вое желание,  каждую  возможность,  предоставленную  ему
волшебством, чтобы вновь вторгнуться в жизнь других людей.
     Старик оставил Саше в наследство кое-что из своих  познаний,  и  даже
слишком много, если вспомнить, что говорила об  этом  Ивешка.  И  вот  он,
Петр,  сидит  здесь,   желая   заглушить   водкой   ощущение   собственной
беспомощности, почти так  же,  как  и  Черневог,  а  малый  находится  под
действием какого-то чертова колдовства.
     "Мост безопасен, Петр, лешие построили его для нас..."
     Вдруг в сумерках появились два кошачьих глаза. Они вспыхнули прямо  в
воздухе, как раз около его колен.
     - Боже мой! -  Он  даже  отпрянул  назад,  прислоняясь  к  растянутой
парусине, прежде чем распознал едва заметные  очертания  маленького  носа,
который появился вслед за глазами, и контуры круглого живота.
     - Малыш! - воскликнул Саша. - Ну, слава Богу, наконец-то он появился.
Иди сюда, Малыш...
     - А вот и водка, Малыш. - Петр открыл кувшин и плеснул немного  прямо
в воздух.
     Глаза исчезли, а водка пролилась на землю.
     А Саша сказал:
     - Он обижен.
     - Просто он хотел хорошенько рассмотреть нашу компанию. Черт  побери,
Малыш, иди сюда, здесь все в порядке.
     Но  Малыш  не  вернулся.  Вокруг  не  было  слышно  ни  звука,  кроме
потрескивания их маленького костра, когда случайная капля падала в огонь с
мокрой парусины.
     - Скорее всего, Малыш сильно перепугался, - предположил  Саша.  -  Он
сейчас наверняка находится где-то недалеко от нас. Хотя до этого мог и  не
быть здесь.
     Петр понимал, что Саша пытался подбодрить его. Петр вновь  приложился
к кувшину, стиснул челюсти и задумчиво уставился на огонь...
     Нет, черт возьми, он даже не хотел и думать о том, что может потерять
Ивешку. И он отказывался думать о том, как, возможно, они были обмануты  с
самого начала, и о том, как, пережив  временные  неудобства,  связанные  с
собственной смертью, Илья Ууламетс возможно вновь замыслил  что-то  против
них. Он вполне мог околдовать парня, чтобы привести их всех сюда, когда он
будет готов...
     Но из всей его схемы  напрочь  выпадала  Ивешка,  отсутствие  которой
портило  всю  картину:  Ивешка  всю  свою   долгую   жизнь   боролась   за
независимость от собственного отца, она наделала массу ошибок, пытаясь еще
в молодости освободиться от Ууламетса,  и  уж  ему  никак  не  удалось  бы
заполучить ее на этот раз. Саша всегда возражал против этого, ссылаясь  на
записи в книге, и утверждал, что Ууламетс на самом  деле  никогда  не  был
плохим человеком, на что Петр всегда очень резко возражал ему,  доказывая,
что он был достаточно хитер, чтобы выглядеть плохим. Он хотел  все  делать
по-своему, и пока это ему удавалось, он  действительно  был  замечательным
человеком.
     Ууламетс хотел заполучить и  Сашу.  Старик  сразу  вцепился  в  него,
приговаривая: "А, вот, вероятно, очень доверчивый славный малый..."
     Итак, продолжал рассуждать Петр, мы отправляемся на его поиски,  а  в
результате он получает свою дочь, своего наследника и своего  собственного
врага, и всех в одной корзине... А что же остается делать мне?
     Но, возражал он сам себе, Саша  не  видит  причин,  по  которым  этот
старый вор включает сюда и меня. То же самое  касается  и  Ивешки.  Скорее
всего, он хочет взять меня для каких-то совместных с ними дел, но что  это
могут быть за дела?
     В каких таких делах колдуны захотят получить чью-то помощь, если  они
не боятся вызывать молнии или переносить поближе к себе самого царя?
     Можно заработать головную боль,  ломая  над  этим  голову.  Тогда  он
обратился к Саше, чье задумчивое  освещенное  пламенем  лицо  видел  через
легкую туманную дымку:
     - А ты случаем не дал и мне того же проклятого питья, а?
     Последовал удивленный взгляд широко открытых карих глаз:
     - Нет, разумеется, не давал.
