, что нас было двое...
     - Я должен поужинать, - сказал старик,  пододвигая  лавку  поближе  к
столу. Он поставил свой посох и меч, отобранный у Петра,  около  стены  по
обеим  сторонам  стола,  и  ударил  костяшками   пальцев   по   деревянной
поверхности. - Малый! Я жду!
     -  Ведь  он  сумасшедший,  -  прошептал  Петр,   безуспешно   пытаясь
подняться, и соскальзывая вниз вдоль печной стены. - Будь осторожен.
     - Мальчик!
     Саша схватил черпак, наполнил котелок из горшка, поставил его на стол
и положил рядом с ним ложку, а когда старик принялся за еду, то  он  успел
наполнить водкой чашку и поставил ее перед ним.
     - Узнал, где взять это? - сердито проворчал старик. - Вор!
     - Я прошу прощенья, господин. - Саша сделал короткий нервный поклон и
встал,  заложив  руки  за  спину,  когда  старик  все-таки  решил  сделать
глоток-другой.
     Клочковатые брови старика медленно поднимались и опускались  по  мере
того, как он ел.
     - Что ты умудрился сделать с этим?
     - Я  положил  только  соль.  Ну,  еще  немного  укропу...  -  Но  ему
показалось слишком самонадеянным продолжать  рассказывать  об  этом.  Саша
прикрыл свой рот и прикусил губу.
     Брови задвигались вновь, но на это раз  уже  не  были  столь  сердито
насуплены. Старик проглотил вторую и третью ложку и, казалось, был  вполне
доволен поданным ужином. Он выпил еще, затем последовала четвертая  ложка,
а чашка с водкой была мгновенно выпита  почти  залпом,  и  лишь  небольшие
капли остались на его редкой бороде.
     - Еще, - сказал старик, подсовывая котелок прямо в руки мальчику.
     Тот наполнил его еще раз, а старик без  лишних  разговоров  заработал
ложкой.
     - Ты пришел прямо из Воджвода? - спросил он, не поднимая головы.
     - Да, господин.
     - И он тоже?
     - Да, господин.
     - И его ранили прямо в Воджводе?
     - Да, господин.
     Старик ударил кулаком по столу.
     - Меня зовут Ууламетс, Илья Ууламетс. А это мой дом,  а  вокруг  него
моя земля. Здесь единственным законом является только мое слово. Насколько
я понимаю, ты хочешь, чтобы твоему приятелю оказали помощь?
     - Да, господин.
     - Чтобы его покормили, перевязали рану и сделали все, что положено?
     - Да, да, господин... Если только вы сможете. - Саша  обрел  надежду,
но одновременно  почувствовал  и  тревогу.  Все  складывалось  уж  слишком
удачно. - Может быть, вы  знаете,  как  следует  лечить  такие  раны?  Мне
приходилось ухаживать лишь за лошадьми, я...
     Старик слегка пристукнул рукой по столу, проглотил еще ложку.
     - Лечение целебными травами  и  уход  за  больным  мне  очень  хорошо
знакомы, парень, можешь поверить на слово.  Но  здесь  есть  один  сложный
вопрос: я не знаю, как мне  получить  вознаграждение  за  труды.  А  кроме
всего, я должен получить вознаграждение еще и за то, что ты  будешь  здесь
есть, а так же будет есть и твой друг, вы будете пользоваться моим  очагом
и моими одеялами, да и неудобство, которое он создает мне, тоже чего-то да
стоит. Так вот, для того, чтобы хоть как-то  скомпенсировать  все  это,  я
должен использовать тебя. Не возражай, - сказал он, как только Саша открыл
было рот. - Делай то, что я буду говорить, и не пытайся  раздражать  меня,
иначе я выкину вас обоих на дождь и холод, и как тогда будет поживать твой
друг, как ты думаешь?.. Как ты думаешь, он будет поживать?.. Наверное  ему
придется помирать, не так ли?.. И как тебе это понравится?
     - Нет, мне совсем не понравится это, господин,  -  сказал  мальчик  и
сглотнул комок в горле.
     - Не подпускай ко мне  этого  сумасшедшего,  -  раздавался  откуда-то
из-за его спины слабый голос Петра. - Оставь меня в покое,  мне  не  нужна
его помощь.
     - Пожалуйста, не слушайте его, - сказал Саша. - У него  лихорадка,  и
она не кончается уже несколько дней.
     - Мне не нужна его помощь! - продолжал кричать Петр и  вновь  пытался
встать.
