измену Королю.  Руди  уже  задумывался  над  этим.  Альда  редко
говорила об Элдоре и заметно краснела  при  упоминании  его  имени.  Кроме
того, это мог быть стыд просто за то, что она переспала с простолюдином, -
хотя, судя по историческим свидетельствам, походя упомянутым Джил, это  не
совсем волновало женщин королевской крови - или,  скорее  всего,  страх  и
своего рода отвращение от того, что  она  спала  с  колдуном.  Альда  была
послушной и преданной дочерью Церкви. Руди помнил ее полный благоговения и
ужаса взгляд через новый блеск огня.
     Но какой бы ни была причина, он не чувствовал в Альде никакой  злости
по отношению к себе, только страшное смущение. И он знал,  оглядываясь  на
квадратный серый силуэт повозки на фоне чернеющего неба, что должен  ждать
своего часа. Хотя ему не терпелось снова  быть  с  ней,  он  понимал,  что
поспешный натиск может быть роковым. Он знал Альду  и  знал,  что  под  ее
обманчивой мягкостью кроется железная воля. При всей ее тихой робости, она
не была женщиной, которую можно против воли затащить в постель...
     Он заставил себя отвести глаза.
     - Сейчас, - Ингольд  остановился  на  поросшей  травой  поляне  между
лагерем и сторожевой линией, где уже  разводили  костры.  Здесь  они  были
одни, и лагерь и костры пропадали в расплывчатых вечерних сумерках.  Ветер
нес холодный запах дождя, шелестя по траве  и  светлым  пятнам  каменистой
земли под ногами. - Ты сказал, что вызвал огонь прошлой ночью. Покажи, как
ты это сделал.
     Руди собрал несколько веток, оброненных теми, кто разводил костры,  и
нашел участок сухой земли. Он взял немного высохшей  коры,  чтобы  сделать
трут, и сел, скрестив ноги, перед кучей дров, завернувшись  в  плащ.  Руди
расслабился, отгородившись от запахов лагеря, дыма и сырой травы,  мычания
скота. Он видел лишь ветки и кору и то, как они загорятся.
     "Больше дыма, чем от вчерашних  листьев,  -  думал  он,  -  маленькое
пятно, вроде тех, что делают увеличительным стеклом от солнца... не  такой
запах, как от листьев..."
     Огонь появился намного раньше, чем в прошлый раз.
     Руди послал Ингольду взгляд, в котором был намек на триумф, смешанный
с беспокойством. Колдун с минуту бесстрастно смотрел на пламя,  потом  без
движения погасил его. Он достал откуда-то огарок  свечи  и  поднял  его  в
нескольких футах от глаз Руди.
     - Зажги свечу.
     Руди зажег.
     Ингольд задумчиво задул ее и с минуту  молча  рассматривал  беловатую
струйку дыма. Потом отставил свечу в  сторону.  Из  мешочка  на  поясе  он
извлек веревку со свисающим кусочком свинца на ней, похожим на  рыболовное
грузило. Он держал веревку перед Руди и остановил  колебания  подвешенного
груза свободной рукой.
     - Заставь его двигаться.
     Это было похоже на то, как зажечь огонь, только по-другому, и Руди  с
легкостью выполнил его просьбу.
     - Гм, - Ингольд забрал свинцовый груз и молча спрятал его.
     Слабое дуновение вечернего ветра шевелило траву рядом  с  ними.  Руди
нервничал, в душе смущенный тем, что он сделал.
     - Что это? - нервозно спросил он. - Я имею в виду - как  я  могу  это
делать?
     Колдун одернул рукава.
     - Ты знаешь это, - сказал он, - лучше, чем я, - их глаза встретились.
Между ними, как искра, проскочило понимание чего-то, известного лишь  тем,
кто сам чувствовал, что это такое. Для этого даже не  было  слов  в  языке
тех, кто не знал. - Вопрос - это ответ, Руди. Вопрос - это  всегда  ответ.
Но что до твоей силы, то я скажу, что ты был рожден с ней, как все мы.
     Мы, подумал Руди, мы.
     Он заикался, зная, что Ингольд прав, его сознание боролось  с  сетями
невозможного.
     - Но... я хочу сказать... я никогда не мог этого делать раньше.
     - В своем мире не мог, - сказал Ингольд. - Или, может,  и  мог  -  ты
когда-нибудь пытался?
