х  костров  на
фоне надвигающейся ночи.
     Руди развел костер за маленьким откосом на земле, в  сотне  ярдов  от
крайнего дома. Он  нашел  небольшую  землянку,  вырытую  в  склоне  холма,
которая в лучшие дни использовалась как дровяной склад: тут и сейчас  было
достаточно поленьев. Сам холм загораживал дорогу и лагерь и  был  отличным
заслоном от резкого, пронзительного западного ветра.
     Весь день вдали виднелись горы, заметно выраставшие на  западе  и  на
юге. Теперь, на исходе дня,  они  нависали,  как  черная  стена,  на  фоне
затянутого тучами вечернего неба. Вершины их овевали бури и,  когда  ветер
немного разрывал пелену облаков,  белая  мантия  зимы.  Ему  сказали,  что
Перевал Сарда лежит высоко в этих горах. Руди подумал о снеге и  поежился.
Он привык быть голодным как волк все время, и, к  собственному  удивлению,
его тело, казалось, приспособилось к бесконечной ходьбе и усталости ночной
стражи. Но с тех пор, как Руди попал в Королевство  Дарвет,  он  постоянно
мерз. Руди спрашивал себя, удастся ли ему вообще когда-нибудь согреться.
     Когда совсем  стемнело,  появились  Альда  и  Медда  и  принесли  ему
подогретого вина. Руди благодарно потягивал его маленькими глотками, думая
про себя, что лучше бы у него было  с  полдюжины  чашек  самого  скверного
черного шоферского кофе и горсть таблеток кофеина. Все же,  рассуждал  он,
глядя поверх золотого ободка кубка на темные  глаза  девушки,  это  лишнее
доказательство ее внимания и неравнодушия к нему.
     "Альда, Минальда, - думал он с отчаянием, -  ты  -  чертова  королева
Дарвета, а я - приблудный бродяга, и почему это случилось со мной?"
     Его влечение к ней было осязаемым, неотступным, но они не могли  даже
коснуться друг друга. Медда сидела - толстый куль молчаливого  неодобрения
- по другую сторону костра, достаточно  далеко,  чтобы  не  расслышать  их
разговора, если они понизят голос. В остальном ее присутствие придавало им
респектабельность, без которой Альда никак не могла бы встречаться с ним.
     - Алвир не разгневается, если узнает, что ты  вот  так  приходишь?  -
спросил Руди, не  отводя  глаз  от  темноты.  Это  был  солдатский  прием,
которому научил его Ледяной Сокол: не смотреть в костер. Он слепит  глаза,
которые не замечают ночных движений.
     - О... - она не ожидала этого вопроса. - Возможно, Алвир  беспокоится
обо мне.
     - Если бы ты была моей сестрой, я бы тоже не спускал с тебя глаз.
     - Глупый, - она улыбнулась ему. - Он беспокоится о моем  "положении".
Для того и есть Медда.
     Руди бегло взглянул через  костер  и  встретил  презрительный  взгляд
толстухи. Она неприязненно смотрела на него  всякий  раз,  когда  их  пути
пересекались в эти последние пять дней, и сегодня он чувствовал молчаливое
напряжение между Альдой  и  Меддой,  говорившее  громче  всяких  слов.  Он
догадался,  что  няня  укоряла  очаровательную  молодую  женщину,  которая
когда-то была ее маленькой девочкой, и просила не  ходить  ее  ночью  ради
встречи с простым часовым и  чужаком.  Он  почувствовал  в  этом  холодном
молчании, как шел разговор: он  знал,  что  Медда  напомнила  Альде  о  ее
положении в жизни и получила резкий ответ.
     - Если это причинит тебе неприятности... - начал он.
     Она покачала головой, грива  ее  распущенных  волос  соскользнула  на
меховой воротник плаща.
     - Я не могу спать, - сказала она. И их глаза встретились в безмолвном
понимании.
     Так они какое-то время молчали,  сидя  рядом  не  совсем  близко,  не
соприкасаясь, только чувствуя удовольствие от присутствия друг друга. Руди
смотрел в темноту перед кругом костров и вслушивался в звуки ночи. Вдалеке
он увидел темную фигуру, идущую к лагерю вдоль линии  широко  разбросанных
огней, и знал, что это был Ингольд, который теперь редко  спал,  но  делил
свои ночи между  одиноким  молчаливым  обходом  стражи  и  долгими  часами
созерцания своего волшебного кристалла в предрассветной прохладе.