     - Извините меня, - сказал Саша и, торопливо поклонившись, подбежал  к
Петру,  чтобы  вовремя  удержать  его  от  ненужных  напряжений.   -   Ну,
пожалуйста, Петр, не делай этого...
     - Это сумасшедший  старик,  -  с  бешенством  прошептал  Петр.  -  Не
подпускай его ко мне, вот и все. Со мной и так ничего не случится...
     - Я буду следить за ним, - сказал мальчик, но Петр привалился больной
стороной к каменной кладке и сказал:
     - Он не должен прикасаться ко мне.
     А тем временем, старик Ууламетс  добавил  еще  порцию  водки  в  свою
чашку, поднялся с лавки, пошарил на соседней полке, где  отыскал  какую-то
бутылку  и  добавил  из  нее  немного  темной  жидкости  в   водку.   Саша
предположил, что это было своего рода  лекарство,  наблюдая  за  стариком,
который теперь направился к ним.
     - Я не буду пить это, - сказал Петр.
     - Это как раз облегчит твою боль, - сказал Ууламетс, - потому что она
еще впереди. - Затем старик сделал движение, как  будто  хотел  выплеснуть
содержимое чашки на пол, но в этот момент Саша с криком вскочил со  своего
места, стараясь спасти чашку, которую Ууламетс  в  конце  концов  протянул
ему.
     - Ну пожалуйста, - сказал Саша, обращаясь к Петру,  усаживаясь  перед
ним на колени и протягивая чашку. - Пожалуйста, выпей это. -  Он  поступал
так потому, что больше ничего не оставалось делать и  больше  некого  было
просить о помощи. Единственной надеждой был этот старик и его  медицинские
познания, который, видимо, мог остановить начинавшееся воспаление. - А то,
чего доброго, ты умрешь.
     Петр нахмурился и протянул руку к чашке с черной жидкостью. Он  одним
глотком выпил ее и вдруг вздрогнул,  будто  на  вкус  она  была  такой  же
отвратительной, как и на вид. После этого он оглянулся на старика, который
громыхал ножами в шкафу.
     - Что он там делает? - спросил Петр. - Малый, что он ищет там?
     Саше не хотелось отвечать ему.  Он  видел,  что  Ууламетс  достал  из
шкафа: множество ножей, кувшинов, горшочков  и  небольших  коробков.  Саша
чувствовал под своей рукой, как  Петр  постепенно  опускается  на  пол,  и
слышал его затихающее бормотанье:
     - Останови его, малый, Бога ради, не дай ему зарезать меня...
     Но как человек, хоть однажды имевший дело с  лечением  лошадей,  Саша
понимал,  что  происходит.  Он  осторожно,  как  только  мог,  поддерживал
полусонного Петра, пока его голова не  свалилась,  а  затем  осторожно  же
уложил его и помог старику снять с раны старую повязку.
     - Она  присохла,  господин,  -  сказал  он,  громко  шмыгая  носом  и
торопливо вытирая его рукавом. - Пожалуйста, будьте осторожны.
     - Ты еще будешь учить меня, что  мне  следует  делать?  Нагрей  воду.
Чтобы был кипяток! И пошевеливайся, чтобы и от тебя была польза.
     - Да, да, господин, -  сказал  он,  торопливо  подвешивая  над  огнем
котелок с водой, чтобы тут же возвратиться и быть уверенным, что  Ууламетс
не сделает ничего плохого.
     - Так значит, рана сквозная? Спереди и сзади? - спросил старик.
     - Да.
     - Он был ранен мечом?
     - Я думаю, что да.
     Старик что-то бормотал себе под нос, а затем надавил  на  рану.  Петр
вскрикнул.
     - Пока хорошего мало, - сказал старик, но Саша мог бы и  сам  сказать
то же самое.  Ууламетс  намочил  маслом  кусочек  мха  и  положил  его  на
оставшуюся присохшую часть повязки, затем встал и еще раз наполнил чашку.
     Он выпил медленно, глоток за  глотком,  пока  доставал  то  один,  то
другой предмет из шкафа.
     Саша в этот  момент  не  осмеливался  произнести  ни  слова,  а  лишь
продолжал   придерживать   почти   бесчувственную   руку   Петра,   шмыгал
простуженным носом и временами подрагивал, несмотря на тепло  от  очага  и
несмотря на обещания старика сделать все как следует.
     Дела были плохи, он уже понял  это,  когда  Ууламетс  подошел  к  ним
вновь, чтобы снять остатки повязки. Мальчик хотел даже закрыть  глаза,  но
не мог, помня о том, что обещал Петру проследить за его леченьем.



