риручению не поддающиеся. Никогда не изменяющие своей
дикой природе.
  Корни и источники жизни в Долине всегда были дикими. Ряды виноградных
лоз и серых олив, цветущие миндальные сады, овцы с острыми копытцами и
кареглазые коровы, винокурни из грубого камня, старые амбары и хлевы,
мельницы на берегу ручьев, маленькие тенистые города - о, они прекрасны,
человечны, с первого взгляда очаровывают, внушают любовь; однако корни
Долины - это корни карликовой сосны, вечнозеленого дубка, диких трав,
равнодушных ко всему и не требующих заботы, и многочисленные ручейки,
текущие по трещинам, оставшимся после землетрясений, среди скал,
поднявшихся некогда со дна тех морей, что существовали задолго до
появления на земле человека, или рожденных огнем, что скрыт в глубинах
земных. Корни Долины - в дикой природе, в мечтах, в смерти, в вечности.
Вон следы диких коз, а вон следы человека и его повозок, - все пробираются
не напрямик, старательно огибают корни вещей. Чтобы пройти тридцать миль -
и вернуться назад, - может понадобиться целая жизнь.

  ПАНДОРА БЕСПОКОИТСЯ О ТОМ, ЧТО ДЕЛАЕТ:
  Рисунок на чашке.

  Пандора не желает смотреть в широкий конец телескопа на сверкающий
как самоцвет, ясно видимый, крошечный, целиком охватываемый взглядом мирок
Долины. Она зажмуривает глаза, она не хочет смотреть, она и так знает, что
увидит там: Все Под Контролем. Кукольный домик. Кукольная страна.
  Пандора выбегает из обсерватории с закрытыми глазами и хватает,
хватает вокруг себя все, что попадется под руку.
  Ну и что же она получила в итоге, если не считать нескольких порезов
на руках? Кусочки, стружки, обломки, черепки. Осколки того, что было
Долиной, ее подлинной жизнью. Не где-то там, далеко, а тут, рядом; их
можно пощупать, подержать в руках и услышать Долину. Не рассудком, а умом
и сердцем. Не вообразить, а ощутить тяжесть куска земляничного дерева,
осколка обсидиана, комка синей глины. Даже если разрисованная чашка
разбита (а она действительно разбита), то из этого комка глины, да еще
зная, как лепить и обжигать такую чашку, даже если рисунок вам целиком не
известен (а он вам целиком не известен), вы сделаете такую же, и пусть
заработает ваш ум и воображение. Пусть сердце подскажет вам, как закончить
рисунок на этой чашке.