     Руди молча беспомощно покачал головой. Это никогда не приходило ему в
голову после того, как прошло детство. Но незванные впечатления  вторглись
в его память, впечатления от снов, которые были у него в  далеком  детстве
еще до школы. Вещи, в которых Руди не был уверен, делал ли он их наяву или
только во сне. Память о некоей потребности в его душе ударила, как стрела,
потребности более глубокой, чем любовь к Альде; бессловесное томление, так
глубоко похороненное в нем, что он никогда  не  чувствовал  его  утраты  в
течение всей своей бесцельной жизни. Потребность  в  чем-то,  что  у  него
отобрали, когда он  был  слишком  юн,  чтобы  отвоевать  обратно.  И,  как
ребенок, он почувствовал, что слезы душат его.
     - Никогда? - прошептал  Ингольд,  его  глаза  были,  как  у  дракона,
которые держат и отражают, зеркало, которое поглощает  душу.  В  нем  Руди
видел свою собственную память об искре, выпрыгивающей  из  сухих  листьев,
темный испуганный взгляд глубоких голубых  глаз.  Он  видел  рассыпающиеся
картинки из детских снов и чувствовал глубокое горе, которое ощутил, когда
в первый раз понял, что это невозможно. Голос  Ингольда  держал  его,  как
бархатная цепь. - У тебя талант, Руди. Но даже твоя малая сила опасна.  Ты
это понимаешь?
     Руди кивнул, едва в силах дышать.
     - Сила  будет  увеличиваться,  если  я  узнаю,  как  использовать  ее
правильно?
     Старик слабо кивнул, небесно-голубые глаза были  далеки  и  спокойны,
как вода.
     - Вы научите меня?
     Теперь голос был очень мягким:
     - Почему ты хочешь учиться, Руди?
     Он в первый раз по-настоящему почувствовал  все  пугающее  могущество
старика. Голубой взгляд, как копьем, пронзил его мозг так, что он  не  мог
ни отвечать, ни укрыться от него. Он видел собственные  мысли,  обнаженные
перед  этим  взирающим  могуществом,  беспорядочную  кашу  полуоформленных
стремлений  и  эгоистичную,  несоразмерную   снисходительность   к   своим
страстным эмоциям,  мелочность,  леность,  чувственность,  тысячи  грязных
тупых заблуждений в  прошлом  и  настоящем,  сумрачные  тени,  которые  он
задвинул в глубину души, исследуемые пронзающим лучом.
     - Я не знаю, - прошептал он.
     - Это не ответ.
     Руди отчаянно пытался думать,  выразить  больше  для  себя,  чем  для
старика эту ужасную потребность. Это, внезапно  понял  он,  было  то,  что
Гнифт давал твоей отваге, твоему духу, твоему телу, заставляя тебя  понять
свою собственную правду прежде, чем ты сможешь ее выразить  перед  другим.
Тогда он понял,  почему  Джил  тренировалась  со  стражниками,  понял  узы
доверия и понимания, лежащие между Ингольдом и  Янусом.  И  он  знал,  что
должен ответить правильно, иначе Ингольд никогда не  согласится  быть  его
учителем.
     "Но правильного ответа нет! - кричала другая половина его сознания. -
Это ничто, это не больше чем успокоение. Только осознание  того,  что  это
правильно и я должен делать это. Только то, что я не  был  удивлен,  когда
смог вызвать огонь. Но это звучит по-разному для всех, для всего".
     И внезапно Руди узнал,  понял,  словно  что-то  перевернулось  внутри
него, и сфокусировалась правда его собственной души.
     "Скажи правду, - говорил он себе,  -  даже  если  это  глупость,  это
правда".
     Он прошептал:
     - Если я не научусь этому - не будет никакой опоры. Это опора всего.
     Слова много значили для него, хотя, возможно, были  абракадаброй  для
колдуна. Он чувствовал, будто другой человек говорил через него, вытягивая
ответ  из  его  расслабленного  сознания  гипнотической  силой  бездонного
взгляда.
     - Что за опора? - давил на него Ингольд, спокойный и неумолимый,  как
смерть.
     - Знание -  не  знание  _ч_е_г_о_-_н_и_б_у_д_ь_,  но  просто  Знание.
Знание опоры - это опора; обладание ключом, вещью,  которая  имеет  смысл,
это смысл. Все имеет свой ключ, и знание - вот мой ключ.
     - А-а.
     Освобождение от  этой  давящей  силы  было  подобно  пробуждению,  но
пробуждению в ином  мире.  Руди  обнаружил,  что  весь  взмок,  словно  от
физического шока или от напряжения. Он удивился, как мог просто подумать о
безобидности Ингольда, как он вообще мог не быть боящимся, преклоняющимся,
любящим старца.
