придавал значение этой  самой  мыши,
он думал и о лисах, и хотел, чтобы эта мышь была  в  безопасности,  потому
что это была конкретная мышь. Но Ивешка не  раз  очень  резонно  замечала:
"Если ты поступишь таким образом, то мышь уже не будет свободна".
     Он задумался над этим и сказал самому  себе,  что  должен  был  бы  с
давних пор прислушиваться к Ивешке,  потому  что  она  давала  ему  добрые
советы, большая часть которых, кроме всего,  рекомендовала  ему  быть  как
можно скромнее в своих желаниях и не следовать примеру ее отца.
     Он услышал голоса, доносившиеся из  спальни,  голоса  людей,  которых
очень любил и которые на самом деле, каждый по-своему, любили и его.
     У нас будет все хорошо, мы будем  прекрасно  ладить  друг  с  другом,
повторял он про себя, как бы продолжая спорить с  Ууламетсом.  Петр  может
вызывать разногласия между нами - из-за того, что никто из  нас  на  самом
деле не желает ему зла.
     На что он услышал едва различимый  голос-призрак  Ууламетса,  который
тихо произнес: "Дураки".
     "Дураки", - в очередной раз прошептал этот голос очень  отчетливо,  в
то время как  Саша  сидел  около  печки,  размешивал  тесто  и  подогревал
сковородку. Ууламетс никогда бы не посоветовал им  всем  вместе  жить  под
одной крышей. Если  быть  абсолютно  честным  на  этот  счет,  так  именно
Черневог думал, что колдуны могут жить в обществе других  людей.  Черневог
спорил о том,  что  колдуны  могут  пользоваться  богатством  и  управлять
городами, и делать таким образом гораздо больше добра, как записал он  еще
в свои молодые годы, чем любой из царей.
     Но в то самое время, когда Черневог писал это,  он  был  под  сильным
влиянием чар жены Ууламетса: еще будучи мальчиком он стал ее  учеником,  а
вскоре после этого и любовником...
     Драга проглотила его  живьем,  как  сказал  Ууламетс,  когда  однажды
обнаружил это.
     Ууламетс записал тогда:  "У  двух  людей  не  могут  быть  одинаковые
интересы. Никто не может иметь одинаковые желания: ни муж и жена, ни  отец
и дочь, ни учитель и его ученик".
     А в самом конце книги Черневога было сказано: "Поколения скотов..."
     - Так рано встал?  -  окликнул  его  Петр,  открывая  дверь,  которая
находилась совсем рядом с печкой. Саша даже подпрыгнул от замешательства и
уронил  часть  теста  мимо  сковородки  прямо  в  огонь,   отчего   вокруг
разлетелась зола.
     - Мысли не дают покоя, - сказал Саша, поднимаясь и стряхивая  золу  с
коленей в тот самый момент, когда Ивешка вслед за Петром вошла на кухню. -
Завтрак почти готов.
     - Бог мой, - воскликнула Ивешка, - сколько же ягод ты положил  в  эти
лепешки?
     - Горсть. - У Ивешки  был  свой  порядок  на  кухне,  строгий  раз  и
навсегда ею заведенный порядок, и он тут же вспомнил, что не вычистил и не
убрал со стола, стараясь ни  на  что  не  обижаться:  ради  Бога,  никаких
перебранок в доме этим утром не должно быть.
     Петр заметил, очень резко:
     - Они такие вкусные, Ивешка.
     - Этого вполне достаточно, - запротестовал было Саша в защиту Ивешки.
Но она уже расставляла по местам горшки с пряностями и  сушеными  ягодами,
именно так, как она хотела, чтобы они стояли у нее,  и  переставляла  все,
что было на ее взгляд не на месте, приговаривая: -  Боже  мой,  Саша,  ты,
должно быть, использовал половину всех припасов. Только пусти  мужчину  на
кухню...
     - Ради Бога, Ивешка! - воскликнул Петр, поворачиваясь. А Саша  быстро
проговорил, придержав его лопаточкой: - Петр, присмотри за этими, хорошо?
     Полка,  на  которую  Ивешка  хотела  поставить  ягоды,  была  слишком
неудобна из-за высоты, и Саша быстро кое-как успел  сам  поставить  их  на
место.
     - Спасибо, - сказала она вполне  доброжелательно  и  улыбнулась  ему,
показывая, что старается не замечать своего дурного пробуждения, а  просто
желает привести кухню, а заодно и  их  обоих,  в  такой  порядок,  который
устраивает ее.