  НЕСКОЛЬКО УСТНЫХ ПРЕДАНИЙ

  ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ ЛЕТНИМ ВЕЧЕРОМ В ХИЖИНЕ НА ГОРНОМ СКЛОНЕ БЛИЗ СИНШАНА

  Как-то раз Койотиха шла себе, шла по внутреннему миру, и вдруг ей
навстречу старый Медведь.
  - Можно я пойду с тобой? - спросила Койотиха.
  - Нет, - ответил Медведь, - пожалуйста, не ходи со мной. Ты мне
сейчас совсем ни к чему. Я ведь намерен собрать всех медведей вместе и
пойти войной на племя людей. Так что ты мне в попутчицы не годишься.
  - Ах, как это ужасно! - воскликнула Койотиха. - Как ужасны эти твои
планы! Вы же все друг друга перебьете на этой войне: они - вас, а вы - их.
Не развязывай войну, Медведь, ну пожалуйста, не развязывай войну! Нам всем
следует жить в мире и любви! - И, говоря это, Койотиха потихоньку вытащила
острый ножик из обсидиана, который украла у Целителей, да и отрезала
Медведю яйца; ножик был таким острым, что Медведь даже не почувствовал
ничего. Потом она сунула медвежьи яйца в карман и убежала. И отправилась
туда, где жило племя людей. Люди курили табак и пели. Они занимались
изготовлением пороха и пуль и чистили свои ружья, готовясь к войне с
медведями. Койотиха пошла к их главному военачальнику и сказала:
  - О, как вы храбры, доблестные мужи! Вы истинные воины! Каким же
мужеством нужно обладать, чтобы с одними лишь ружьями выйти против
медведей!
  Военачальник забеспокоился и спросил:
  - А у них какое оружие?
  - У них, - заявила Койотиха, - оружие секретное. Но не могу сказать
какое. - Однако заметив, что военачальник не на шутку разволновался,
прибавила:
  - У них огромные ружья, которые стреляют волшебными пулями,
способными превращать людей в медведей. Я вам парочку таких пуль принесла.
  - И она показала военачальнику медвежьи яйца.
  И все воины, которые подходили посмотреть, огорченно спрашивали:
  - Что же нам теперь делать?
  Койотиха и придумала:
  - Значит, так: ваш самый главный военачальник должен выстрелить
своими волшебными пулями в медведей и тем самым превратить их в людей.
  Но генерал рассердился:
  - Нет уж! Уберите эту койотиху отсюда, от нее одни неприятности! - И
люди стали стрелять в Койотиху, чтобы ее прогнать.
  Началась война. У медведей были их бесстрашные сердца и когти, а у
людей - табачный дым и ружья. Люди стреляли, и убивали медведей одного за
другим, и убили почти всех, кроме тех четырех или пяти, которые явились на
войну с опозданием и успели отступить и скрыться. Оставшиеся в живых
медведи убежали и спрятались в диком краю.
  Там они и встретили Койотиху.
  - Зачем ты так поступила, Койотиха? - спросили они. - Почему ты не
помогла нам, а взяла да и украла яйца нашего лучшего воина?
  Койотиха ответила им:
  - Если бы я сумела тогда заполучить яйца этого человека, все было бы
хорошо. Послушайте-ка меня. Эти люди слишком часто спариваются и слишком
быстро думают. Вы же, медведи, спариваетесь лишь раз в году и слишком
много спите. У вас нет ни малейшей надежды победить их. Оставайтесь здесь,
в диком краю, со мной. По-моему, война - не лучший способ жить рядом с
людьми.
  И медведи стали жить в диком краю. Почти все звери решили жить там
вместе с Койотихой. Кроме муравьев. Они по-прежнему хотели воевать с
людьми, и начали войну с ними, и до сих пор с ними воюют.

  "Кто-то еще из присутствующих добавляет:" - Это правда, так оно и было.
Вот, например. Блоха - старинная приятельница Койотихи; они ведь, как вы
знаете, даже живут вместе. Так вот. Блоха посылает своих малышей
разбойничать в человеческих жилищах и говорит им: "Ступайте, и пусть они
почешутся хорошенько! И дети их тоже пусть немножко почешутся!" "Ребенок,
слушающий рассказ, взвизгивает, когда рассказчик щиплет его легонько и
щекочет."

  "Еще кто-то вступает:" - Точно. А еще, помните, как когда-то Койотиха
сказала Псу: "Уж больно я разгневана тем, что люди выиграли войну с
медведями! Пойди-ка ты, Пес, в их город и убей их самого главного
генерала".
  Пес согласился и отправился в человечий город. Однако женщины в доме,
где жил тот военачальник, дали Псу мяса, вытащили у него из ушей колючки,
стали гладить его и ласкать и совсем приручили. Когда они говорили ему:
"Ложись!", он ложился, когда они подзывали его к себе, он подходил. Этот
Пес очень тогда подвел Койотиху и сильно разочаровал ее, перейдя на
сторону человека.