     Ветер гнал с запада тучи, затеняя свет луны. Лагерь, скрытый  холмом,
был достаточно далеко, чтобы создать иллюзию уединения, хотя  лунный  свет
просачивался сквозь облака, и Руди был уверен, что они в безопасности.  Он
меньше боялся Дарков, чем Белых Рейдеров или волков,  хотя  во  всем  этом
туманном мире не было никакого движения и воя.
     Так они пили пряное вино, принесенное  Альдой,  и  разговаривали  обо
всем  и  ни  о  чем,  о  своем  детстве  и  прошлой  жизни,   обменивались
воспоминаниями, как пара детей меняется мраморными шариками. Собралось еще
больше туч, сгустилась темнота, огонь костра согревал тела  и  освещал  их
лица.
     Короткий ливень, без  предупреждения  хлынувший  с  неба,  застал  их
врасплох. Взявшись за руки, они побежали в землянку, Медда ворчала позади,
остановившись подобрать брошенный кубок для вина и палку из  костра.  Они,
смеясь,  заскочили  в  дверь.  Изнутри  едва  можно  было  видеть   Медду,
нагнувшуюся над факелом, чтобы прикрыть его от дождя, и бредущую,  брюзжа,
по высокой траве. Но на секунду они были один на один  в  сырой,  пахнущей
землей темноте домика.
     Счастье от мысли, что они впервые наедине, вне  поля  зрения  других,
пришло к ним обоим, и их  смех  оборвался.  В  темноте  лачуги  он  слышал
дыхание Альды и чувствовал, что она была испугана чем-то, чего никогда  не
ощущала раньше, чем-то таким, чего она не была еще  готова  принять  сама.
Она не шевельнулась, когда он поднял руки, чтобы отбросить ее  распущенные
волосы. Ее щека была холодной, когда он прикоснулся к ней. Он  чувствовал,
как она дрожала, чувствовал, как ее дыхание становится быстрым и неровным.
     Она положила руки ему на  плечи,  сопротивляясь  его  объятьям,  плащ
соскользнул с ее плеч и упал с глухим  шелестом  к  ногам.  Руди  страстно
поцеловал ее. Хотя Альда слабо протестовала, она не отстранилась. Прильнув
к нему, она трепетала, когда  руки  гладили  ее  нежную  кожу  под  мягкой
материей  платья,  ее  руки  скользнули  вверх  по  его   плечам   сначала
неуверенно,  потом  сжимаясь  сильнее  и  сильнее,  словно  не  желая  его
отпускать. Несмотря на охватившую его страсть, здравый  смысл  подсказывал
ему, что Медда скоро будет тут, что старая няня, возможно, уже все  поняла
и готова излить на них свое негодование.
     На миг оторвавшись от жарких губ Альды, он поднял голову и обернулся.
Дождь перешел в слабую морось, и в  прозрачном  свете  луны,  прорвавшейся
сквозь облака, он увидел Медду. Она стояла в четырех футах и не смотрела в
их сторону. Хотя ее глаза были открыты, она,  казалось,  вовсе  ничего  не
видит. Винный кубок висел, забытый, в бесчувственной руке,  факел  упал  в
лужу у ее ног. Все это Руди видел через плечо Альды долю секунды, и  вдруг
почувствовал на лице прохладное дуновение ветра откуда-то из темноты.
     С силой, пришедшей от одного лишь ощущения ужаса, он отбросил Альду в
землянку и захлопнул дверь с грохотом, подобным  выстрелу.  Она  упала  на
стену, хватаясь за нее, чтобы удержаться, глаза ее расширились от страха и
непонимания происходящего.
     - Дай мне какую-нибудь палку, - резко скомандовал он.
     Настороженная его тоном, она повиновалась немедленно. Он запер  дверь
на палку, как на засов, и нашел еще одну, чтобы  подпереть  дверь  клином,
его руки дрожали от шока.
     - Там снаружи Дарк, - прошептал он. Она  ничего  не  ответила,  но  в
тусклом  свете  единственного  окна  землянки  он  увидел,  как  ее  глаза
распахнулись в смертельном страхе. - Он поразил Медду.
     - Ох! - всхлипнула она.
     - У тебя есть что-нибудь, чтобы развести огонь?
     Она,   ошеломленная,   слабо   покачала   головой.   Потом   внезапно
повернулась, осматривая почти неосвещенную внутренность комнаты.
     - Тут везде дрова, - сказала Альда тихим  и  напряженным  голосом.  -
Твой костер снаружи...
     - До костра долго идти, - коротко ответил Руди. - И дождь,  возможно,
затушил его. В любом случае я не оставлю тебя одну.
