шли по руке жизни. Воздух вокруг наполнился птичьим щебетом;
птицы распевали в роще и в полях. Когда мы подошли к тропе Амиу и
повернули на северо-запад, к Ама Кулкун, Горе-Прародительнице, из-за
юго-восточного хребта уже показался белый краешек солнца. Я и сейчас будто
снова иду там, в этом утреннем свете.
  В то утро бабушка чувствовала себя хорошо, шла довольно бодро и
предложила нам навестить родственников в Мадидину. И мы направились прямо
к солнышку вдоль Ручья Синшан и вышли туда, где паслись дикие и домашние
гуси и утки, которых в заболоченном устье ручья водилось несметное
множество. Конечно же, я бывала в Мадидину много раз, но все же в тот день
город показался мне совершенно иным, видимо, в предвкушении дальней
дороги. Ощущая серьезность и важность нашего путешествия, я даже не хотела
играть со своими троюродными братом и сестрой из Дома Красного Кирпича,
хотя именно их я любила больше всех остальных родственников. Бабушка
ненадолго заглянула к своей невестке, чей муж, сын бабушки, умер еще до
моего рождения, к своим внукам и их отчиму, а потом мы пошли дальше через
сливовые и абрикосовые сады к Старой Прямой Дороге.

  Я не раз раньше видела и саму Старую Дорогу, и за ней тоже бывала со
своими здешними сестрою и братом, но теперь мне предстояло идти прямо по
ней. Я чувствовала важность момента, и одновременно чего-то побаивалась, и
даже успела прошептать Дороге несколько слов из священной хейи, делая
первые девять шагов. Люди говорили, что Дорога - старейшее творение рук
человеческих во всей Долине; никто не знал точно, сколько ей лет.
Некоторые ее участки были совершенно прямыми, зато другие изгибались,
спускаясь к берегу Реки На, но потом Дорога возвращалась вновь к прежней
оси. В пыли виднелись следы человеческих ног, копыт овец и ослов,
отпечатки собачьих лап; здесь прошло множество обутых и босых людей - так
много, что мне показалось, здесь есть следы всех тех, кто прошел по Дороге
за минувшие пятьдесят тысяч лет. Огромные дубы высились вдоль нее, давая
тень и защищая от ветра; порой они перемежались вязами, или тополями, или
гигантскими белоствольными эвкалиптами, такими раскидистыми и неохватными,
что они казались старше самой Дороги; но и Дорога была настолько широкой,
что даже утренние длинные тени не могли пересечь ее от одного края до
другого. Я думала, Дорога такая широкая именно потому, что она такая
старая, но мать объяснила: такой широкой Дорога стала потому, что большие
стада овец из Верхней Долины здесь совершают переход к прериям с соленой
травой в устье Великой Реки На сразу после Танца Вселенной, а потом
возвращаются обратно, а в некоторых отарах овец больше тысячи. Теперь овцы
уже все прошли, и мы видели только несколько тележек сборщиков помета, что
всегда следуют за отарами. В тележках сидели подростки из Телины, все
перепачканные дерьмом и орущие хриплыми голосами. Они собирали лопатами
навоз и развозили на поля. На нас они обрушили кучу всяких дурацких
шуточек, и мать, смеясь, отвечала им, а я спрятала от них лицо. На Дороге
нам встречались и другие путешественники, и когда они здоровались с нами,
я поскорее старалась спрятать лицо; но стоило им пройти, как я
оборачивалась и, глядя им вслед, задавала целую кучу вопросов: кто они?
откуда идут? куда? В конце концов бабушка начала смеяться надо мной и тоже
меня поддразнивать.
  Из-за бабушкиных больных ног шли мы медленно; а поскольку я все это
видела впервые, то путь показался мне невероятно долгим. Однако уже к
полудню мы подошли к виноградникам Телины, раскинувшимся на берегу реки. И
за рекой я увидела поднимавшийся к небу город - огромные амбары, стены и
окна домов, обсаженных дубами, желтые и красные крыши хейимас, крутые,
ступенчатые, вокруг украшенной флажками площади для танцев. Этот город был
похож на гроздь винограда или на яркого фазана - богатый, с причудливой
архитектурой, удивительно прекрасный.