     Выражение сдержанного удовольствия быстро скользнуло по лицу старика,
и с медленным просветлением Руди начал осознавать всю  безбрежность  магии
Ингольда, видя ее отражение в собственных возможностях.
     - Ты понимаешь, что это есть,  -  сказал  колдун  немного  погодя.  -
Понимаешь ли ты, что это значит?
     Руди покачал, головой.
     - Только то, что я буду делать то, что должен. Я должен  делать  так,
Ингольд.
     На это Ингольд улыбнулся про себя,  словно  вспоминая  другого  очень
серьезного и совсем юного мага.
     - А это значит делать то, что я буду тебе говорить, -  сказал  он.  -
Без вопросов, без споров, к лучшему для твоих возможностей.  И  только  ты
знаешь, что есть лучшее. Тебе придется  запомнить  очень  много  кажущихся
бессмысленными, глупых вещей, имен, загадок и стихов.
     - У меня скверная память, - признался Руди со смущенным видом.
     - Тогда я советую тебе улучшить ее и побыстрей, - глаза  снова  стали
холодными, далекими, и в режущем требовательном тоне Ингольда Руди еще раз
почувствовал проблеск этой жгучей силы. - Я не воспитатель,  у  меня  своя
работа. Если ты хочешь учиться, Руди, ты должен учиться так, как требую я.
Это ясно?
     На долю секунды Руди подумал, что будет, если он скажет: "А если я не
смогу?"
     Но если вопрос - это ответ,  ответ,  конечно,  будет:  "Тогда  ты  не
сможешь".
     Это был исключительно его  выбор.  И  хотя  Ингольд  будет  таким  же
дружелюбным, как и раньше, он никогда больше не коснется этой темы.
     Руди увидел свое будущее, внезапно прояснившееся,  и  то,  что  будет
означать  это   обязательство:   перемену,   непривычную,   всеобъемлющую,
безвозвратную и пугающую, во всем, чем он был, все, что он сделает или кем
станет. Выбор был навязан, он должен  был  принять  решение,  от  которого
никогда не сможет отказаться и которое никогда больше ему не  представится
принять снова.
     "Почему такие вещи вечно происходят со мной?"
     Вопрос был ответом:
     "Потому что ты этого хочешь".
     Он с трудом сглотнул и  почувствовал,  что  горло  у  него  болит  от
напряжения.
     - О'кей, - слабо сказал он. - Я буду делать это. В смысле,  я  сделаю
все, что смогу.
     Вокруг сгустилась ночь. Ингольд согнул руки, тусклая тень в плаще  на
фоне далекого блеска огней в лагере. От земли  поднималась  полупрозрачная
дымка, звуки и запахи  лагеря  померкли  за  ними;  у  Руди  было  чувство
уединенности в сыром холодном мире небытия, словно он часами стоял тут  на
коленях во влажной траве, борясь с каким-то ужасным ангелом.
     И он победил. Его душа почувствовала легкость и пустоту  без  триумфа
или беспокойства, так, словно он мог парить по ветру.
     Ингольд улыбнулся и стал всего лишь маленьким человеком в обносках, в
грязной и порыжевшей коричневой мантии.
     - Вот, - сказал он дружелюбно, - это то, что я ожидаю от тебя все это
время. Даже когда тебе все это надоест,  ты  устанешь  и  будешь  голоден,
когда ты испугаешься того, что я велю тебе делать, когда ты будешь думать,
что  это  опасно  или  невозможно,  когда  ты  будешь  зол  на   меня   за
вмешательство в твою личную  жизнь.  Ты  всегда  будешь  делать  все,  что
можешь, ибо только ты понимаешь, что это такое. Да поможет тебе Бог! -  Он
встал, отряхивая сырую траву и ветки со своей грубой мантии.  -  А  теперь
возвращайся в  лагерь,  -  сказал  он.  -  Ты  еще  должен  отстоять  свою
сторожевую смену.


     Холодный ветер пронизывал предгорья, завывая  в  ущельях,  окружавших
лагерь беглецов, который лежал, вытянувшись вдоль дороги, маленький костер
Руди и запускал холодные пальцы через плащ, тунику и тело,  пронизывая  до
костей. Начали падать первые тяжелые, рыхлые хлопья снега.
     Альда не пришла.
     Руди знал, почему, и жалел. То,  что  случилось  прошлой  ночью,  все
изменило  между  ними.  Это  было  безвозвратно;  если  она  не  была  его
любовницей, она больше не могла быть и его другом.  И,  как  хорошая  дочь
Церкви, она не стала бы женщиной колдуна.