  "Разговор продолжается еще какое-то время, и самые маленькие дети начинают
клевать носом. Их укладывают спать в летней хижине, и все ненадолго
замолкают, пока один из стариков поет простенькую колыбельную, которой
вторит пиликанье сверчка. Дети уснули, и снова вступает первый
рассказчик:" - А тот человек, ну, помните, тот военачальник, который
перебил всех медведей, он, конечно, хотел, чтоб его сыновья тоже стали
генералами и героями. Он, видно, считал, что весь его героизм спрятан в
мошонке. Может, он эту идею у Койотихи почерпнул, не знаю, да только он
сам себе яйца взял да и отрезал и каждое по отдельности положил в
специальный медный футляр, состоявший из двух половинок, которые могли
завинчиваться. Генерал отдал по одному футляру каждому из своих сыновей и
сказал:
  "Даже если вы станете наполовину такими же замечательными мужчинами,
каким был я, то и этого достаточно. Вы и тогда будете бесстрашными, а
значит, завоюете и перебьете всех своих врагов".
  Но сыновья этому не поверили. Каждый считал, что ему непременно нужны
оба яйца.
  И вот один из них отправился ночью в дом другого, прихватив с собой
нож. Но второй уже поджидал его, и тоже с ножом. И стали они биться,
колоть и резать друг друга ножами, пока не истекли кровью до смерти. А
старый генерал утром вышел из дому, смотрит - кровь на тропинке и на
ступеньках крыльца, кругом люди плачут, а его сыновья лежат мертвые,
скрючившись на земле.
  И тогда он невероятно разгневался, прямо-таки в бешенство пришел и
все кричал: "Верните мне мои яйца!"
Но его невестки уже забрали футляры, а сами яйца выбросили на гору, в
то место, куда для канюков бросают отходы из лавки мясника, потому что
яйца эти уже провоняли. Однако старик так гневно орал, что они задумались:
"Что же нам делать?" И придумали: вымыли те медные футлярчики, завинтили
их как следует, а может, еще и клеем каким-нибудь заклеили, и отдали
старому генералу.
  "Вот твои драгоценные яйца, свекор, - сказали они. - Ты бы лучше
пришил их на то место, где им быть полагается. У твоих сыновей остались
одни только дочери, им это украшение ни к чему".
  Ну что ж, старик пришил себе медные яйца, да так с ними и ходил. При
ходьбе они у него позвякивали. Он говорил: "Когда в этом городе родится
настоящий генерал, я ему их отдам". Но ведь там ничего не было, медные
футляры были пусты! Так что когда старый военачальник умер, то эти медные
яйца похоронили вместе с его пеплом.

  "Еще один из присутствующих подтверждает:" - Это правда, чистая правда, а
потом еще Койотиха пришла да и вырыла их из могилы...

  "Другой вторит ему:" - Это правда, чистая правда, и она носила их как
сережки, когда танцевала Танец Луны.

  Примечание переводчика:

  История о войне людей с медведями была, по всей видимости, хорошо
известна присутствовавшим взрослым; они выказывали свое одобрение
рассказчику, если тот употреблял какой-либо особенно изящный оборот в этом
импровизированном повествовании, шепча ему похвалы или смеясь в нужном
месте. История Пса, очевидно, также представляет собой сокращенный вариант
хорошо известной сказки. Рассказывались ли эти истории при детях или после
того, как их, или по крайней мере младших, укладывали спать, зависело от
того, что принято в той или иной семье. Подобные истории могут быть либо
свободной импровизацией, либо более или менее точным пересказом некогда
услышанного. Мне порой казалось, что слушатели просто не знали, что
последует дальше, однако с удовольствием помогали рассказчику изобретать
новые повороты сюжета и новые краски в изображении действующих лиц своими
вопросами, дополнениями и смехом.