                                    7

     А затем была лишь ужасающая боль, разорвавшая на куски его  сознание.
Он так и не понял, каким чудом оказался в лесу, заблудившись в  самой  его
чаще, где, обессилевший, упал в  окружении  бесчисленных  леших  и  бесов.
Многие из них  почему-то  имели  лица  его  давних  друзей  или  знакомых,
некоторые были с лошадиными головами, а у  других  были  головы  черных  и
белых кошек.
     Но вот он вновь оказался в мрачной лачуге, около  горящего  очага,  а
над ним пел какую-то заунывную песню все тот же ужасный старик.  Казалось,
что он пел не для него, а потому лишь, что сидел рядом с  ним,  наклоняясь
вперед и выпуская прямо ему в лицо дым из костяной трубки.
     Петр закашлялся. Он с ужасом вглядывался в этот словно бы  рисованный
призрак, освещенный отблесками огня,  и  как  будто  в  продолжение  своих
ночных кошмаров он увидел тут же,  рядом  с  собой,  лицо  Саши  Мисарова,
плавающее в облаках дыма. Освещенное огнем, оно одним  своим  присутствием
напоминало о злорадстве всего происходящего, в то время как  звуки  пения,
подобно колоколу, гудели в его ушах, а едкий дым раздирал его горло.
     Он снова закашлялся. Тогда пение неожиданно прекратилось.
     - Укрой его, чтобы он был в тепле, - сказал старик.  Он  забрал  свою
трубку, вместе с которой исчез и раздражавший  Петра  отвратительный  дым.
Сам же старик превратился в огромную тень, растворяющуюся  где-то  вверху,
среди беспорядочных потолочных балок.
     Саша  склонился  над  Петром.  Весь  его  облик,   странным   образом
искаженный, навевал что-то зловещее.  И  едва  Петр  смог  пошевелиться  и
чуть-чуть вздохнуть, как Саша подтянул на нем одеяло до самого  подбородка
и расправил его со всех сторон.  Теперь  Петр  был  бессилен,  чтобы  хоть
как-то противодействовать тому, что бы ни делали с ним Саша или старик.
     - Лежи и не двигайся, - сказал мальчик, и его слова отдались  в  ушах
неприятным гулом. - Лежи тихо. Теперь все  будет  хорошо.  Самое  страшное
позади, и сейчас ты можешь поспать.
     Он  никак  не  мог  вспомнить,  о   чем   говорил   мальчик.   Слова,
произнесенные им, звучали угрожающе и пугали Петра. Он  наблюдал,  как  по
потолку  метались  причудливые  тени,  напоминающие  кошек,  мчащихся   по
потолочным балкам. Эти странные созданья постоянно меняли свои причудливые
формы, то замирали на какое-то мгновенье, сливались, разлетались в стороны
и исчезали, чтобы появиться вновь.
     - Я все время буду рядом, - сказал Саша.
     - Хорошо, - ответил Петр, едва шевеля  губами.  Он  все  еще  не  был
уверен, что может доверять Саше,  или  по  крайней  мере,  этому  видению,
которое имело с ним сходство. Виденье было таким призрачным и хрупким, что
Петр невольно вспомнил о том, что его друзья частенько проделывали над ним
злые шутки. Сейчас он не мог лишь припомнить, когда и сколько их было.  Но
он был почти уверен, что теперешнее его состояние и место, где  он  сейчас
находился, были результатом одной из них.
     - Этот старик - колдун, - шептал, тем временем, Саша, в очередной раз
подтягивая одеяло ему на подбородок. - Я знаю, ты не веришь в колдунов, но
этот самый-самый настоящий. Он говорит, что ты мог бы умереть, если бы  не
добрался до этого дома. А еще он сказал, что ты должен лежать очень тихо и
не пытаться вставать, если даже и почувствуешь небольшое улучшение.
     Петр не был уверен, что ощущает себя хоть на чуточку лучше. В  голове
у него стучало и звенело, возможно, от дыма, а, может быть,  от  странного
пения,  а  его  бок  был  так  крепко  перевязан,  что  казался  полностью
онемевшим. Но в этот момент он услышал, как Саша сказал:
     - Я собираюсь поспать, прямо  здесь,  рядом  с  тобой,  и  никуда  не
исчезну.


