й бабушки в Кастоху.
Ясная Погода с сыном жили вместе с одним семейством из Дома Желтого
Кирпича. В это время он как раз получил свое последнее имя, данное ему
членами Общества Сажальщиков во время Танца Вина: Белое Дерево. Он
продолжал работать в садах Синшана, сажал деревья, ухаживал за ними,
обрезал сучья, подчищал и удобрял землю, собирал плоды и отбирал лучшие
саженцы. Он стал членом Общества Зеленых Клоунов и танцевал Танец Вина, и
Танец Вселенной, и Танец Луны, пока ему не исполнился восемьдесят один
год. Он умер от воспаления легких, поработав под дождем в сливовых садах
Синшана.
  Белое Дерево был отцом моего отца. Это был добрый и молчаливый
старик. Я пишу это для библиотеки, принадлежащей его хейимас в Синшане, и
сделаю еще одну копию для библиотеки его хейимас в Кастохе, чтобы Белое
Дерево еще хоть какое-то время вспоминали добром, когда сажают грушевые
деревья или хвалят наши сады.

  Примечание переводчика:
  ...изучал искусство выращивания плодовых деревьев под руководством
брата своей матери... а еще он учился у самих садовых деревьев всех сортов.
  Мы, пожалуй, скорее скажем, что он учился у своего дяди тому, как
надо ухаживать за садовыми деревьями; однако это будет не совсем точный
перевод повторяющегося суффикса -оудсо значением "с, вместе с". Таким
образом, учиться "вместе с"(дядей и деревьями в данном случае)-это не
просто передача неких сведений кем-то кому-то, но некие отношения, скорее
похожие на родство, ибо они считаются взаимными. Подобная точка зрения
кажется безнадежно противоречащей определениям субъекта и объекта,
принятым в науке. Тем не менее оказывается, что генетические эксперименты
и опыты Белого Дерева были технически весьма искусны и что он был
достаточно сведущ также и в теории. Совершенно определенно он достиг
именно тех результатов, к которым стремился, и полученный в итоге сорт
плодового дерева получил его имя: типичный случай контроля Человека над
Природой. Это выражение, впрочем, невозможно перевести на язык кеш, в
котором нет ни одного слова со значением "природа", но в разговоре о ней
используется местоимение "она", обозначающее живое существо женского рода.
Так или иначе, народ Кеш воспринимал грушу, выведенную Ясной Погодой, как
результат сотрудничества человека и нескольких грушевых деревьев. Такая
разница в восприятии представляется достаточно интересной, а отсутствие
заглавных букв, возможно, не совсем обычным.

  ИСТОРИЯ ТРЕТЬЕГО РЕБЕНКА

  Рассказано Пятнистым Козлом из Дома Обсидиана (Мадидину)
Моя мать не собиралась беременеть мной,
Она была слишком ленива, чтобы сделать аборт,
И мое первое имя было Неосторожность.
  Она была из Дома Обсидиана,
Из города Мадидину,
А дом ее назывался Пятнистые Камни.
  Жители Мадидину похожи на гравий,
Похожи на песок,
Похожи на бедную почву.

  Отец мой был из Дома Синей Глины,
Он жил в Синшане,
В семействе своей матери.
  Жители Синшана похожи на чертополох,
Похожи на крапиву,
Похожи на ядовитый дубок.

  Муж моей матери тоже был из Дома Синей
Глины,
Он жил в Мадидину,
В ее семействе.

  Я человек никому не нужный,
Никудышный,
С маленькой душою.
  Я не учился как следует танцевать,
Или как следует петь,
Или как следует писать.
  Я не люблю возделывать землю,
Я никаким мастерством не владею,
Животные бегут от меня прочь.

  Мои старшие сестра и брат были сильнее меня
И никогда меня не ждали,
Никогда ничему меня не учили.
  Муж моей матери был их отцом,
Но любил и привечал только их,
А меня никогда даже не учил ничему.
  Мать моей матери была со мной нетерпелива,
Она считала, что мне не следовало рождаться,
Она говорила, что меня и учить-то не стоит.

  Я никогда не танцевал ни одну вакву,
Пока мне не исполнилось тринадцать.
  Никто в нашей хейимас не желал научить меня песням,
Никто не желал научить меня танцам.
  В четырнадцать я надел некрашеные одежды,
И люди из Дома Синей Глины из Синшана взяли меня
В Путешествие За Солью,
Но мне никаких видений не являлось.