     Поэтому он остановился как вкопанный, соображая, единственный  ли  он
из тех, кто потерял здесь рассудок. Разумеется, он  мог  бы  поговорить  с
Ивешкой, он часто разговаривал с ней днем, когда они вместе  работали  над
составлением лекарств или делали мелкую домашнюю работу, до которой  Петр,
как говорится, еще не дорос и не имел представления как ее делать.
     Саша полагал, что он  вполне  может  считаться  другом  Ивешки,  черт
возьми, и всегда доверял ей. Он никак не мог  понять,  почему  вдруг  стал
опасаться ее и откуда взялись эти самые мысли, что он не в  силах  сделать
так, чтобы она поняла его интересы и заботы.
     Разумеется, она могла бы дать ему добрый  совет.  Сейчас  же  он  был
просто не в состоянии выслушать его, поскольку  этот  совет  скорее  всего
заключался бы в следующем: "Не  делай  ничего.  Перестань  беспокоиться  о
происходящем. Пусть все идет так, как идет". Ему казалось, что сделать это
очень трудно.
     В это время Ивешка, очень мягко обратилась к нему, протягивая  в  его
руки тарелки:
     - Поставь их на стол.
     Он расставил их, тогда как  Петр  начал  переворачивать  лепешки,  но
почти каждый раз терпел неудачу: то не мог ухватить ту, которую  следовало
переворачивать, то задевал сковородку. Ивешка  вытолкала  его  за  стол  и
заняла место около своего огня и около  своего  очага,  поручив  им  обоим
заваривать чай, сделать хоть что-то полезное этим утром и  не  мешаться  у
нее под ногами.
     Петр бросил на Сашу извиняющий взгляд и покачал головой  с  таким  же
мрачным выражением, которое Саша замечал за ним не первый месяц.
     Это было совсем не то, чего бы он хотел, если бы  отважился  пожелать
вообще чего-то, что не привело бы к нарушению порядка в доме.
     - Бог ты мой, - сказал он Петру, - все в порядке. Ведь это ее  кухня,
не беспокойся об этом, Петр. Пожалуйста, прошу тебя.
     На что Петр еще раз со страданьем посмотрел на него.
     Саша прикусил губу, это несколько помогало ему удержаться  от  всяких
желаний,  а  тем  временем  в  подвале  завозился,  поскрипывая  бревнами,
домовой. Саша подал чай, а Ивешка разложила по тарелкам лепешки.
     - Они пахнут просто чудесно, - весело сказала она, протягивая кусочек
каждому из них, теперь, когда все дела шли, как  подумал  Саша,  привычным
для нее путем. Он тут же строго поругал сам себя за то, что был так  упрям
и несговорчив в собственных суждениях.
     Мы воюем из-за каких-то мелочей, из-за этих самых лепешек, но ведь на
самом деле не они являются главной причиной всему, это вовсе не то,  из-за
чего мы спорим и раздражаемся, и поэтому едва ли сможем что-то решить. Она
бранит Петра за беспорядок на  кухне,  но  ведь  это  не  имеет  для  него
никакого значения, ничто подобное не относится к нему, потому что на самом
деле он ужасный повар. И когда она специально проделывает то же  самое  со
мной, то это очень раздражает  его,  она  же,  зная  это,  продолжает  так
поступать. Почему она так делает?
     Обуглившиеся столбы, глядящие в серое небо. Вот все, что осталось  от
дома, где жил Черневог.  Дождь  в  который  раз  перемывает  полусгоревшие
бревна...
     - Саша?
     Он прикрыл глаза, его сердце замерло на секунду, и он сообразил,  что
она сидела за столом и спрашивала что-то про мед, стоявший перед ним.
     - Извини, - сказал он и пододвинул его к ней поближе.
     Она  полила  медом  свои  лепешки  и  передала  его  Петру,   который
поинтересовался, какой это был горшок: новый, или все еще старый...
     Господи, подумал Саша, да что это со мной?
     Неужели я это делаю сам?
     - Так значит, нет? - спросил его Петр, а Саша не имел  представления,
о чем шел разговор. Он только начал осознавать, что  Петр  и  Ивешка,  оба
смотрят на него, что Ивешка желает изо всех сил, чтобы он пришел в себя  и
не расстраивал Петра своими глупостями.
     - Ты хотя бы спал сегодня ночью? - спросил Петр.
     Саша вздохнул,  стараясь  припомнить,  о  чем  эти  двое  только  что
говорили, и промямлил:
     - Немного.