     Ему будет не хватать Минальды. Он испытывал мучительное  одиночество,
потребность в ее присутствии, в звуке ее мягкого  голоса.  Он  чувствовал,
что  потерял  ее,  что  стал  ей  чужим.  Обнаружив  в   себе   магические
способности, он отрезал себя от всякой надежды на общение с теми,  кто  не
понимал его призвания. Даже когда он покинет полный опасностей мир Тьмы  и
вернется в электрические джунгли Южной Калифорнии, Руди знал,  что  ему  и
там придется несладко.
     Ветер обжигал его лицо, принося вместе со снегом волчий  вой.  Позади
Руди чувствовал погружающийся в сон лагерь и  бесконечную  дорогу  за  ним
вниз по предгорьям  и  на  равнинах,  отмеченную  по  бокам  рваной  цепью
сторожевых костров.
     Он вспомнил вечерний  разговор  с  Ингольдом,  пытаясь  воскресить  в
памяти тот отражающий взгляд, проникший в его  сознание,  душу  или  центр
собственного существа. Воспоминание было туманным, как  память  о  сильной
боли. Он мог воспроизвести само  видение  этого,  но  не  мог  снова  ясно
сказать, что это было только напряжение, холод от мыслей Ингольда о нем, и
искал уверенность первый раз в жизни в знании, кем он был.
     Но Руди не знал тогда, что это может стоить ему Минальды. Он не знал,
что это может стоить ему всего, чем он был, ибо это равнялось всему.
     "Но если вопрос - есть ответ, не имеет значения, знаю ли я".
     Он лишь понимал, что если повернет назад, то всегда будет уверен, что
держал это в руках и упустил. Руди знал, что не сможет сделать этот  выбор
во второй раз.
     Костер потрескивал, дерево  гудело,  рассыпаясь.  Руди  взял  толстую
ветку и пошевелил в огне. Сноп взлетевших искр сверкнул, как фейерверк, на
шипящем снегу. Он поплотнее завернулся в  плащ,  затем  взглянул  назад  в
направлении лагеря. В усилившемся свете костра Руди увидел идущую  к  нему
темную фигуру, закутанную в мех от головы  до  пят.  Черное  облако  волос
развевалось вокруг нее на ветру, а когда она подошла к нему,  свет  костра
положил голубые и золотые тени вокруг ее фиолетовых глаз.



                                    12

     - Будь спокоен. Пусть твое сознание молчит.  Не  смотри  ни  на  что,
кроме огня, - гипнотическая магия голоса Ингольда наполняла сознание Руди,
когда он смотрел на яркий костер стражи, у  которого  сидел.  Он  старался
отогнать преследовавшие его мысли, усталость, сонливость и опасения насчет
Белых Рейдеров, идущих за караваном, которых, ему казалось, он  видел.  Он
старался не думать ни о чем, кроме огня, не  видеть  ничего,  кроме  горки
дров, преображенных пламенем и жаром. И Руди обнаружил, что чем меньше  он
пытается думать о чем-нибудь, тем сильнее это переполняет его.
     - Расслабься, - мягко сказал Ингольд.  -  Не  беспокойся  ни  о  чем.
Только смотри в огонь и дыши.
     Колдун  отвернулся,  чтобы  поговорить  с   женщиной   средних   лет,
появившейся на краю лагеря стражи с маленьким болезненным мальчиком.
     Руди  изо  всех  сил  пытался  выполнить  совет  Ингольда.   Холодный
пасмурный день опять угасал на небе, шел  восьмой  день  пути  из  Карста.
Издалека, вдоль  дороги,  доносилась  перебранка  -  шла  раздача  пайков.
Вдалеке он слышал кастаньетный стук деревянных учебных мечей и  отрывистые
саркастические выкрики Гнифта, доводившего до изнурения  своих  измученных
учеников. Откуда-то доносилось нежное пение Альды и присоединившийся к ней
ликующий голосок Тира. Его пронзило ощущение, неведомое прежде,  спутанный
клубок томления, облегчения, волнения, что  безнадежно  отвлекало  его  от
дела.