  Когда мне исполнилось пятнадцать,
Ко мне все время стала приставать одна девчонка
Из Дома Синей Глины и все вокруг слонялась.
  Она заставила меня пойти Во Внутренние Земли с нею.
  И забеременела.
  Мы поженились,
Но у нее случился выкидыш.
  Она сложила мои вещи за порогом,
Пришлось мне возвращаться в дом матери своей.
  Я был там никому не нужен,
Мне приходилось целый день работать на поле,
Помогая мужу матери моей,
Помогая матери своей на электростанции,
Помогая своей бабке, которая лечила животных.

  Была там девушка в некрашеных одеждах из Дома Змеевика,
И я все время за нею увивался,
Пока она со мной Во Внутренние Земли не сходила.
  Ее родители не разрешили нам жить в их доме,
Сказали, она слишком молода для брака,
Сказали, я им там не нужен.
  Тогда мы с ней отправились в Телину
И стали жить с одной семьей из Дома Змеевика,
Работая там, где придется.

  Люди в Телине - как мухи,
Они - как москиты,
Они - как оводы.
  Считают себя великодушными, раз живут
В большой Телине,
Считают себя важными, раз там бывают большие
Танцы,
Считают себя всезнайками, раз там большие
Хейимас.
  Они уверены, что все делают правильно,
А другие люди невежественны
И должны поступать по их указке.

  Я там все время с кем-нибудь ссорился,
И эти люди ссорились со мною,
А молодые люди сами задирались
И делали мне больно.
  Меня сбивали с ног,
Мне выбили и расшатали зубы.
  Они вели нечестную борьбу,
И я взялся за нож,
И брюхо одному из них вспорол.

  Тогда они ужасно расшумелись,
Меня обратно в Мадидину отослали,
И девушку мою прогнали тоже.
  Она вернулась к матери своей,
А я к своей - не стал.

  Ушел я в нашу хижину в горах.
  Там было холодно,
Там было одиноко,
Все время шли дожди.
  И там я заболел,
Я простудился сильно, горел в жару,
И чуть я в одиночестве не умер.
  Потом отправился в Синшан.
  Мать моего отца взяла меня к себе,
И я остался в доме На Вершине Холма.
  Они твердили мне, чтоб вел себя разумно,
Что следовало больше мне учиться,
Что нужно осмотрительнее быть.

  Ловить мы рыбу часто уходили в устье На,
В соленые болота и рукава ее,
Но мы поймать умели мало на этих топких
Берегах.
  И местные сказали, что липну я к одной девчонке,
А было все как раз наоборот,
Она все время рядышком болталась.
  Пошел я раз к Реке,
Но та девчонка потащилась следом
И там со мной Во Внутренние Земли вошла.

  Хотели мы остаться в Унмалине,
Но тамошние жители сказали,
Что эта девушка для брака не созрела,
Ей следует домой немедленно вернуться,
То есть в Синшан.
  А в Синшане люди полны злобы,
Во все суют свой нос
И чересчур провинциальны.
  Они все время докучали нам
И даже в Унмалине,
А в итоге из Дома Синей Глины люди пришли
И увели ее обратно в Синшан,
Я ж в Тачас Тучас отправился.

  Мне в Тачас Тучас печально было,
Там у меня ни дома, ни семьи,
И никого, кто был бы другом мне.
  А люди там - ну точно скорпионы,
Иль на гремучих змей похожи,
Или на страшных ядовитых пауков.
  Какая-то старуха из Дома Красного Кирпича
Все время ко мне липла в этом Тачас Тучас
И поселила меня в своем доме,
Заставила меня на ней жениться.
  Я там долго прожил,
Не покладая рук работал для той старухи
И ее семьи я целых десять лет.
  А дочь старухи была взрослой,
И у нее своя уж дочка подрастала,
И эта девушка в меня влюбилась,
Живя все там же, в доме своей бабки
И ни на миг меня не оставляя.
  Она заставила меня заняться с ней любовью.

  Она сказала матери и бабушке об этом,
Она в хейимас обо всем сказала,
И городу всему стало известно.
  Меня там люди просто застыдили,
Стараясь оскорбить меня, унизить,
В итоге же они меня прогнали.
  Никто из Тачас Тучас мне не верил,
Никто в свой дом не брал,
Никто не стал мне другом.

