кто из  них  досадил  водяному
больше всех... за всю ту боль, которую испытывала и Ивешка, и Петр...
     - Вернись, - по-прежнему кричал Ууламетс, продолжая звать свою  дочь,
а, может быть, и Малыша. Петр, тем временем,  буквально  рухнул  на  пенек
около костра, с тревогой поглядывая в лес.
     - Черневог, - произнес он, переводя дыханье. - Это его  имел  в  виду
водяной, так должно быть. Ведь это ее возлюбленный  убил  ее.  "Он  сказал
мне, что я могу забрать кости..." Боже, что же это за человек?
     - Колдун, - сказал Саша, чувствуя, как у него пересохло  в  горле,  и
думая о том, что он  не  может  позволить,  чтобы  продолжался  весь  этот
кошмар. Он был готов пожертвовать собой,  но  остановить  это.  Даже  если
отступится Ивешка, даже если отступится Ууламетс, он будет продолжать.



                                    25

     - Ивешка, - продолжал кричать в темноту Ууламетс, колдун, призывающий
вернуться колдунью-дочь, которая до  сих  пор,  как  казалось,  так  и  не
захотела ничего объяснять им.
     Но вот наконец она вышла из леса, медленно проплывая между деревьями,
может быть, изможденная желаниями ее отца: у Петра не  было  на  это  счет
никакого представления. Почитая за глупость сожалеть о  ней,  он  подумал:
хоть бы водяной забрал ее и освободил бы нас всех разом...
     Он думал так, потому что ощущал постоянную боль,  его  била  дрожь  и
клонило  в  сон,  который  он  был  вынужден  прервать,  и,  кроме   того,
действительно был не в духе от пустых и глупых девчонок, которые позволяли
себя убивать каким-то мерзавцам.
     Но он думал совсем по-другому, когда видел ее, и  поэтому  когда  она
появилась вдали, выглядя  такой  же  молодой,  как  и  Саша,  и  такой  же
малоприспособленной, чтобы иметь дело  с  мерзавцами  и  убийцами,  сердце
буквально перевернулось в нем, и он захотел, чтобы  именно  этот  мерзавец
был найден.
     Поскольку  сегодняшняя  ночь,  по  его  представлениям,  выдалась  на
редкость беспокойной, он был особенно рад видеть Малыша, когда  тот,  едва
волоча ноги, появился вслед за ней из кустов: по крайней  мере,  следовало
надеяться, что большое и лохматое существо, на  которое  она  не  обращала
внимания, был именно Малыш, в своем самом большом,  но  наименее  приятном
облике. Кем бы ни было это существо, но оно остановилось на  опушке  леса,
улеглось там, расправив плечи и челюсти, внимательно следя, как и положено
охотничьей собаке, за тем направлением, где скрылся водяной.
     - Итак, молодая дама, вы должны  ответить  на  некоторые  вопросы,  -
сказал Ууламетс, когда Ивешка приблизилась к  огню.  Она  выглядела  очень
испуганной. Ее облик был слегка нарушен, точно так  же  как,  был  нарушен
облик водяного, когда тот распадался на облачка дыма,  не  выдержав  атаки
Ууламетса.
     - Прекрати это! - сказал  Петр  старику,  не  вполне  уверенный,  что
разбитое состояние Ивешки было делом рук Ууламетса, но он не хотел  этого,
не хотел черт  побери.  Он  сказал  это,  и  встал,  чтобы  показать  свое
отношение ко всему, и Ивешка, которая собралась в ту  же  секунду  бежать,
остановилась в нерешительности и оглянулась на него с проблесками  надежды
в глазах.
     Он протянул свою руку:  это  движение  было  равносильно  перемещению
тяжелого груза, поэтому-то он и решил, что Саша не одобрил этого шага.  Но
они были слишком строги по отношению к этой  девочке,  даже  и  сам  Саша,
пытаясь, несомненно, защитить его, но она явно не заслужила этого.
     - Ивешка, - сказал он, направляясь в  ее  сторону  и  делая  ей  знак
приблизиться - вряд ли кто-нибудь рискнул взять ее за руку - к  той  части
поляны, где стоял он, и где ни Саша, ни Ууламетс не могли  им  помешать  в
данный момент. - Твой отец очень расстроен, и все мы  очень  хотим  помочь
тебе. Вот и все. Ты знаешь, что я хочу, правда?
     - Но ты не можешь! - Отдельные ее части вновь стали таять в  воздухе.
- Отпусти меня!
     -  Но  куда?  Куда  ты  можешь  пойти?  К  этому   чудовищу?   Поверь
собственному отцу... - Боже мой, он сам не верил, что мог произносить  эти
слова: - Ведь он не дурак. Если и ты, и он, и Саша объедините свои  усилия
над тем, что ты хочешь, может быть, тогда...
     - Я не могу! - закричала она. - Я не могу, и ты не можешь верить мне,
Петр, ты особенно не можешь  верить  мне,  а  я  не  хочу  причинять  тебе
никакого вреда...
     - Хорошо, в таком случае, скажи, у тебя есть сердце?
     - Не смей говорить об этом! Не верь этому!
     - Сдается мне, что ты придаешь большое значение слишком многому. Если
бы ты, на самом деле, хотела вернуть его назад... разве ты  не  смогла  бы
просто пожелать об этом?
     - Нет, я не могу, я не могу!
     - Остановись! - сказал он, и  кусочки  облака,  которые  начали  было
отлетать в сторону, заколебались в нерешительности, словно вздымающаяся на
ветру осенняя паутина, и разом осели, образуя ее законченный облик. -  Вот
так-то лучше. Бога ради, не делай этого. Что происходит с тобой?
     - Я устала, Петр, и я хочу уйти. Пожалуйста, сделай  так,  чтобы  мой
отец отпустил меня...
     - Но куда же ты пойдешь?
     Она медленно покачала головой, выражая явное страдание.
     - Вернешься назад в эту пещеру? - спросил он.
     - Просто... уйду. Уйду туда, где люди не будут заставлять  меня  быть
чем-то, подобным их желаниям! Петр, останови  их...  пожалуйста,  останови
их.
     Он почувствовал эту муку,  как  удар,  нацеленный  прямо  в  него,  и
задумался над этим. Он припомнил глиняную чашку и ощутил даже  смятение  в
своем сердце, которое начало биться, словно хотело вырваться сквозь ребра,
но не подал вида, и, глядя ей прямо в глаза, сказал как можно спокойней:
     - Что же это происходит, Вешка? Ты не хочешь, на самом  деле,  никуда
уходить, ты определенно не хочешь причинять мне никакого вреда...
     - Ты не знаешь меня! Замолчи! Замолчи!
     - Я ведь не  какой-то  неудачник,  ты  знаешь  это.  И  я  непременно
выставлю себя против Кави Черневога.
     - Пожалуйста!
     Странное чувство охватило его, будто он, как и прежде, коротал  время
за разговором с дамой на глазах у ее собственного родителя, зная при этом,
что жизнь ее была поставлена на карту. Но он призвал на помощь  весь  свой
такт и свое обаяние, чтобы улыбаться ей, в тот момент когда  он  изо  всех
сил желал, чтобы Кави Черневог испытал в полной мере все то  зло,  которое
он причинил ей.
     - Здесь нет ничего, что м