     Иногда Саша пугал его, и Петр временами думал о том, что у  него  нет
выхода: малый может сделать с ним все, что хочет. И  может  быть,  в  один
прекрасный день и сделает.
     Ему оставалось надеяться только на Бога.


     Петр спал, свернувшись как ребенок и даже позабыв взять одеяло.  Саша
встал и укрыл его, а лишние куски парусины  накинул  на  Черневога.  После
этого он уселся, накинув на плечи свое одеяло.
     Ему очень хотелось, чтобы Малыш  вернулся  назад.  Но  тот  не  желал
отвечать ему, так же как и Ивешка, и в конце концов его  стали  раздражать
многочисленные бесполезные попытки. То, что сказал ему Черневог,  вызывало
тревожные воспоминания о том, что  Саша  прочитал  в  его  же  книге.  Там
говорилось о том, что присутствие сердца всегда таит в себе опасность  для
того, кто посвятил себя занятиям волшебством,  потому  что  все  созданья,
связанные  с  этим  необычным  и  загадочным  миром,  могут   понимать   и
чувствовать сердце. Они не могут проникнуть в суть колдовских намерений, а
колдуны,  в  свою  очередь,  не  могут  понять  их.  Волшебный   мир   был
многообразен. Малыш  представлял  одну  его  сторону,  водяной  совершенно
другую, а лешие вообще очень часто поступали так, что  очень  трудно  было
отыскать в их действиях хоть какой-то смысл.  Желания  этих  существ  были
очень далеки от желаний обычных людей, или точнее от желаний добрых людей.
     Он сам никогда не стал бы писать этого в своей книге.  Он  больше  не
хотел  записывать  туда  ничего,  что  так  или  иначе  было   связано   с
волшебством. Он не хотел даже думать об этом, за исключением...
     За исключением лишь того факта, что в тех трудностях, с которыми  они
столкнулись за последнее время, было нечто общее: все они имели один и тот
же общий источник, который формировал единственную разновидность желаний.
     Что бы это ни было, оно пугало Малыша, и заставило убежать  Ивешку  и
не давало возможности им, даже теперь, когда завеса тишины упала, услышать
хоть что-нибудь от нее. Она была отрезана от них способом,  о  котором  он
сейчас не хотел говорить с Петром, по крайней мере до тех пор, пока у  них
еще оставался выбор. Он все еще  надеялся,  хотя  с  каждой  попыткой  его
опасения возрастали. Он  боялся,  что,  стараясь  прорвать  тишину,  может
провести  по  пути  своих  желаний  что-то  лишнее.  Он  не  имел  никаких
представлений, почему он так думал или что было еще за  всем  этим,  кроме
детского страха перед ночными привидениями, но дело обстояло именно так.
     Страх  узнать  ответ  мог  препятствовать   самой   возможности   его
получения, действуя столь же эффективно, как и в случае с лешими.  Или  же
причиной неуспеха могли быть  его  собственные  желания,  которые  спасали
молодого и наивного колдуна от катастрофы. Его собственные мысли ходили по
этому замкнутому кругу, хотя он и подозревал, что как раз  то  самое,  что
Петр называл его проклятым беспокойством, чрезмерно возросшим за последние
годы, и могло быть той самой защитой, которая спасла Петру жизнь  в  самом
начале этих бед, соткало  ту  самую  паутиной  желаний,  которая  не  дала
оборотню завести Петра в западню и помогла им добраться до леших до  того,
как Черневог смог  сам  освободиться  от  сна.  Петр  мог  позволить  себе
иронически  относиться  к  их  попыткам  постигнуть   чье-то   волшебство,
наблюдая, как два колдуна рядом с ним в течение нескольких лет беспокоятся
о нем будто курицы-наседки.
     Возможно, что колдуны о себе заботятся слишком мало.
     Однако можно предположить, как особый пример,  что  Ивешка  заботится
только о себе. Можно предположить...
     Хотя с годами Ивешка становилась  наоборот  все  более  обреченной  и
обидчивой. Ее состояние беспокоило Петра, беспокоило Петра так сильно, что
Саша регулярно замечал это. Петр  очень  изменился  с  тех  пор,  как  они
покинули Воджвод.
     Эта мысль испугала его, испугала так ужасно,  что  он  подумал:  "Что
Ивешка сделала ему?"
     Он подумал и о том, что Ивешка все время чего-то боялась. Она  хотела
так много сделать для счастья Петра... но ее побег в лес, ее поведение...
     Она больше всего боялась использовать то, что она знала.