     Дневной свет ворвался в окружавший их ночной хаос, разрушая его.  Это
был привычный дневной свет, в лучах которого беспорядочно плясали пылинки,
и Саша наслаждался, лежа  в  приятном  тепле,  и  думал  о  том,  что  его
теперешние ощущения могли бы поспорить с теми, которые  он  имел  в  своей
комнате в "Петушке",  хотя  этот  странный  убогий  дом  перевозчика  явно
отличался от трактира. Он наблюдал,  лежа  под  одеялом,  как  Ууламетс  с
треском и грохотом открывает одну за другой ставни на окнах  и  в  комнате
становится светлее и светлее. В таком тепле выздоровел даже сашин  нос,  а
горло побаливало лишь чуть-чуть, несмотря на столько дней, проведенных  на
холоде.
     И рядом с ним  был  Петр,  который  изредка  шевелился  под  стеганым
одеялом, натянутым на голову. Все это не могло не радовать Сашу. В течение
ночи он просыпался время от времени,  чтобы  убедиться,  что  Петр  жив  и
чувствует себя хорошо. И всякий раз, когда его вновь клонило  в  сон,  ему
чудились всякие ужасы, от которых он  даже  боялся  засыпать.  Но  теперь,
когда он видел, что Петр проснулся настолько,  что  смог  укрыть  себя  от
проникающего в дом дневного света, ему захотелось еще немного  поспать  и,
отгородившись от солнечных лучей, испытать настоящий отдых.
     Но если в этот самый момент ставни открывала бы тетка Иленка, она  бы
тут же схватила метлу и немедленно  подступила  бы  к  мальчику,  все  еще
потягивающемуся в постели,  независимо  от  того,  как  тяжело  было  тому
подниматься сегодняшним утром. Но у него не было никакого желания  портить
отношения со стариком. Поэтому он  встал  и,  пригладив  рукой  волосы,  с
почтительным поклоном подошел к Ууламетсу.
     - Могу ли я чем-нибудь помочь, господин?
     - Бери ведро, - сказал старик, - и отправляйся на речку. Тебе следует
наполнить вот этот бочонок.  Когда  будешь  черпать  воду,  соображай,  не
захватывай песок.
     - Хорошо, господин, - сказал Саша, накинул  свой  пропитанный  кровью
грязный кафтан, висевший на деревянном колышке  рядом  с  дверью,  схватил
ведро и выскочил за порог.


     Ему пришлось несколько раз подняться по  узкой  дорожке,  ведущей  от
реки к  дому,  каждый  раз  проходя  под  аркой  из  переплетенных  ветвей
безжизненных деревьев. Ясное солнечное утро  отчетливо  высветило  контуры
всего окружающего, и хотя в воздухе попахивало морозом, к  полудню  должно
было быть настоящее тепло: это предвещал яркий солнечный свет над  широкой
окаймленной деревьями рекой, которая вела к великому златоглавому Киеву.
     Саша тут же подумал о том, что  однажды,  когда  их  долги  Ууламетсу
будут так  или  иначе  выплачены,  он  наконец-то  сможет  выполнить  свое
заветное желание: путешествие вниз  по  реке.  А  там  их  ждет  Киев.  Он
старался не думать сейчас о своем долговом соглашении, заранее  зная,  что
Петр будет очень зол на него, когда догадается, что он вступил со стариком
в торговую сделку, в которой сам  оказался  предметом  торга.  Это  был  в
высшей степени бессрочный и очень неопределенный договор, по которому Саша
обязывался оказывать всяческую помощь старику, но сам старик при этом  так
и не сказал, сколь долго это будет продолжаться  и  в  какой  форме  будет
выражаться оказываемая помощь...
     Он пытался мысленно разговаривать с самим собой и с Петром, отчетливо
представляя себе,  что  Петр  несомненно  будет  возражать  против  такого
соглашения, если даже и  учесть,  что  сделка  была  мерой  платы  за  его
собственную жизнь. Петр все равно будет настаивать на разрыве и попытается
убедить его в том, что при этом ничего страшного не случится, поскольку  и
сам Ууламетс, на его взгляд, такой же насквозь фальшивый колдун, как и те,
которых можно было встретить в Воджводе...
     Может оказаться так, что Петр будет  настолько  зол,  что  попытается
даже сбежать в Киев и оставить его здесь, а перспектива остаться  один  на
один с этим стариком...