  Нет смысла города менять и дальше -
Они все одинаковы,
И люди всюду тоже.
  Себялюбивые, жестокие и маленькие души
У тех, кто порожден людьми.
  Отныне буду жить я в Мадидину,
Где я никому не нужен,
Где мне никто не верит,
Где никто меня не любит,
Я стану жить здесь в материнском доме,
Где нет мне места, где мне жить противно
И где никто не хочет, чтоб я оставался.
  И буду делать ту работу, которая мне не по нраву.
  Я стану жить здесь, чтоб еще лет девять их злить,
Потом еще лет девять
И еще лет девять.

  СОБАКА У ДВЕРЕЙ

  Запись сновидения; подарено хейимас
Красного Кирпича в Ваквахе, но не подписано
Я оказался в городе, который, безусловно, принадлежал Долине, однако
не был ни одним из девяти известных ее городов. Место было совершенно мне
незнакомое. Я точно знал, что живу в одном из домов этого города, но никак
не мог его отыскать. Я сходил сперва на городскую площадь, потом на
площадь для танцев, потом решил, что мне следует зайти в хейимас Красного
Кирпича. Площадь для танцев окружало не пять хейимас, а только четыре, и я
не знал, которая из них моя. Я спросил какого-то человека: "А где же у вас
еще одна хейимас?" И он ответил: "У тебя за спиной". Я обернулся и между
высокими крышами хейимас увидел убегавшую прочь собаку. Надо сказать, что
все это мне снилось.
  Проснувшись, я последовал за той собакой. И пришел к глубокому
колодцу, обложенному по краю камнем. Я оперся руками о бортик, заглянул в
колодец и увидел там небо. И я, оказавшись между двумя небесами - вверху и
внизу, воскликнул: "Неужели всему этому должен когда-нибудь прийти конец?"
Ответ был таков: "Да, всему на свете должен прийти конец".
  "Должен ли пасть мой город?"
"Он уже вот-вот падет".
  "Должны ли быть забыты Великие Танцы?"
"Они уже забыты".
  В воздухе потемнело, земля дрогнула, стены зашатались. Дома начали
разрушаться, туча пыли скрыла горы и солнце, и ужасный холод пронизал
воздух. Я вскричал: "Неужели мир на пороге своего конца?"
Ответ был таков: "У него нет конца".
  "Но мой город разрушен!"
"Он уже вновь отстраивается".
  "Но я должен умереть, а стало быть, забыть все, что я знал!"
"А ты помни".
  Потом из тучи пыли вышла та собака и подошла ко мне, неся в пасти
маленькую сумочку, сплетенную из травы.
  В этой сумочке были души людей со всего света - маленькие, как
семечки укропа, очень маленькие и черные.
  Я взял сумочку и пошел дальше рядом с собакой. Когда небо начало
светлеть и пыль в воздухе немного улеглась, я увидел, что горы, окружавшие
нашу Долину, разрушены. Там, где они только что были, теперь раскинулась
большая равнина. По этой равнине я и шел следом за собакой куда-то на
северо-восток в толпе других людей, каждый из которых нес такую же
сумочку, как у меня. В некоторых сумочках были семена, а в некоторых -
маленькие камешки. Эти камешки терлись друг о друга и будто шептали: "Не
ищи конца в конце. С нашей помощью построишь, с нашей помощью разрушишь".
Разобрав, что они говорят, я, забывший прежде свой путь, вдруг вспомнил
его и сразу вышел на берег Реки На, заросший ивами, и по берегу пришел в
город Телину, а там - мимо хейимас Красного Кирпича прямо к своему родному
дому. Но та собака уже оказалась у дверей дома, она рычала и скалила зубы,
не давая мне войти.