     Волшебство.  Ее  знанием  было  волшебство  русалки,  а  не   простое
колдовство.
     Господи...
     И тут он подумал о том, что они оба, и он, и она, так и не расстались
со своими сердцами.



                                    17

     Раздался ужасный треск,  лодка  врезалась  во  что-то,  и  поперечная
перекладина, ограждавшая руль, подскочила вверх. Ивешка ухватилась за  нее
и со страхом уставилась в темноту, в  окружавшие  ее  деревья,  чьи  ветки
почти целиком накрыли нос лодки и трещали, ломаясь о борта  и  парус.  Она
хотела, чтобы лодка освободилась, хотела как можно скорее выйти  из  этого
затруднительного положения, прежде чем лодка прочно осядет на  мели,  так,
что никакое колдовство не поможет сдвинуть ее с места.
     Но рядом был ее отец, который прошептал:
     - Все хорошо, все хорошо, дочка. Как раз сюда  лодка  и  должна  была
прийти.
     - Куда? - Она не видела  ничего,  кроме  очертаний  деревьев,  ивовых
кустов, склонившихся над водой и запутанного переплетения густых веток,  в
которые лодка врезалась  так  основательно,  что  у  нее  не  было  надежд
высвободить ее. Она очень хотела, чтобы Петр оказался сейчас рядом с  ней,
и еще, с отчаянной безнадежностью, она  хотела,  чтобы  здесь  оказался  и
Саша, потому что у нее было ужасное ощущение, что она может больше никогда
не увидеть их вновь. В эту ночь, на этом странном берегу, ей казалось, что
она все глубже и глубже погружалась во что-то бесконечно протяженное и  не
имевшее законченной формы, и если в первый момент она с готовностью  пошла
на этот риск ради спасения Петра, то сейчас  она  потеряла  уверенность  в
том, что у нее вообще был хоть какой-то выбор. - Куда мы идем? -  спросила
она. - Папа?
     Она вновь была маленьким ребенком, сердитым и обманутым.
     - Не сомневайся, - прошептал отец-призрак. - Разве я  не  учил  тебя,
как поступают в подобных случаях?
     Ночью он выглядел  почти  как  в  жизни,  его  тень,  будто  обретшая
реальность, выделялась  на  темном  фоне  ивовых  веток.  Лодка  почти  не
двигалась, ее нос оказался в ловушке.
     В следующий момент ей показалось, что тень  отца  как-то  изменилась,
начала опускаться в воду и отдаляться от нее.
     - Папа? - позвала она и в тот же момент обнаружила, что стоит  совсем
одна на палубе лодки, окутанной со всех  сторон,  будто  саваном,  ветками
ивы.
     - Я так никогда и не  смог  дать  тебе  совет,  -  прошептал  призрак
откуда-то издалека. - Очень опасно, дочка, становиться  взрослой  и  вести
себя таким образом: ты всегда предполагала, что можешь сама  найти  верный
путь, и не слушала моих советов. Ты называла это свободой, хотя ты еще  до
сих пор следуешь чужим путем, сама не осознавая этого. А есть  ли  у  тебя
хотя бы представление о своем собственном пути?
     - Ты никогда не давал мне возможности понять, чего же я хочу на самом
деле!
     - Но ты никогда не могла отличить моих желаний от своих.  Поэтому  ты
отвергала все, даже собственный здравый смысл. Теперь-то ты понимаешь?
     - Папа, то, что ты говоришь, не имеет вообще никакого смысла!
     - Я не могу задерживаться здесь. Я  не  могу  сказать  тебе...  самое
главное... Что за чертовщина!
     - Папа?
     Она смогла услышать лишь треск и  скрип  лодки,  шелест  листьев,  да
плеск воды о борта.
     И ничего больше.
     - Папа, почему ты привел меня сюда? Ради Бога, скажи, что  ты  хотел,
чтобы я сделала?.. Черт побери, папа, вернись назад!
     Только  ивы  вздыхали,  склоняясь   друг   к   другу.   Наконец   она
почувствовала, что здесь было что-то еще, что указывало ей  направление  и
являло собой некий зловещий смысл происходящего, скрытый в  темной  лесной
глуши.
     Это было волшебство. Она знала, как  можно  было  почувствовать  его:
почти неуловимое, неслышное и опасное желание,  заставляющее  ее  покинуть
лодку и пойти вперед. Оно уверяло ее в полной безопасности, оно предлагало
ей...