     Потолок лачуги едва позволял ему стоять во  весь  рост.  Позади  него
Альда собирала хворост и делала из него маленькую горку с сухими  листьями
и ветками вместо трута, работая  быстро,  не  выказывая  страха,  который,
должно быть, рвался из нее.
     Готовый ко всему, Руди опустился на колени и построгал дерево. Мягкое
и трухлявое. Нужен ли особый сорт  дерева,  чтобы  добыть  из  него  огонь
трением? В любом случае, эта труха не подойдет. Он осмотрел рукоять своего
меча.
     "Сталь. Кремень и сталь".
     Стоит ли пытаться высечь искру стальным лезвием меча, рискуя  сделать
его негодным для боя? В любом  случае,  стены  землянки  были  сделаны  из
обмазанного глиной плетня, а не из камня, не говоря уже о кремне.
     Дождь теперь слабо, но настойчиво барабанил в переднюю  стену.  Луна,
должно быть, опять спряталась, потому что  он  почти  ничего  не  видел  в
темноте. Внезапно Руди почувствовал, что тот же прохладный ветер вьется из
щелей двери. Он шевелился в  сухом  дереве,  слабо,  сухо  шелестел  среди
листьев и перехватил дыхание в горле удушающей хваткой ужаса.
     "Кремень, - думал он сквозь панику, -  нам  нужно  как-нибудь  высечь
искру".
     - На тебе есть какие-нибудь драгоценности? Вообще какие-нибудь камни?
     Она покачала головой, глаза ее были расширены.
     - Слушай, отныне всегда носи золотое кольцо с куском кремня  размером
с грецкий орех и никогда его не снимай, ты поняла?
     - Хорошо, - задыхаясь, прошептала она.
     "О чем, черт побери, я говорю? После этого ничего уже не будет".
     Альда притаилась сзади, отодвинувшись, чтобы не  мешать  его  руке  с
мечом, хотя от страха ей хотелось  прижаться  к  нему.  Наверху,  рядом  с
верхней частью  двери,  Руди  услышал  звук  мягкого  удара,  как  пробное
постукивание пальцами, а  потом  слабое  царапанье  по  толстому  оконному
стеклу. Его сердце сильно колотилось, разнося боль по всему телу.
     Руди думал: "Все, что я могу, это сделать выпад прямо и вниз по тому,
кто войдет в эту дверь. Что будет камнем? Что - кремнем? Что  даст  искру?
Господи, сделай так, чтобы Ингольд был здесь. Он может создать огонь одним
взглядом на дерево. Интересно, смогу ли я сделать это?"
     К нему вернулись слова Ингольда, сказанные во тьме надвратной  башни,
когда огонь пламенел на его раскрытой ладони. "Вы знаете,  что  это...  по
тому настоящему имени, которым называете его..."
     Руди посмотрел на кучку дров,  сухих  листьев  и  трута,  рассыпанных
внизу. "Его настоящее имя..." Может, это  было  что-то  вроде  магического
наименования огня. Но как ни называть его, огонь есть огонь.
     Запах у него был тот же и яркость. Он прикинул,  какой  будет  запах,
если зажечь те ветки -  по-своему  сладкий  и  резкий.  Посыпятся  шипящие
маленькие золотые искры, слабые потрескивающие  звуки.  Он  вызывал  их  в
сознании, форму, запах и яркость, напрягая глаза и  мысли,  чтобы  увидеть
трут в сгущающейся темноте.
     Он видел лишь то, что комната  постепенно  исчезает;  даже  осознание
присутствия Альды, стоящей на коленях  рядом  с  ним,  и  своего  ледяного
страха смерти, ожидавшей за дверью, становилось менее важным,  чем  огонь,
огонь просто как самоцель. Руди видел его, слышал, чувствовал  его  запах;
знал, как он зашипит по этому труту. Сухие листья чуть трепетали от ветра.
Издалека он видел Альду, прижимавшую сжатые пальцы к белым губам, все  без
единого звука.
     Отрешенно он увидел в  своем  сознании  огонь  в  момент  первой  его
вспышки и точно знал, как это будет. Он  видел  его,  только  еще  не  мог
коснуться.  Руди  чувствовал,  как  его  сознание  и  тело   расслабились,
переносясь на некое расстояние, его взгляд на мир изменился, сузившись  до
форм сухих листьев, трута и дерева, которые он мог видеть  вполне  ясно  в
полной темноте. Дрова, сухая кучка листьев, маленькие золотые  искры,  как
звезды... Не двигаясь, переместил свое сознание от того места, где был, до
того, где был огонь, так легко, словно сорвал цветок, растущий  по  другую
сторону забора.