  Сын сводной сестры моей бабушки жил в Телине в семействе своей жены
из Дома Красного Кирпича, и эта семья пригласила нас немного отдохнуть у
них. Телина была настолько больше Синшана, что мне она показалась просто
бесконечной, и дом у этих наших родственников был значительно больше
нашего, и, по-моему, людей там жило тоже бесчисленное множество. На
самом-то деле там проживало всего семь или восемь человек, и все они
разместились на первом этаже. Но все время приходили и уходили еще
какие-то люди, знакомые и родственники, и вокруг было так много всякой
суеты, разговоров, кухонной возни, так часто кто-то что-то приносил или
уносил, что я решила: этот дом самый зажиточный и благополучный в мире.
Когда старшие услышали, как я шепчу бабушке: "Гляди-ка, у них целых семь
больших котлов для готовки!", то стали над этим смеяться. Сперва я
смутилась, но они так добродушно повторяли мои слова и смеялись, что я
стала болтать вовсю уже без стеснения, чтобы они еще посмеялись. Когда я
заявила: "Этот домище большой, как гора!", моя не совсем, правда, родная
тетя по имени Виноградная Лоза сказала: "А ты останься и поживи с нами
немного, раз наш дом так тебе нравится, Северная Сова. У нас действительно
целых семь котлов для готовки, но ни одной дочки у нас нет. А нам бы очень
хотелось хотя бы одну!" Она приглашала меня от всего сердца, видно, она
действительно так думала; и она была здесь как бы центром, средоточием
всего этого бесконечного движения, всей этой суеты, связанной с чередой
отдаваний и одалживаний, и человек она была очень щедрый. Но моя мать
застыла, будто и не слышала ее слов, а бабушка только улыбнулась, но
ничего не сказала.
  В тот вечер мои троюродные братья, сыновья Виноградной Лозы, я еще
несколько детей из их дома повели меня по Телине. Их дом был из тех, что
расположены на внутренней -стороне левой спирали города, близ одной из
городских площадей. А на центральной площади в тот день были скачки на
настоящих лошадях - просто чудо для меня, ведь я никогда и представить
себе не могла городской площади такой величины. Да и такого количества
лошадей я никогда не видела; в Синшане тоже бывали скачки, но на ослах, и
устраивали их на пастбище. А здесь для скачек была проложена специальная
дорожка. Она начиналась слева от центральной площади, огибала ее по линии
хейийя-иф и выходила справа. Люди вылезли на балконы, забрались на крыши,
зажгли масляные и электрические фонари; они делали ставки, шумно спорили,
пили вино, кричали, а лошади мелькали во вспышках света и тени,
поворачивая быстро, как ласточки; наездники подскакивали в седлах и что-то
выкрикивали. В правой же части города на некоторых балконах люди пели,
готовясь к Летним танцам:

  Бегут две перепелки,
Взлетают, поспешают...

  Еще дальше, на площади для танцев и возле хейимас Змеевика тоже пели,
но здесь мы не задержались и прошли мимо, к реке. Там, среди ив на воде
светились отраженные огни города, а в зарослях, ища уединения, скрывались
парочки. Мы, дети, выслеживали их, ползая в зарослях ивняка, и, обнаружив,
начинали вопить: "Эй, смотри, святой крот! В нору-то песок попадет!"
Особенно отличались мои братцы, они издавали всякие неприличные звуки и
поднимали такой шум, что парочке приходилось с бранью скрываться;
некоторые гнались за нами, а мы бросались врассыпную и удирали. Я вам
скажу вот что: если мои братья развлекались так каждую теплую ночь, то в
Телине, пожалуй, особой нужды в контрацептивах не было. Наконец устав, мы
отправились домой, поели холодных тушеных бобов и улеглись спать на
балконах и верандах. И всю ночь сквозь сон слышали Песнь перепелки.
  На следующее утро бабушка, мать и я вышли из дому рано, хотя уже
рассвело и мы как следует позавтракали перед дорогой. Пока мы шли по
горбатому каменному мосту над Рекой На, мать упорно держала меня за руку.
Она нечасто это делала. Мне казалось, она ведет себя так потому, что в
прохождении над Великой Рекой есть нечто священное. Однако теперь я
считаю, что она просто боялась меня потерять. Наверно, она думала, что ей
следовало бы позволить мне остаться в том богатом доме.
  Когда мы уже отошли от Телины достаточно далеко, бабушка вдруг
спросила: "Может, все-таки стоило хоть на зиму-то, Ивушка?"