     - Лжец. Ивешка, - продолжил Петр, положив ладонь на  стол,  -  и  ты,
Саша. Вы оба, ответьте мне на  простой  вопрос:  будем  ли  мы  отправлять
лошадь назад, или нет?
     - Нет, - очень твердо сказала Ивешка.
     - А ты, Саша? - спросил Петр.
     - Нет, - сказал Саша, потому что было уже поздно браться за  подобное
предприятие.
     Петр только внимательно посмотрел на  каждого  из  них,  будто  хотел
убедиться в их тайном сговоре.
     - Ведь это уже сделано, - сказала  Ивешка.  -  И  все  хорошо,  Петр.
Сделано - так сделано. Ничего плохого не произошло, поверь мне, в этом нет
ничего плохого.
     Вновь наступила тишина.
     - Боже мой, - пробормотал Петр.
     - Все хорошо, - совершенно искренне сказал Саша. - На самом деле  все
хорошо, Петр. Мы будем заботиться  о  ней,  обещаю  тебе.  И  нет  никаких
оснований думать, что кто-то явится сюда за Волком,  никому  не  придет  в
голову искать его здесь, с чего бы им это делать? А мы  сделаем  для  него
навес, поставим прочный загон, чтобы быть уверенными,  что  он  не  тронет
ивешкин сад...
     - Не надо ни о чем беспокоиться, - сказала Ивешка, поднимаясь. Обойдя
стол она подошла к Петру и поцеловала его в лоб. Затем  поцеловала  второй
раз, но уже в другое место. - Нет, нет, не  беспокойся.  У  Малыша  просто
плохое настроение, он просто ревнует. Но он привыкнет к этому.
     Саша заметил,  как  Петр  заколебался  в  нерешительности,  и  слегка
нахмурился, прежде чем сказал, очень мягко, как если бы  произносил  вслух
то самое, что на самом деле ответила сама Ивешка:
     - Ну что ж, черт возьми, действительно,  на  него  очень  не  похоже,
чтобы он так долго терял в весе.
     Может быть, она подсказала  ему  это  без  всяких  слов,  нажимая  на
какие-то его только ей одной известные места. Саша в этот момент был занят
тем, что рассматривал блики пламени, отражавшиеся в  золоте  его  тарелки.
Эти их тарелки, как и многое, захваченное в доме Черневога,  были  большей
частью  из  золота,  блюдо  для  хлеба  было  серебряным,  с  отделкой  из
драгоценных камней, однако чашки, которые они использовали  для  завтрака,
были все те же старые простые глиняные чашки, оставшиеся от Ууламетса...
     Его, к тому же, имела трещину, но благодаря, может  быть,  случайному
желанию, оброненному еще Ууламетсом, не разваливалась до сих пор.
     Все эти годы.
     Саша пробормотал, поднимаясь из-за стола, как  только  Ивешка  начала
убирать тарелки:
     - Я помогу тебе убраться.
     Но Петр ухватил его за руку.
     - От этого постоянно возникают какие-то мысли. Забудьте про  тарелки.
Давайте лучше проверим, осталась ли еще в саду морковь, если этот мошенник
не выдергал  ее  всю  прошлой  ночью.  Да,  да,  вы  оба.  Вешка?  Пойдем,
посмотрим, от этого будет только польза.
     - Мне  еще  надо  сделать  кое-какие  записи,  -  сказала  та  сквозь
постукивание тарелок, которые складывала для мытья в кастрюлю.  -  Слишком
много всего произошло за вчерашний день. Все  в  порядке,  иди,  иди  куда
собирался.
     Петр взглянул на Сашу.
     - Я приду попозже, - сказал тот, чуть опуская голову и делая вид, что
собирает чашки. Он был уверен, что должен продолжить тот разговор, который
начал с Ивешкой, и продолжить прямо сейчас. Потому  что  все  происходящее
стало казаться ему слишком странным и слишком безрассудным.
     - Позже, позже. Господи, да ты  столько  времени  проводишь  за  этой
книгой, парень. - Петр был явно расстроен из-за него, но Саша был  уверен,
что Петр на самом деле был расстроен из-за них обоих, и  не  без  причины.
Петр вновь сказал: - Пойдем. Выбрось всю  эту  рухлядь  из  своей  головы.
Лучше снова потрогай руками лошадь. Это улучшит твое настроение.
     Волк и так уже спутывал все его мысли, даже когда он и не  прикасался
к нему.
     - Я не могу, - произнес Саша безрадостным голосом, на что Петр только
развел руками и сказал, обращаясь к Ивешке: - Ты согласна с ним?
     Ивешка лишь взглянула, обернувшись через плечо, спокойно и загадочно:
     - Разве ты не знаешь? С ним бесполезно спорить.