     Сверкнула внезапная короткая вспышка маленьких золотых искр, и пополз
резкий сладкий  запах  горящих  сухих  листьев.  Руди  все  еще  отрешенно
наклонился  вперед,  спокойный,  немного  удивляясь,  не   было   ли   это
галлюцинацией, но все же уверенный, что  нет,  положил  один  трут,  потом
другой в огонь, настоящий огонь там, где раньше его не было.  Свет  быстро
распространился по  комнате,  отбросив  веселые  тени  через  его  лицо  и
отплясывая сверкающую сумасшедшую жигу триумфа, отразившуюся  в  маленьких
точках света в глазах Альды,  когда  она  молча  приносила  новые  толстые
поленья.
     И потом это ошарашило его, как удар дубины. "Я сделал это, - дошло до
него, - я сделал это". Жар  обжигал  его  дрожащие  пальцы  и  протекал  в
холодную плоть ладоней и лица. Ветер, так зловеще шелестевший  за  дверью,
задрожал, потом ослабел и исчез, и снаружи землянки настала жуткая тишина,
нарушаемая лишь слабой дробью стихающего дождя.
     Сознание Руди рокотало, как гром, в триумфальном бушевании. Казалось,
часть его души кричала: "Я сделал это! Я вызвал огонь, и огонь пришел, - а
другая говорила: - Я не мог сделать этого". Но реальней, чем что бы то  ни
было, глубже, в самом его сердце, было только спокойное знание,  чистое  и
маленькое, как огонек, - он вспоминал о той первой вспышке пламени в сухих
листьях и понимал, что смог это сделать только он.
     Потом Руди взглянул вверх и встретил полные ужаса  глаза  Альды.  Они
были дикими от страха, страха с примесью истерии, облегчения и  суеверного
ужаса, боязни Тьмы, огня и его. Он видел отражающуюся  в  ее  глазах  свою
новообретенную мощь, чужую, чуждую и невероятную для других.
     Она не могла спросить, а он не мог  ответить,  и  с  минуту  они лишь
смотрели  друг  на  друга  в  свете  костра,  как  раньше  они   смотрели,
потрясенные обоюдным осознанием своей страсти. Потом с рыданием,  которое,
казалось, исторгнет ее душу из тела, она бросилась  в  его  объятия,  дико
плача, вцепившись в него, словно он был последней надеждой всей ее  жизни.
Магия, ужас и смерть отступили, напряжение  схлынуло  с  почти  физическим
шоком, и он сжал хрупкую девушку в объятиях, которые,  казалось,  раздавят
их, и зарылся лицом в ее черные волосы. Отчаянно  они  отдались  любви  на
своих плащах, разложенных на полу, а огонь отбрасывал пляску их  теней  на
низкие стропила.
     Потом Альда спала, ее страх выплеснулся в страсти, а Руди  лежал  без
сна, меч рядом с рукой, глядя на огонь  и  позволяя  мыслям  о  прошлом  и
будущем течь своим чередом, пока дождь снаружи не прекратился  и  наступил
рассвет.


     - Думаешь, это бой? - кричал Гнифт голосом, режущим, как  лезвие  его
зазубренного  меча.  -   Бей   его!   БЕЙ   ЕГО!   -   Ледяной   Сокол   с
восемнадцатидюймовой палкой осторожно сделал ложный выпад в сторону своего
противника, массивного стражника,  вооруженного  трехфутовым  расщепленным
бамбуком, который пускал кровь не хуже стали.
     Лицо и руки капитана были в его отметинах; Руди, сидевший в  стороне,
поежился. Джил, как он заметил, смотрела  с  возбужденным  интересом.  Она
выглядела, будто уже приняла участие в этой игре, и  ей  досталось  больше
всех.
     Упрямство беспредельное, думал он,  они  убьют  ее  прежде,  чем  она
откажется от этой службы.
     Гнифт кричал:
     - Нападай на него,  ты,  хныкающий  трус!  Нечего  заниматься  с  ним
любовью!
     Великан сделал выпад, и Ледяной Сокол  вышел  из  круга.  Разъяренный
Гнифт шагнул вперед под арку их деревянных мечей, схватил за черную тунику
капитана  и  толкнул  его  вперед  в  схватку.  Результат  был   кровавым,
болезненным и изнурительным для обоих бойцов.
     Руди задумчиво сказал:
     - Однажды кто-то пырнет этого маленького ублюдка.
     - Гнифта? - Джил подняла разбитую бровь в веселом удивлении. - Не так
кровожадно, Руди.