Мать не ответила.
  Я тогда вообще на это внимания не обратила. Я была счастлива и весь
путь до Чумо болтала о тех чудесных вещах, которые видела, слышала и
делала в Телине. И все время пока я болтала, мать не выпускала моей руки.
  Мы пришли в Чумо и не заметили, что идем уже по городу, так редко там
стояли дома, скрывавшиеся в зелени деревьев. Ночевать мы должны были в
хейимас нашего Дома, но сперва пошли проведать бабушкиного мужа, отца моей
матери. Он жил в отдельной комнате у каких-то своих родственников из Дома
Желтого Кирпича в очень красивом месте - под дубами на берегу ручья. Его
комната на первом этаже служила ему также и мастерской; она была довольно
большой, но несколько сыроватой. До сих пор я считала, что моего деда
зовут Гончар, это было его среднее имя, но теперь он свое имя переменил:
сказал, чтоб мы его называли Порча.
  По-моему, это было совершенно идиотское имя. К тому же я все еще
пыжилась от гордости после своего "успеха" у родственников в Телине, а
потому спросила у матери довольно громко:
  - А что, разве от него воняет?
  Бабушка услышала и нахмурилась:
  - Помолчи-ка. Шутить тут не над чем.
  Мне стало очень не по себе, и я, конечно же, почувствовала себя
полной дурой, однако бабушка, похоже, вовсе на меня не рассердилась. Когда
остальные обитатели дома разошлись по своим комнатам, оставив нас наедине
с дедом, бабушка спросила:
  - Что это за имя ты себе взял?
  - Это мое подлинное имя, - ответил дед. Он выглядел иначе, чем
прошлым летом в Синшане. Вообще-то он всегда был занудой и вечно на
что-нибудь жаловался. Все всегда у него было не так, все всегда все делали
неправильно, и только он один знал, как надо, хотя сам, собственно, ничего
никогда и не делал, но, по его словам, это потому, что время еще не
пришло. Сейчас он по-прежнему выглядел мрачным, смотрел на нас кисло,
однако держался с нескрываемым достоинством. Он сказал бабушке, что ей
вовсе не нужно идти лечиться на Горячие Источники, а лучше остаться дома и
поучиться думать.
  - А ты откуда знаешь, что для меня лучше? - спросила бабушка.
  - Главное понять, что все твои недуги и хворости - лишь следствие
неправильного мышления, - важно заявил дед. - Тело твое ведь ненастоящее.
  - А по-моему, самое настоящее, - возразила Бесстрашная, засмеялась и
шлепнула себя по бедрам.
  - Ты уверена? - каким-то странным тоном спросил ее мой дед по имени
Порча. Он держал в руках деревянную лопатку, которой гончары выглаживают
поверхность больших глиняных кувшинов для хранения продуктов. Лопатка,
вырезанная из оливы, была длиной примерно с мою руку и шириной - с ладонь.
Дед взял лопатку в правую руку, поднес ее к левой руке и протащил прямо
сквозь плоть - лопатка легко прошла сквозь кости и мышцы, как нож сквозь
воду.
  Бабушка и мать уставились на лопатку и на руку деда. Он знаком
показал им, что может и с ними проделать то же самое. Но они ему своих рук
не дали; а вот я не смогла сдержать любопытство. И еще мне ужасно хотелось
по-прежнему быть в центре внимания, так что я смело протянула ему свою
правую руку. Порча коснулся меня лопаткой, и она прошла сквозь мою руку
где-то между запястьем и локтем. Я чувствовала, как легко она входит в мою
плоть; нечто похожее - быстрое горячее прикосновение - испытываешь, когда
пальцем проводишь прямо над пламенем свечи. От удивления я засмеялась. Дед
внимательно посмотрел на меня и промолвил:
  - А ведь Северная Сова может стать одной из Воительниц.
  Тогда я впервые и услышала это слово. И тут заговорила моя бабушка
Бесстрашная; сразу можно было догадаться, что она сердится:
  - Даже и думать об этом нечего! Твои Воители - все сплошь мужчины.
  - Но она же может выйти за одного из них замуж, - возразил дед. -
Когда придет время, она может, например, выйти замуж за сына Мертвой Овцы.