     - Боже мой, - сказал Петр, -  тогда  я  отправляюсь  побеседовать  со
своей лошадью. Книги делают из вас сумасшедших, так и знайте. - Он  качнул
головой. - Думать, что все эти кривые значки представляют реальные вещи  -
сущее безумие, вы знаете об этом. -  Он  махнул  рукой  по  направлению  к
двери. - Все по-настоящему реальное, находится там. Не потеряйте дорогу  к
нему.
     - Ты лучше не забудь свой кафтан, - сказала Ивешка.
     -  Он  мне  не  нужен.  Я  собираюсь  поработать.   Как   честный   и
добропорядочный, самый обычный  человек.  Это  ведь  только  бездельникам,
которые сиднем сидят, нужен кафтан в  такой  день,  как  сегодня.  -  Петр
подхватил корзину, в которую они  насыпали  зерна,  приправленного  медом,
открыл наружную дверь, затем вернулся, чтобы взять оставшиеся от вчерашней
ночи лепешки, и в очередной раз вернулся, чтобы забрать с кухонного  стола
кувшин с водкой. - Подкуп, - объяснил он. - Весь мир  только  и  держится,
что на подкупе.
     - Только не вытопчи мой сад! - крикнула ему вслед Ивешка.
     Петр сделал гримасу, сдернул с колышка свою шапку, подхватил корзину,
стоявшую прямо около двери, удерживая в другой руке  кувшин  с  водкой,  и
ногой прикрыл за собой дверь.
     Саша начал наливать воду в кастрюлю, чтобы помыть тарелки. Ивешка  не
сказала ему ни единого  слова  и  не  попыталась  выказать  хоть  какое-то
желание.
     Тогда он сказал громко и отчетливо:
     - Я совсем не спал минувшей ночью. Я продолжаю  думать,  Ивешка,  что
дела идут не так, как следовало бы.
     - Давай не будем говорить об этом. Что было, то было.  Сейчас  все  в
порядке.
     - Я говорю не о лошади. Я говорю о наших ссорах.
     - Но мы не ссоримся.
     - Мы ссоримся даже прямо сейчас.
     - Я не ищу ссоры с тобой. Не  знаю,  как  ты,  но  я  определенно  не
намерена ссориться. - Ивешка вернулась к печке за сковородкой, затем взяла
тряпку, опустилась на колени и начала отчищать золу, которую Саша рассыпал
на пол.
     - Позволь мне сделать это.
     - Со мной все в порядке, все в полном  порядке.  В  самом  деле,  все
хорошо, и я не сержусь на тебя, черт возьми!
     - Выслушай меня. - Он опустился на колени, взял из ее рук тряпку,  но
она так и не взглянула на него. Она встала и отошла  к  столу,  а  он  тем
временем вычистил доски и  камни,  засыпанные  золой,  и  поднялся,  чтобы
повесить тряпку для просушки на свободный колышек.
     Но тут он почувствовал, как Ивешка, напрягая волю, пожелала, чтобы он
остановился. Это желание было столь яростным и сильным, что он взглянул на
нее.
     - Только не рядом с этими,  чистыми,  -  сказала  она.  -  Повесь  ее
поближе к огню, я займусь ей позже.
     Он  повесил  злополучную   тряпку   туда,   куда   она   хотела,   на
дополнительный крюк, который использовался  для  подвешивания  котелка,  и
старался  как  только  мог  сохранить  мир.  Тетка  Иленка  точно  так  же
относилась к своей кухне. Можно предположить, что это  приходит  вместе  с
замужеством.
     Но сейчас ему не хотелось думать об этом.  Ивешка  подслушивала  его,
совершенно свободно воспринимая его  мысли,  и  он  чувствовал  это  яснее
ясного. Она же знала и об этом, и поэтому хотела,  чтобы  он  убирался  во
двор, к Петру, и оставил ее в покое.
     - Я думаю, - сказал Саша вслух, продолжая стоять на своем, - я думаю,
что отсутствие у нас банника - скорее всего моя ошибка. Думая о  вчерашнем
происшествии, я предполагаю, что он нам необходим, очень необходим,  и  мы
должны попытаться заполучить его. Но я не хочу ничего желать  только  лишь
по своей воле, я не хочу желать для этого дома ничего такого, с чем ты  не
согласна.
     - Но какое отношение ко всему этому имеет банник? И какая связь между
ним и лошадью? Это уже сделано, и забудем об этом. Нам  не  нужно  чего-то
еще, чтобы мутить здесь воду. Только перестань беспокоиться об этом, Саша!