     Господи, да ведь она покинула дом с чувством опасности, ей  казалось,
что она отправляется в лес, чтобы проверить леших, и вот  с  тех  пор  все
пошло не так. Прежде всего, перед ней  предстал  отец,  который  завел  ее
именно сюда, он сказал ей, что у нее будет ребенок, о котором она до  того
и не подозревала. Она никогда не задумывалась о  детях:  ведь  она  всегда
считала себя такой молодой, что даже не строила таких планов.  Но  теперь,
кажется, это случилось, и ее жизнь изменилась, на  этот  раз  по  чьему-то
принуждению, почти так же, как когда-то отец принуждал  ее  изменить  свою
жизнь, пытаясь заставить и ее, и Кави делать все только так, как нравилось
ему. Этот незапланированный ребенок был чертовски глупой ошибкой. Ведь она
не  задумывалась  над  такой  возможностью,  и  поэтому  едва  ли   желала
воспротивиться этому. А теперь это случилось.
     Она оказалась в ужасной ситуации, вынужденная теперь  задумываться  о
том, чего, по ее убеждению, не должно было никогда произойти... а папа...
     Папа привел ее лодку в это страшное место, прочитал ей нотацию о том,
что пора браться за ум, и куда-то исчез.  Папа  хотел  этого,  папа  хотел
того, и вся ее жизнь, казалось, состояла сплошь из одних  его  желаний,  а
затем... он предложил ей сделать выбор.
     Но она не хотела иметь никаких дел и с Черневогом. Папа  хотел  этого
ребенка. Папа всегда чего-то хотел, а было это хорошо или плохо, узнать  у
него было нельзя...
     Но ребенок, рожденный от колдуньи, сущее бедствие для нее  и  ужасная
опасность для Петра. Это был конец их намерениям устроить свою жизнь  так,
как они намеревались.
     Нет же, черт побери, кто-то еще хотел этого ребенка. Этого не  должно
было случиться, это не должно было  разбить  всю  ее  жизнь  именно  таким
образом, если только кто-то не захотел этого против ее желаний.
     - Папа, - сказала она, а ивы, перешептывались над  лодкой,  и  из  ее
глаз текли слезы. - Папа, будь ты проклят, что же ты делаешь со мной?


     Достаточно часто за всю свою жизнь Петр  просыпался  пристыженный,  и
много раз при этом испытывал слабое удивление от того, что до сих пор  был
жив, глубоко осознавая, что не заслуживал этого. Обычно, оба этих  чувства
охватывали его перед самым рассветом. По мере того, как замешательство  от
внезапного пробуждения улетучилось, он обнаружил, что так и держит  кувшин
с водкой в руках, а бедный верный их страж, Саша,  спит  сидя,  так  и  не
выпустив из рук ни перо, ни книгу. И совсем рядом с ними,  завернувшись  в
их парусину, спал Черневог.
     Петр прикрыл чернильницу и чуть тронул Сашу за плечо, приговаривая:
     - Это я, приятель, можешь продолжать спать. - Затем он убрал книгу  в
сторону и  уложил  Сашу  на  груду  одеял,  чтобы  тот  смог  еще  немного
отдохнуть.
     Он не спускал настороженных глаз  с  Черневога  все  то  время,  пока
вздувал огонь, грел воду для бритья и  готовил  завтрак,  с  осторожностью
притрагиваясь ко всему в сумраке надвигающегося рассвета. Ему не  хотелось
рано будить малого, несмотря на то, что он чувствовал жар, а живот сводило
холодной судорогой, которую не мог заглушить даже  горячий  завтрак  -  во
всяком случае, он действовал не больше, чем  выпитая  ночью  водка.  И  не
важно, что он беспокоился об Ивешке, попавшей  в  какую-то  ужасную  беду:
ведь если они имели дело с Ууламетсом, то в этом  случае  Ивешка  сама  по
себе была вне опасности, а если опасность и была, то она поджидала  только
их, как поджидала их все  эти  годы.  Но  если  это  было  что-то  гораздо
большее, то отдых в такое утро был  самым  мудрым  решением:  было  весьма
безрассудно, да и бесполезно, вникать в происходящее с уставшей головой.
     Торопиться следует тогда, когда все уже вычислено и обдумано.  Но  он
при этом очень испугался, что может потерять свое преимущество,  забыв  об
уроках зря растраченной юности...