  РОЖДЕННЫЙ МОРЕМ

  Рассказано Маленькой Медведицей из Синшана

  Жила-была в Унмалине одна семья из Дома Синей Глины, в которой вместо
обычного ребенка родилась рыбка. Да, это была настоящая девочка и
одновременно настоящая рыбка. Иногда она была больше похожа на человека,
иногда же - на рыбу. Она могла дышать как на суше, так и в воде, то есть у
нее были и легкие, и жабры. Долгое время родители не подпускали ее к воде,
надеясь, что она непременно совсем очеловечится, если будет все время
оставаться на суше. Ходить как следует эта девочка не умела; ножки у нее
были слабые, и она могла делать только крошечные шажки. Но однажды, когда
она была еще совсем маленькой, а вся семья работала в поле, ее колыбельку
поставили в тень возле дома, и она спала, спала, да и проснулась, а потом
поползла к прудику, что был неподалеку. Когда взрослые воротились, то
сразу заметили, что колыбелька пуста. Дедушки, бабушки, мать и отец, и все
остальные родственники бросились искать девочку. А ее брат услышал плеск в
пруду и пошел туда. Глядь, а там его сестренка из воды выпрыгивает, точно
форель. Когда же собрались все остальные, девочка нырнула и больше не
показывалась. Они и решили, что дочка их утонула, все разом бросились в
воду и страшно ее замутили, поднимая со дна ил и грязь. Девочка же
спряталась на самом дне, глубоко зарывшись в ил, но родственники все-таки
ее заметили, потому что она поблескивала в мутной воде, как рыбка. Когда
они вынесли ее на берег, она начала задыхаться и корчиться, но потом
привыкла и снова стала нормально, как все люди, дышать воздухом.
  После этого ее держали дома взаперти или глаз с нее не спускали,
когда разрешали погулять на улице, и никуда от нее не отходили. А старший
брат все время носил ее на руках. Именно он чаще всего и оставался с нею.
Девочка росла очень плохо и была все еще очень маленького роста, даже
когда начала превращаться в девушку, так что брат мог по-прежнему носить
ее на руках без труда. Она часто просила отнести ее к Великой Реке, но
брат всегда отвечал ей: "Погоди немножко, сестренка-кекошби, еще немножко
подожди, пожалуйста". Он был помощником пастуха при большом стаде в
Унмалине и, отправляясь на пастбище, всегда брал с собой сестренку,
особенно туда, где были небольшие ручейки и неглубокие заводи, чтобы она
там поплавала и поиграла. Но сам всегда стоял на берегу и следил за ней.
Когда она стала сильнее, повзрослела и начала учить песни Общества Крови,
брат часто относил ее в хейимас Обсидиана и встречал после занятий, а по
вечерам он брал ее к Великой Реке На, и они уходили вниз по течению,
подальше от города, туда, где Река огибает Холм Унмалин и на излучине в
ней есть довольно глубокие заводи. Девушка подолгу плавала, а брат всегда
ждал ее на берегу. Каждый вечер она уплывала все дальше, и ему приходилось
ждать все дольше.
  Он и говорит: "Кекошби, кекошбинье, меня все спрашивают, куда это мы
ходим по вечерам и почему мы так поздно загоняем стадо в хлев".
  "Такошби, матакошби, - ответила она, - мне не нравятся те песни,
которые поют в Первом Доме под землей, песни крови. Мне нравятся песни
воды, что поются в нашем Доме, в Доме Синей Глины. И мне совсем не хочется
возвращаться на сушу".
  И он сказал: "Не уплывай!"
И она ответила: "Я постараюсь".
  Но однажды вечером все-таки уплыла вниз по реке так далеко, что
морская вода проникла сквозь ее кожу, и она отведала ее вкус. Она
вернулась тогда, приплыла назад к своему брату, который ждал ее на берегу
глубокой заводи под горой, и сказала: "Матакошби, я должна уплыть отсюда.
Я попробовала той крови, что растворена в Реке. Теперь я должна плыть
дальше". Брат и сестра прижались друг к другу щеками, потом она скользнула
обратно в воду и уплыла. А парень пришел домой и сказал: "Она уплыла,
навсегда уплыла в море". Люди сперва решили, что он просто оставил ее в
реке, устав носить на руках и заботиться о ней, и стали кричать на него:
"Почему ты позволил ей оказаться вблизи от Реки? Почему не держал ее все
время на суше? Почему ты оставил ее одну?" Брату девушки было очень стыдно
и грустно. Когда он оставался один, пас скот или обихаживал его в хлеву,
то порой плакал от стыда и одиночества. Он разговаривал с рыбками, жившими
в Реке На, и с чайками морскими, что в дождливую погоду залетали в Долину,
и всегда просил их: "Если увидите мою сестру, скажите ей, чтоб она
приплыла домой!"
Однако прошло немало времени, прежде чем сестра его вернулась к нему.
Вечерами он всегда бродил по берегу Реки, а было самое начало сезона
дождей, и в тот вечер уже моросил дождь. Почти стемнело, когда он вдруг
увидел в воде у самого берега глубокой заводи что-то белое. И услышал
звуки - ошшх, ошшх - словно вздыхали морские волны. Сквозь заросли ивняка
он пробрался к самой воде, и там, в воде, на отмели оказалась его сестра.
Кожа у нее была очень белая, и она звала его: "Такошби! Матакошби!" Он
хотел было вынести ее из воды, но она сказала: "Нет! Не надо!" Она была
очень белая и какая-то раздувшаяся. Там, на отмели возле берега она и
родила своего ребенка, настоящего белокожего ребеночка, не рыбку, а
беленького хорошенького мальчика. Ее брат вынул мальчика из воды и
завернул в свою рубаху. Она молча смотрела, как он это делает, а потом
вздохнула, выгнулась дугой и умерла - там же, на отмели. Случайные
прохожие отвели ее брата с новорожденным домой, а потом спели умершей
полагающиеся обрядом песни и на следующий день сожгли ее тело в отведенном
для этого месте, ниже по течению Реки, близ Себбе. Пепел ее они бросили в
Реку, а не погребли в земле. Шахуготен, Морем Рожденный, - так был назван
тот мальчик.
  У некоторых жителей Унмалина, принадлежащих Дому Обсидиана, очень
светлая, почти белая кожа. Это внуки и правнуки дочери того мальчика,
Рожденного Морем.