     - Но присутствие банника может  остановить  многое,  что  мы  еще  не
успели сделать. Он может подсказать нам...
     - Подсказать он не может.
     - Он может исправить неверный ход событий.
     - А кто сказал, что они идут не так?
     - Но ведь они идут не совсем правильно, так ведь?
     - Банники не любят колдунов. Они к тому  же  не  говорят,  во  всяком
случае, не больше, чем это делает Малыш или домовой: они только показывают
тебе что-то, и каждый раз это не имеет ни малейшего смысла...
     - Но если  нам  понадобиться  знать,  куда  могут  завести  нас  наши
желания...
     - Он все равно не поможет в этом случае. Мы изменяем  окружающее,  мы
постоянно делаем  это,  и  ты  не  можешь  сказать  что-то  о  происшедшим
переменах лишь на основании того, что они говорят,  или  на  основании  их
отношения к происходящему. Так всегда говорил папа. -  Всякий  раз,  когда
Ивешка упоминала о своем отце, она настороженно  хмурилась  и  глядела  на
Сашу, будто ожидала услышать слабые отголоски былого. - И  поэтому  банник
нам не нужен.
     - А я все-таки думаю...
     - Наш банник не помог нам. Я  не  увидела  ничего,  что  должно  было
случиться со мной, и мы не увидели ничего о Кави Черневоге. - Она  никогда
не говорила о своей смерти. Сейчас она яростно  терла  последнюю  тарелку,
затем, прикусив губу, сказала: - Я уверена, что полюблю эту  лошадь.  Если
это делает Петра счастливым, то счастлива буду и я.
     Но едва ли она выглядела счастливой. Саша сказал:
     - А может быть, есть какие-то причины того, что он нам не нужен?
     - О чем ты?
     - Я о баннике. Есть ли какие-то  причины,  по  которым  мы  не  можем
завести его?
     - Он не поможет. Не поможет, уверяю  тебя!  Ну  почему  ты  не  идешь
помогать Петру?
     - Ивешка, почему ты не хочешь, чтобы у нас был банник?
     - Ради Бога, почему я должна о нем думать? Почему я должна  думать  о
том, нужен он нам или нет? С чем это связано?
     - Все идет не так, как надо, - сказал он, продолжая думать  о  полке,
думать о... об устойчивости всего окружавшего их. Об общем  равновесии:  о
Черневоге, охраняемом лешими; об Ууламетсе; о сотнях тех желаний, которые,
возможно, свободно пребывали вокруг них, и обо всех опасностях, которые от
них исходили все время,  пока  эти  желания  были  живы  и  могли  творить
волшебство.
     - Все идет абсолютно правильно, -  сказала  она,  продолжая  отчищать
котел. - Так же правильно все шло и много лет назад. То,  что  ты  сделал,
теперь уже сделано, так что оставь все в покое, Саша Васильевич,  и,  ради
Бога, забудь об этом, если только тебе не хочется лишить этот спор всякого
смысла.
     - Мне нужна твоя помощь.
     - Если ты хочешь завести банника,  если  ты  хочешь  завести  лошадь,
свинью или даже козла, Господи, да  я  уверена,  что  меня  это  никак  не
беспокоит. Это твой дом.
     - Это не мой дом.
     - Я уверена, что папа предназначал его тебе.
     - Твой отец оставил мне только книгу, и ничего больше.
     Ложка стукнулась о стол.
     - Папа оставил тебе еще много чего.
     Наступила долгая тишина.
     - Не так много, как ты воображаешь, - сказал он. Он хотел, он пытался
сказать это уже много лет. Но теперь он видел, что эти слова не  оправдали
его надежд, видел по линиям ее подбородка.
     - Ты не знаешь, что я воображаю.
     - Ивешка, - сказал он, углубляясь все дальше и дальше в  ту  область,
где разговор может стать опасным. - Ивешка, ведь ты  не  хочешь,  чтобы  я
оставался здесь? Не так ли?
     - Я никогда не говорила, что не хочу видеть тебя в доме.  Я  не  хочу
видеть тебя здесь, сейчас, вот и все. Я не хочу видеть тебя в моей кухне и
не хочу вести разговор  об  этой  проклятой  лошади.  У  меня  уже  голова
разболелась от разговоров о ней!
     - Ты злишься на меня.
     - Я не злюсь на тебя! - Она швырнула кухонное  полотенце.  -  Ты  так
ничего и не понял, Саша Васильевич. Я не знаю, кто вбил тебе в