  МЕЧТА ТЕЛЬНИЦА

  История жизни Дятла из Дома Змеевика (Телина)
Моя мать и тетка рассказывали, что когда я еще только начинала
говорить, то часто беседовала с такими людьми, которых сами они ни видеть,
ни слышать не могли, и, кроме того, я говорила то на нашем языке, то на
каком-то совсем незнакомом. Я ничего об этом не помню, зато хорошо помню,
что всегда удивлялась, когда родные утверждали, что, например, в той или
иной комнате или в саду "никого нет", тогда как везде всегда было полно
народу. Чаще всего эти люди вели себя тихо, занимались своими делами или
просто шли мимо. Я уже догадывалась, что никто из окружающих с ними не
заговаривает, да и сами они нечасто обращали на нас внимание и не всегда
отвечали мне, когда я пыталась с ними поговорить; но мне и в голову не
приходило, что другие люди их совсем не видят!
  Однажды я здорово поспорила со своей двоюродной сестрой, когда та
сказала, что в прачечной никого нет, а я отлично видела там несколько
человек, которые что-то передавали друг другу и беззвучно смеялись, словно
играя в какую-то забавную, веселую игру. Моя сестра была старше меня, и
она сказала, что я все вру. Я заревела и попробовала изо всех сил пихнуть
ее, чтобы она шлепнулась. Вот и сейчас я еще помню, какой меня тогда
охватил гнев. Я ведь говорила о том, что видела собственными глазами, и
даже подумать не могла, что она-то этих людей в прачечной не видит! Я
решила, что она сама врет только для того, чтобы назвать врушкой меня.
Долго еще жили во мне после этого гнев и стыд, и долго мне не хотелось
даже смотреть на тех людей, которых все остальные не видят и даже не хотят
о них говорить. Когда я этих людей замечала, то отворачивалась, пока они
не уходили. Раньше я считала, что все это мои родственники, что все они из
нашей семьи, так что видеть их мне было приятно и весело; но теперь я
почувствовала, что доверять им нельзя, раз они навлекают на мою голову
такие неприятности. Конечно, я переворачивала все с ног на голову, но
тогда рядом не нашлось никого, кто мог бы это мне как следует объяснить.
Семья моя вообще не слишком склонна была к размышлениям и рассуждениям на
подобные темы, а я, кроме школы, бывала только в нашей хейимас, да и то
только летом, перед началом игр.
  Когда я стала отворачиваться от тех людей, которых часто видела
раньше, они почти все ушли и больше не приходили. Осталось только
несколько, и я почувствовала себя одинокой.
  Я любила проводить время со своим отцом. Оливой из Дома Желтого
Кирпича; это был человек немногословный, очень осторожный в своих мыслях и
словах, мягкий и незлобивый. Он занимался починкой и приведением в порядок
солнечных батарей и генераторов, проводки и электроприборов в домах и
хозяйственных постройках. Вся его работа была связана с Цехом Мельников.
Он не возражал, когда я увязывалась за ним, если я вела себя тихо, так что
я ходила с ним повсюду, стараясь держаться подальше от нашего шумного,
вечно занятого семейства. Когда отец заметил, что меня интересует его
ремесло, то начал учить меня. Матери мои особого энтузиазма по этому
поводу не проявили: моя бабушка из Дома Змеевика была с самого начала
недовольна тем, что получила в зятья Мельника, а моя мать всегда хотела,
чтобы я занялась медициной. "Если уж у нее есть третий глаз, то и надо его
использовать хорошенько", - заявили они и послали меня учиться к Целителям
на Белый Сернистый Источник. И хотя я там действительно очень многому
научилась и учителя мне тоже нравились, но сама работа была не по душе. У
меня не хватало терпения на все эти чужие болезни и несчастные случаи,
порой кончавшиеся смертью; куда интереснее была та опасная, словно
исполняющая страстный танец энергия, с которой работал мой отец. Я часто
своими глазами видела мощные электрические токи, испытывая при этом
всплеск эмоций, мне слышались звуки нежной и тихой музыки, а еще - чьи-то
голоса, которые пели и говорили где-то вдали, так что понять их было
трудно; все это происходило, когда я работала с солнечными батареями и
электрическими проводами. Отцу я об этом не говорила. Если и он тоже
слышал или чувствовал что-либо подобное, то предпочитал помалкивать, храня
свои чувства вне Дома слов.
  Детство мое было таким же, как и у всех, разве что я училась в
Обществе Целителей, работала вместе с отцом и любила бывать одна; и еще,
возможно, я меньше остальных своих сверстников любила детские шумные игры.