  ХРАНИТЕЛЬНИЦА

  Рассказано Лучником, библиотекарем хейимас Змеевика из Унмалина. Эта
история - пример "чистой формы" повествования, отличной от обычной
импровизации или "неформального" пересказа любителя. История явно носит
дидактический характер. Она считается вполне достоверной, место действия в
ней указано предельно точно. С другой стороны, существует иная ее версия,
рассказываемая как раз в Чумо (см. текст), которая начинается словами:
"Вниз по течению Великой Реки, в Долине, в городе Тачас Тучас..."

  Вверх по течению Великой Реки, в Долине, в городе Чумо жила-была
молодая женщина, ученица хейимас Третьего Дома, которая еще носила
некрашеную одежду; и в этой хейимас она была Хранительницей, то есть
присматривала за вещами, убирала их на место, доставала, когда нужно -
словом, отвечала за все имущество хейимас: за костюмы для Танцев, для
пения, для обучения ритуалам и за вещи, подаренные и предназначенные для
подарков. Там были разные наряды, костюмы для исполнителей Танца Лета,
различные красивые камни, рисунки на бумаге, на ткани и на дереве,
коллекции птичьих перьев, шляп, музыкальных инструментов, говорящие
барабаны и большой священный барабан, специальные трещотки для танцоров,
сделанные из сухих тыквочек и из раковин, из оленьих копыт и из глины,
различные ценные записи, книги, сладкие и горькие травы, засушенные цветы,
резные вещицы и разные прочие хехоле-но, настоящие шедевры, и вообще -
всякие ценные и ценимые всеми вещи, а также сундуки, их содержащие, и
ткани, в которые они были завернуты, и полки, и ящики, и шкафы, и прочие
места, где они хранились в полном порядке и чистоте, с должным уважением к
их красоте и достоинству. И хранила их именно она. Таков был ее природный
дар, она делала это хорошо, и исполнение этой работы доставляло ей
удовольствие. Стоило какой-нибудь вещи понадобиться, как она тут же
приносила ее, точно зная, где она лежит, совершенно готовая к тому, чтобы
ею пользоваться. Если кто-то приносил вещь в дар хейимас, то и ей она тут
же находила подобающее место. Если же какая-то вещь пачкалась или
изнашивалась, она чистила ее и чинила, а если вещь становилась такой
старой, что и починить было нельзя, она старалась использовать ее
как-нибудь еще. Она продолжала оставаться Хранительницей, даже когда стала
взрослой, вышла замуж и родила ребенка. Это была ее главная работа и
забота, и никто другой в хейимас не делал этого лучше, чем она.
  И вот как-то один человек вырезал из земляничного дерева очень
красивую вещицу, хехоле-но, настоящий шедевр, специально в подарок тому
Дому, где растет земляничное дерево. Он оставил свой дар в пятом углу
главного помещения хейимас. Хранительница увидела вещицу, когда все уже
разошлись по домам. Она взяла ее в руки. Вещь ей очень понравилась, и она
все не выпускала ее из рук, смотрела на нее и думала: "Эта вещь мне очень
подходит; ну будто бы создана прямо для меня. Возьму-ка я ее с собой
ненадолго". И она взяла вещицу в дом, где жила со своей семьей, отнесла ее
в свою комнату и спрятала в потайную корзинку с крышкой, прикрыв другими
вещами. Там вещица и оставалась. А Хранительница не слишком часто смотрела
на нее и совсем ею не пользовалась.
  В другой раз один человек смастерил для Дома Змеевика танцевальный
костюм из оленьей кожи, расшитый орнаментом из листьев и крупных желудей
медного цвета. Хранительница как раз несла наряд, чтобы убрать его в шкаф,
когда вдруг подумала: "Эта вещь прямо-таки создана для меня". Она померила
костюм да так и осталась в нем, а за работой все время думала: "Ах, как
хорошо сидит! Ах, как мне нравится! Ну прямо на меня шито. А может, я
летом буду танцевать в этом костюме? Ну так чтобы кто-нибудь другой не
выбрал его себе раньше меня, спрячу-ка я его до Летних танцев подальше!" И
она взяла замечательный наряд домой и положила на самое дно своей заветной
корзины. Там он и оставался. И во время Летних танцев она его, конечно, н