  - Иди-ка ты знаешь куда со своей дохлой овцой, дурень этакий! -
сказала бабушка, и мне опять стало смешно, а мать ласково коснулась ее
руки, желая успокоить. Не знаю, то ли моя мать была напугана силой,
которую продемонстрировал дед, то ли ее огорчила ссора между родителями,
но так или иначе она сделала все, чтобы оба старика успокоились. Мы выпили
с дедом по стакану вина, а потом с ним вместе пошли через площадь для
танцев к хейимас Синей Глины, где остались ночевать в гостевой комнате. Я
впервые спала под землей, и мне понравилась царившая там тишина,
понравилось и отсутствие сквозняков, однако все это было для меня
непривычно, и я без конца просыпалась и прислушивалась и, лишь услышав
рядом дыхание матери, снова успокаивалась и засыпала.
  В Чумо бабушка еще со многими хотела повидаться - из тех семей, у
которых она когда-то жила и училась прясть, ткать, делать ковры и
гобелены, так что из города мы вышли только около полудня и двинулись
дальше по северо-восточному берегу Великой Реки На, протекавшей через всю
нашу Долину. Вокруг были бесконечные сады, где росли оливы, сливовые
деревья, гладкие персики, а подальше, на холмах террасами раскинулись
виноградники. Я никогда не бывала так близко к Горе-Прародительнице;
казалось, она заслоняет весь мир. Оглянувшись, я не увидела своей родной
Горы Синшан: то ли не сумела на расстоянии отличить ее от других, то ли
она спряталась за горами юго-западной части Долины. Мне стало не по себе,
я не выдержала и сказала об этом матери; и та, отлично поняв мои страхи,
уверила меня, что, когда мы вернемся в Синшан, наша гора непременно будет
на своем месте.
  Когда мы пересекли Валухов Ручей, то впереди завиднелся город
Чукулмас, что на самом краю Долины. Первой мы увидели его Огненную Башню,
высившуюся отдельно от прочих строений и сложенную из цветных камней -
красных, оранжевых и желтовато-белых; прихотливый и тонкий рисунок ее стен
напоминал пеструю, нарядную корзинку сложного плетения или узор на спинке
змеи. На огромных желтоватых холмистых лугах у подножия горы, со всех
сторон окруженных лесом, пасся и тучнел скот. Ниже, на почти совершенно
плоской равнине, виднелись винокурни и сараи для сушки фруктов; садоводы
Чукулмаса как раз строили летние хижины. На берегу Реки На среди дубов
крутились крылья темных мельниц, издалека был слышен громкий скрип их
колес. Слышался тройной посвист перепелов, над полями пели жаворонки,
высоко в небесах парили хищные канюки. Солнце светило вовсю, стояло
полнейшее безветрие.
  - Настоящий праздник Девятого Дома! - сказала мать.
  Бабушка откликнулась сдержанно:
  - Хоть бы поскорее до Кастохи добраться. С тех пор как мы вышли из
Чумо, она почти все время молчала и сильно прихрамывала. Тут матери моей
прямо под ноги на дорогу слетело перо - перо из крыла сойки, серое по
краям и синее в середине. Это и было ответом на только что сказанные ею
слова о Доме Воздуха. Она подобрала перышко и понесла его в руке. Мать моя
была маленького роста, круглолицая, с изящными руками и ногами. В тот день
она шла босиком, в старых штанах из телячьей кожи и рубашке без рукавов;
за плечами - маленький рюкзак; волосы искусно заплетены и аккуратно
уложены. В руках она держала голубое перо сойки. Я и сейчас вижу, как она
идет в лучах солнца по Дому Безветрия.
  Со стороны западных холмов уже протянулись длинные тени, когда мы
добрались наконец до Кастохи. Бесстрашная, увидев крыши над садами,
проговорила:
  - Ага, вот и Бабкин Передник!
  Старики часто называли так Кастоху, потому что город раскинулся как
раз между отрогами Ама Кулкун, Горы-Прародительницы. При этих словах я
представила себе город среди густого леса с высоченными елями и секвойями,
расположенный в огромной пещере, темной и загадочной, из которой вытекает
Великая Река На. Когда мы взошли на мост, чтобы перебраться на тот берег,
я увидела, какой это большой город, куда больше Телины, и там сотни домов
и целый мир незнакомых людей, и заплакала. Может быть, от стыда: я поняла,
насколько глупой была моя выдумка, что город может разместиться в пещере;
а может быть, меня, усталую после долгого путешествия, просто ошеломило
увиденное. Бабушка взяла мою правую руку, крепко сжала ее обеими руками и
внимательно осмотрела. С тех пор как мой дед с новым именем Порча
пропустил мне сквозь руку свою лопатку, ни мать, ни бабушка не сказали об
этом ни слова.