     Руди вспомнил, как видел Гнифта, бранившегося с Томеком  Тиркенсоном,
огромным наместником Геттлсанда, вчера вечером примерно  в  это  время  на
исходе дня после долгого марша. Может, Джил была права.
     Они смотрели, сидя бок о бок на грунтовой площади у импровизированной
тренировочной арены. Лагерь вокруг них  в  очередной  раз  устраивался  на
ночь. Скоро настанет время получать пайки и разводить сторожевые костры.
     Руди заметил, что Джил выглядела  вымотанной  и  измученной:  тонкая,
почти бесполая тень с огромной спутанной гривой черных волос. Он знал, что
вдобавок к маршу и караулам она по ночам тренировалась сама,  на  голодном
пайке, с ноющей, полузажившей раненой  рукой,  словно  сознательно  доводя
себя до изнурения.
     Ветер дул с гор и омывал лагерь, как наступающий поток. Утесы  теперь
возвышались над ним, грандиозно близкие, затемняя западное небо. В то утро
они миновали перекрестки, которые охраняли потрескавшиеся каменные кресты,
и побрели по большой дороге, ведущей на Перевал Сарда. Тут было холоднее и
безлюднее.
     Смеркалось.  Ледяной  Сокол  отбивался,  отступая  под   размашистыми
ударами меча своего противника. Пот градом катился по его лицу,  белому  в
обрамлении волос цвета слоновой кости,  его  глаза  выражали  отчаяние  от
изнурения.
     Бранясь, изрыгая проклятия, Гнифт кружил  вокруг  бойцов,  под  конец
легко ступил за капитана и ловкой подножкой сбил его с ног. Ледяной  Сокол
упал, противник обрушился на  него,  как  неумолимая  смерть.  Последовало
молниеносное движение. Молодой человек вскочил под взмахом длинного меча и
резко ударил стражника, превратив выпад в круговой бросок,  его  противник
рухнул плашмя на спину в грязь. Ледяной Сокол подобрал оба меча и поднялся
на ноги, тяжело дыша. Здоровяк лежал на  земле,  пыхтя  и  ругаясь.  Гнифт
кричал:
     - Если ты свалил своего противника, мало отнять его меч и стоять, как
дурак. Если ты это сделаешь...
     Руди, на которого последний маневр произвел  сильнейшее  впечатление,
прошептал:
     - Все воины должны уметь это? Я имею в виду гвардию Алвира  и  войска
Церкви?
     - В основном да, - заметил рядом с ним тихий голос Ингольда. -  Гнифт
строже, чем другие, и стража славится тем, что имеет  лучшего  инструктора
на Западе Мира. Конечно, для разных стилей боя разные методы.  В  Алкетче,
например, они  тренируют  свою  знаменитую  кавалерию,  приковав  раба  за
запястье к железному столбу в центре зала, дают ему меч в свободную  руку,
и кавалеристы отрабатывают на нем в конном строю сабельную атаку.
     - Откуда же они берут  столько  людей?  -  полюбопытствовал  Руди.  -
Кто-то советовал мне никогда не посещать Алкетч.
     Джил скользнула  взглядом  со  старого  следа  кандалов  по  запястью
колдуна на его спокойное лицо и сказала:
     - Кто-то однажды говорил мне, что вы были рабом в Алкетче.
     - Да? - глаза Ингольда блеснули. - Да, я был рабом и вообще много чем
занимался в течение своей долгой, но никчемной жизни. Руди, если ты можешь
уделить мне минутку, я бы хотел поговорить с тобой наедине.
     Он поднялся и пошел через освещенный оранжевым  светом  лагерь,  Руди
последовал за ним. Они прошли мимо стоящих вдалеке  повозок  Алвира,  Руди
разглядел мрачные знамена Дома Дейра и понял, что Минальда со своим  сыном
находится здесь же.
     Он  едва  перекинулся  словом   с   Альдой   в   течение   дня.   Она
отворачивалась,  молчаливая  и  застенчивая,   как   бы   отстраняясь   от
разрушительной близости последней ночи. Руди был в замешательстве,  но  не
больше - она отдалась ему в страсти, которая последовала за напряжением  и
ужасом, такие вещи могли совсем по-другому выглядеть с наступлением  утра.
Это было, возможно, горе от смерти Медды, хотя Альда  не  могла  не  знать
после того, как стражники привели несчастную спотыкающуюся зомби,  которая
была ее преданнейшим другом в лагере,  что  не  было  никакой  возможности
взять ее с караваном. Это мог быть стыд, и если не  за  близость,  так  за
невольную