     Он поднял  глаза.  Ингольд  сидел  на  пятках,  серьезно  разглядывая
послушно открытый рот малыша, потом глаза и уши. У матери был раздраженный
вид, столь привычный теперь в обозе беженцев. Она  смотрела  по  сторонам,
притворяясь, будто и не приводила своего сына к  старому,  отлученному  от
Церкви  колдуну,  но  все  время  возвращала  взгляд  обратно  к  ребенку,
возбужденно и испуганно. На Западе Мира  существовали  врачи,  которые  не
были колдунами, но немногие из них пережили нашествие Тьмы. Те  несколько,
что шли на юг с караваном,  были  загружены  по  горло  из-за  болезней  и
незащищенности людей, утомления и голода; люди стали не так  привередливы,
как раньше. Им было все равно, врач перед ними или колдун - лишь бы помог.
     Ингольд встал и коротко переговорил с женщиной, его рука покоилась на
темных взъерошенных волосах мальчика. Когда они ушли, он повернулся к Руди
и вопросительно поднял брови.
     Руди беспомощно пожал плечами.
     - Что я должен был высматривать? - спросил он.
     Глаза Ингольда сузились.
     - Ничего. Только смотреть в огонь. Смотреть, как он формирует себя.
     - Я смотрел, - запротестовал Руди. - Я не видел ничего, кроме огня.
     - А что, - едко спросил Ингольд, - ты собирался увидеть?
     - Уф... я хочу сказать... - Руди сознавал, что где-то  потерял  нить,
но не был уверен, где. - Я вижу, как вы смотрите в огонь  каждую  ночь,  и
наверняка знаю, что вы не просто разглядываете горящее дерево.
     - Да, - сказал колдун. - И когда ты будешь  колдуном  пятьдесят  лет,
может, ты тоже увидишь больше, чем это. Ты должен любить вещи только  ради
них самих, Руди, прежде чем они отдадут себя тебе.
     - Иногда я просто не понимаю, - говорил Руди много позже Альде, когда
она выскользнула из повозки, чтобы посидеть с ним, завернувшись  вдвоем  в
один плащ. - Я чувствую, что должен понять все это, но не понимаю. Я  даже
не знаю, чего не знаю, я чувствую себя так, будто меня сбросили в океан, и
я пытаюсь плыть, но вокруг миллион миль глубины. Я  даже  не  представляю,
насколько это глубоко, - он покачал головой. - Это безумие. Месяц назад...
- он замолк, не в силах объяснить этой девушке,  которая  выросла  в  мире
королей и магов, что месяц назад он бы посмеялся над тем, кто скажет,  что
обладает такой силой.
     Она придвинулась к нему, ее дыхание превращалось в слабый белый пар в
воздухе. Из-за узости ущелья, по которому теперь извивалась дорога,  линии
сторожевых огней были теперь  в  дюжине  шагов  от  края  спящего  конвоя,
окаймленные уступами гор, чьи вершины скрывались за башнеобразными  мысами
гранита, поросшими черным сосновым лесом. Много раз за  день  Руди  бросал
взгляд на высокие пики Крепостного Вала Больших  Снежных  гор,  пронзающих
облака, как обломки  гигантских  зубов.  Но  большей  частью  он  различал
предгорья этой неясно вырисовывающейся полосы, то, как они возвышались над
поворотами дороги и скрывали лежащее по ту сторону.
     Голос Альды был спокоен и нежен.
     - Будь глубина воды миллион миль или только шесть  футов,  тебе  надо
лишь держать голову на поверхности, - сказала она. -  Для  чужестранца  ты
держишься неплохо, - и ее рука обняла его за пояс.
     Он улыбнулся и ответил горячим пожатием.
     - Для чужестранца я держусь просто фантастически, - он подвинул  руку
у нее на плече, чтобы взглянуть на татуировку на своем запястье.
     Альда заметила это движение и тоже посмотрела.
     - Зачем это? - спросила она.
     Он усмехнулся.
     - Подумать только. Одна знакомая девушка раньше  тоже  приставала  ко
мне насчет этой татуировки. Это мое имя на знамени наискосок через  факел.
Она говорила, я сделал это, чтобы вспомнить, кто я такой, если забуду.
     - А тебе надо напоминать?
     С минуту он смотрел в мучительную тишину чужой ночи, потом  вверх  на
горящие звезды. Его слух уловил далекий волчий  вой.  К  нему  пришли  все
запахи неясно вырисовывающихся гор, кустов и сосен, скал и воды.
     Рядом с правой рукой Руди лежала длинная рукоять смертоносного  меча,
отражающего тусклый блеск костра точно  так  же,  как  заплетенные  волосы
женщины, теплой и хрупкой, свернувшейся, как пойманная  птичка,  в  кольце
его рук. Он вспомнил, словно в старин