  - Старый он дурак! - вырвалось у бабушки, когда она рассматривала мою
руку. - Да и я тоже хороша. - Она сняла свой серебряный, в форме
полумесяца браслет, который всегда носила, и легко надела мне его на
правую руку. - Ну вот, - сказала она удовлетворенно. - Не бойся. Северная
Сова, ты его не потеряешь.
  Бабушка была такая худенькая, что браслет-полумесяц оказался мне лишь
чуточку великоват, хотя рука у меня была еще совсем тонкая, детская; но
бабушка имела в виду вовсе не то, что браслет может свалиться. Я тут же
перестала плакать. И в гостинице у Горячих Источников в ту ночь я спала
крепко, но и во сне чувствовала, что на руке у меня серебрится месяц,
прямо под моею щекою.
  На следующий день я впервые увидела людей Кондора. Все в Кастохе было
для меня необычным, все было новым, все было иным, чем дома; но стоило мне
увидеть этих людей, и я поняла, что Синшан и Кастоха - это, в общем,
примерно одно и то же, а вот люди Кондора - совсем из другого мира.
  Наверное, в этот миг я была похожа на кота, учуявшего гремучую змею,
или на собаку, которая видит привидение. Ноги у меня стали как ватные, а
волосы поднялись дыбом. Я резко остановилась и прошептала:
  - А это кто такие?
  - Это люди Кондора. Они не принадлежат ни к одному Дому, - ответила
бабушка.
  Мать, которая шла рядом со мной, вдруг неожиданно быстро прошла
вперед и заговорила с четырьмя высокими мужчинами, которые тут же
обернулись к ней. У них были клювы и крылья; на нее они смотрели сверху
вниз. Тут ноги мои совсем подкосились, и мне вдруг страшно захотелось в
уборную. Я видела, как эти черные стервятники пристально глядят на мою
мать своими глазами, обведенными белыми кругами, вытягивают красные шеи, а
потом, конечно же, своими острыми клювами расклюют ей рот, горло, вытащат
из живота кишки...
  Однако мать, живая и невредимая, вернулась к нам и по дороге к
Горячим Источникам сказала бабушке:
  - Он был на севере, в Стране Вулканов. Эти четверо говорят, что люди
Кондора возвращаются сюда. Когда я назвала его имя, они сказали, что он у
них важный начальник. Нет, ты видела, как внимательно они меня слушали,
стоило мне назвать его имя? - Мать засмеялась. Я никогда прежде не
слышала, чтобы она так смеялась.
  - Чье имя? - спросила бабушка.
  - Имя моего мужа! - ответила мать.
  И они остановились, глядя друг другу в глаза.
  Потом бабушка пожала плечами и отвернулась.
  - Я же говорила: он непременно вернется! - сказала мать.
  А я вдруг заметила, что вокруг ее лица так и вьются белые огненные
искры, похожие на светящихся мушек. Я громко закричала, согнулась пополам,
и меня вырвало.
  - Не хочу, чтоб они тебя съели! - все время повторяла я.
  Мать на руках отнесла меня обратно в гостиницу. Я немного поспала, а
в полдень мы с бабушкой отправились на Горячие Источники и долго лежали в
целебной воде. Вода была какого-то коричневато-синего цвета - даже не
вода, а просто жидкая грязь - и пахла серой. Сперва показалось не очень-то
приятно, но стоило недолго в этой воде побыть, и начинало казаться, что
можно проплавать в ней вечно. Бассейн был неглубоким, но довольно широким
и длинным, и выложен голубовато-зелеными изразцовыми плитками. Стен вокруг
него не было, только высокая деревянная крыша; впрочем, можно было
поставить ширмы, если хотелось укрыться от ветра. Очень хорошее место! И
все люди пришли туда специально, чтобы лечиться; они разговаривали друг с
другом вполголоса или лежали поодиночке в воде и пели тихие исцеляющие
песни. Сине-коричневая вода скрывала их тела, так что если смотреть на
бассейн сверху, то видны