     Сейчас он привык в значительной мере полагаться на колдовство,  а  не
на собственные мозги, что само по  себе  было  опасно.  Саша  сам  не  раз
говорил, что колдуны  наиболее  восприимчивы  к  колдовству  и  волшебству
(которые, как оказалось, Бог знает почему, на взгляд Черневога, а  позднее
и Саши, являют собой две, прямо противоположные  вещи).  Они,  разумеется,
были склонны заблуждаться, и поэтому в их  компании  должен  быть  кто-то,
пользующийся собственным умом.
     Природа и волшебство. Саша сравнивал это  с  катящейся  галькой.  Но,
ей-богу, этот камень не был так прост и легок.
     Чай закипел, переливаясь через край, и тут же начали  потрескивать  и
шипеть угли. Петр даже порезал подбородок, бросившись к нему.
     - Проклятье!
     Он обжег руку и выронил горшок. Саша привстал на одеялах и спросил:
     - Петр?
     - Это всего  лишь  проклятый  чай  закипел  и  пролился  на  угли.  -
Подбородок щипало, а палец дергался от  ожога.  Он  взял  прут  и  вытащил
горшок из углей. - Жаль, чай пропал, остались лишь одни колбаски.
     Саша встал на ноги и взглянул на  кучу  парусины,  под  которой  спал
Черневог.
     Можно было лишь надеяться, что  он  спит.  Петр  взглянул  в  том  же
направлении, почувствовав внезапные опасения и не забывая  про  ошпаренный
палец.
     - Хорошо, если это его лучшая проделка, то и он кое-что потеряет,  во
всяком случае, останется без чая. - Он лизнул ожог и помахал рукой. - Черт
возьми, малый, ведь может быть это просто случайностью?
     - Случайности исключены, - сказал Саша.
     Петр с интересом взглянул на него.
     - Во всяком случае, что касается меня, - добавил тот.
     Петр кивнул на Черневога.
     - Думаешь, это он? И ты полагаешь, что  мы  должны  вскипятить  новую
порцию чая?
     - Честно говоря, я даже не знаю.
     - Тогда получай свои колбаски. А он пусть потерпит. Мы  погрузим  его
вместе с багажом.
     - Это не имеет ко мне никакого отношения,  -  донесся  до  них  через
костер голос Черневога из-под парусины. - Я мог бы попросить,  чтобы  меня
не будили, но при таком шуме уснуть видимо не удастся.
     - Чай, - коротко бросил Петр.
     - Отравите меня, и дело с концом.
     - Похоже,  что  у  него  болит  голова,  -  весело  заметил  Петр,  и
неожиданно поймал себя на мысли, что с  удовольствием  швырнул  бы  голову
Черневога под копыта лошадей. Затем он выудил из горшка колбаску и сказал:
- Твой завтрак, Змей.
     - Будь ты проклят.
     А Петр заметил, обращаясь к Саше:
     - Мне кажется, что он стал искреннее.


     Они могли сколько угодно шутить  по  поводу  боли,  когда  его  самое
простое  желание,  облегчавшее  ее,  стирало   ту   самую   границу,   где
прекращалось колдовство и вступали в дело волшебные силы. С тех  пор,  как
он узнал это, прошло много лет, и поэтому, стараясь вылечить себя от такой
пустячной головной боли, Черневог должен был  вернуться  в  свое  прошлое,
чтобы там отыскать самое раннее, самое простое из своих  желаний,  которое
он когда либо посылал. Он должен был вернуться в те далекие времена, когда
еще не было Совы.
     В те времена рядом с ним был какой-то  мелкий  колдун,  возможно  это
была его бабка, как знать? А может быть и нет. Он жил вместе с ней, и  они
ненавидели друг друга. С годами он становился все  хитрее,  а  она  желала
только одного: чтобы он пропал навсегда. Он  желал  только  ее  смерти.  В
конце концов, он сбежал...
     Вот как ощущались желания в те давние времена, когда не было ни Совы,
ни Драги: нужно было только искренне поверить, что  события  произойдут  в
положенное для них время, в соответствии с тем, как они должны  произойти.
При этом не должно быть никаких дополнительных раздумий, никакого возврата
желаний.  Должны  быть  лишь  страх,  гнев  и  чертовски   непредсказуемые
последствия.
     Его волшебство могло обрушить молнии и заставить задрожать  землю,  а
для того, чтобы вылечить какую-то самую  незначительную  боль,  он  должен