     Саша припомнил и дым и огонь, и весь остальной ужас, который вселял в
него Ууламетс всякий раз,  когда  Саша  отступал  от  его  приказаний.  Он
старался пошире открыть глаза навстречу солнечному свету,  чтобы  поскорее
избавиться от этих кошмарных картин и почти от физического ощущения ужаса,
который пробрал  его  до  костей.  Он  догадывался  в  глубине  души,  что
наверняка было что-то ужасно опасное и зловещее, связанное  с  Ууламетсом,
что скрывалось за, теперь уже простым и  очевидным,  фактом,  определявшим
его принадлежность к колдунам.
     Теперь он был абсолютно уверен, что этот дом,  стоящий  на  перевозе,
никогда не был тем самым местом, где Ууламетс провел большую  часть  своей
жизни. Во всяком случае, не в большей степени, чем  эта  лодка,  огромная,
потемневшая от времени, которая теперь стояла на якоре у причала, вряд  ли
когда-нибудь принадлежала Ууламетсу... и, следовательно, каким-то  образом
он заполучил это место. Лишь один Бог знал, когда это было, что сталось  с
перевозчиком, а так же и то, что этот старик вообще делал  здесь,  в  этом
лесу, настолько  безжизненном,  что  в  нем  нельзя  было  встретить  даже
зайца...
     Ууламетс возился в подвале, разбирая хранившиеся там  коренья,  когда
Саша вернулся в дом с первым ведром. Он перелил  его  в  бочонок  и  вновь
отправился  к  реке,  даже  не  попытавшись   удостовериться,   что   Петр
по-прежнему спит и ему ничего не угрожает. Он поступил так потому,  что  у
него появилась внезапная ужаснувшая его мысль, что Ууламетс  являет  собой
одну из разновидностей лесовиков, самого  злобного  свойства,  который,  в
силу каких-то причин может быть известен с этой  стороны  лишь  загадочным
лесным созданьям, и совершенно бессилен по отношению к людям.  Но  вот  по
отношению к одиноко спящему человеку...
     Это, разумеется, был всего лишь приступ детского страха, и  даже  ему
было известно, что достаточно спрятать голову под одеяло, как тут же можно
избавиться от домового. Если и было что-то, чего Ууламетс  почему-либо  не
сделал прошлой ночью, когда он возился с ножами, то...
     Саша никак не мог  выбросить  из  головы  того  факта,  что  Ууламетс
попытался вчера пролить на пол часть содержимого  чашки,  сопровождая  это
движение странным отвратительным  взглядом,  который  выражал  его  полное
удовлетворение всем проделанным...
     Но все-таки в его взгляде, скорее всего, было  не  отвращение.  Может
быть, злорадство и  ненависть,  а  может  быть,  желание  заставить  Петра
страдать...
     Саша ускорил шаг, зачерпнул ведром воду и поднялся в дом.
     Но когда он  появился  на  пороге,  то  увидел,  что  там  ничего  не
изменилось: старый Ууламетс, сидя за столом, в желтоватом свете,  падавшем
в комнату через пергамент оконной  рамы,  сосредоточенно  листал  какую-то
книгу, а Петр все еще спал, укрывшись с головой, мирно и спокойно.
     Саша решил, что был полным дураком, и отправился за  третьим  ведром,
отгоняя от себя мысли о бесах с длинными когтями и лесовиках. Ууламетс был
колдун, и это было абсолютно точно: он убедился  в  этом,  когда  наблюдал
прошлой ночью, когда Ууламетс держал свои руки над раной, как лицо  Петра,
покрытое потом и перекошенное от  боли,  стало  постепенно  обретать  свой
прежний цвет и покой.
     Ни один колдун в Воджводе не мог сделать этого... или, может быть, не
было раненых людей, которым было доступно подобное леченье.  Почти  каждый
человек в городе знал бы его, люди стадами шли бы к  этому  колдуну  и,  в
конце концов, могли бы сделать его таким богатым, как не приснилось  бы  и
во сне ни одному боярину. Ведь,  пожалуй,  тогда  он  мог  бы  даже  стать
царским лекарем.
     А Ууламетс действительно  мог  бы  спуститься  по  реке  до  Киева  и
поискать там своей удачи при таком-то уменье...
     А разве нет?
     Тогда почему же он сидел в этой лачуге рядом с речным перевозом,  где
уже давным-давно никто не  появлялся,  среди  этих  лесов,  в  которых  не
селились ни белки, ни зайцы?
     Он назвал их с Петром разбойниками, при первой же встрече.
     Но где же в этом лесу могли жить разбойники,  в  которых  так  любили
верить люди, жившие в городе? А если все-таки у них и было какое-то тайное
жилище в глубине