Кроме того, хотя я обошла всю Телину вместе с отцом и знала там все улицы,
проходы и дома, мы никогда из города никуда не уходили. Летней хижины у
моей семьи не было, и никто из моих родственников никогда даже просто так
не поднимался в горы. "К чему покидать Телину? - говорила в таких случаях
моя бабушка. - Здесь же есть все!" И правда, летом в городе было очень
приятно, даже когда стояла жара; люди по большей части перебирались в
горы, так что в прачечной было мало народу, а опустевшие дома приобретали
совершенно иной, загадочный облик, и все улицы, сады и площади были
пустынны, окутаны ленью и тишиной. И всегда именно летом, чаще в самый
разгар жары, в полдень, я видела тех людей: они брели по Телине,
поднимались вверх по течению Реки... Их трудно описать, и я понятия не
имею, кто они были такие. Небольшого роста, они ступали по земле почти
бесшумно, шли гуськом или по три-четыре человека, друг за другом; кожа на
руках и ногах у них была гладкой и нежной, лица - округлые, покрытые
какими-то линиями или метками, нарисованными возле губ или на подбородке;
глаза у всех были узкие и иногда казались распухшими и воспаленными,
словно они чересчур много курили или плакали. Они всегда очень тихо шли по
городу, не глядя по сторонам и не говоря ни слова, а потом поднимались
вверх по течению Реки. Когда я их видела, то всегда произносила четыре
Главные Хейи. Сердце мое сжималось, когда они уходили в молчании. Они
казались такими далекими и шли, окутанные печалью.
  Когда мне было уже почти двенадцать, моя двоюродная сестра прошла
обряд и надела одежды из некрашеного полотна. По этому поводу наша семья
устроила пышное празднество, раздарив при этом множество самых различных
вещей, о существовании которых я даже и не подозревала. На следующий год
наступил мой черед, и мы снова устроили большой праздник, хотя подарки
были не такими щедрыми, потому что теперь у нас осталось уже не так много.
Я вступила в Общество Крови как раз перед Танцем Луны, а праздник в мою
честь был устроен во время Летних Танцев. В самом его конце обычно бывали
скачки и всякие игры на лошадях, потому что на эти Танцы к нам прибывали
люди из Чукулмаса.
  До этого я никогда даже не сидела на лошади. Те юноши и девушки, что
участвовали в конных играх и скачках на стороне Телины, привели для меня
спокойную кобылу и подсадили меня к ней на спину, вложив в руки поводья, а
потом лошадь тронулась с места. Я чувствовала себя диким лебедем! То была
радость в чистом виде, и я могла разделить ее со всеми остальными
всадниками; нас всех объединяло замечательное ощущение праздника, общего
возбуждения, вызванного играми и скачками, красотой и страстной силой
лошадей, которые, наверное, считали, что праздник устроен специально для
них. Та кобыла, например, за один день научила меня ездить верхом. И даже
во сне мне снилось, как я сижу у нее на спине, а на следующий день я снова
ездила верхом и на третий день уже участвовала в скачках на годовалом
жеребчике, принадлежавшем какому-то семейству из Чукулмаса. Мой жеребчик
пришел вторым в том заезде, когда на нем ехала я, и первым, когда на нем
был мальчик, что его вырастил. В течение всего этого шумного и яркого
празднества, возбужденная скачками и окруженная друзьями, я как никогда
радостно ощущала свое детство, но я уже покидала свой Дом, да и чересчур
растерялась от того, что мне было сразу дано так много. Я отдала свое
сердце тому рыжему жеребчику, на котором участвовала в скачках, и тому
мальчику из Чукулмаса, который его вырастил и был мне братом по Дому
Змеевика.
  Все это было очень давно, и здесь совсем нет никакой его вины; он об
этом даже и не узнал никогда. То, что пишу я, принадлежит мне одной; для
себя одной я вспоминаю все это.
  Итак, Летние игры в нашем городе закончились, и всадники умчались
вниз по течению Реки в Мадидину и Унмалин; а я осталась -
тринадцатилетняя, считающаяся теперь взрослой, но без коня.
  Я стала носить одежду из некрашеного полотна, которую готовила для
себя весь предшествующий год, и часто ходила в Общество Крови, разучивала
там вместе с другими разные песни и мистерии. Те юноши, что так дружески
отнеслись ко мне во время Летних игр, остались моими добрыми приятелями, и
когда видели, что мне до смерти хочется покататься верхом, то давали мне
какую-нибудь лошадку из своего хозяйства. Я научилась играть в ветулу и
помогала ухаживать за лошадьми в конюшне и на Пастбище Полукопыта, которое
находилось на северном ск